Власов Герман
Евгеньевич — поэт, переводчик, эссеист.
Родился в 1966 году в Москве, окончил
филологический факультет МГУ им. М. В.
Ломоносова. Автор семи поэтических
книг, лауреат литературной премии имени
Фазиля Искандера (2021) и ряда других
премий. Живет в Москве.
Герман Власов
*
парка,
СЕРАЯ ШВЕЯ
*
* *
Елене
Лапшиной
Наутро,
где-то в полдевятого
растает
облаков гряда,
и
осень поздними опятами
начнёт
заглядывать сюда.
Они
рыжеют дикой мелочью,
рассыпанной
(когда?
о ком?)
и
укоряют память девичью
одной
синицей с табаком.
Ещё
земные птицы трудятся
и
яблонь ступицы теплы,
и
ваты серые расступятся,
и
листья начинают плыть.
Теперь
от сада и в прихожую
ступени
мокрые ведут
и
улиц южные прохожие
ручной
навязывают труд:
— Хозяин,
есть работа?
—
вымолвят
и
постоят, и улетят
из
тени в свет, легки, как иволга,
с
гортанным говором утят.
Грибы
— но меньше, волны с пеною
облизывают
жёлтый брег.
Луна
в телёнке будет первою,
попросится
кто на ночлег.
Её
восходы перелесками
высвечивают
путь домой,
где
печка силится потрескивать
берёзой
дымной и сырой.
*
* *
приди
пришёл
рассказывай
не
знаю
ежевечерний
воздух из чего
тут
состоит
я
глину разминаю
я
форму придаю ей понево
короче
придаю любую форму
три
голубя допустим и гнездо
оливы
ветвь
мы
зададим им корму
отверстия
для зву
допустим
с до
приди
пришёл
вот
повседневность вчерне
мы
глину эту обожжём в печи
во
имя красоты ежевечерней
пускай
себе летит на свет свечи
*
* *
Где
на ребяческие козни
и
Юго-Запада дворы,
воспеты
Левитанским поздним,
кивали
жёлтые шары —
когда
вытягивал травинку
и
приставлял её к зубам,
я
муравьиную тропинку,
боясь,
прокладывал в себя.
Не
муравьиного укуса
из
тёмной земляной трухи —
но
флейту травяного вкуса,
в
какую верят пастухи,
я
в руки получил… Но нет же:
я
помню утро февраля,
где
верховодит ряд сольфеджий
и
клавиш фабрики Заря.
Я
заплатил занятий цену
за
музыки живую весть.
Но
если мир — немая сцена:
зачем
травинку было есть?
*
* *
пришла
и волосы ерошит пришла
хороший
кофе какой хороший нашла
нитку
с иголкой глаза ломает продеть
нитку
не может в тусклый ноябрьский день
надень
толстовку поддень пару кальсон
зажги
духовку явь это или сон
сохнет
полотенце и кухонный георгин
ноябрь
некуда деться ноябрь одна один
одно
целое одни в одной шестой
хованское
белое участок сорок шестой
*
* *
Дождь
лил и не показывал лица.
Как
лодка, унесённая с причала,
шёл
настоящий ливень без конца,
был
ливень без конца и без начала.
Текла
терраса, подставляли цинк;
просачивался
дождь и барабанил
о
том, что жизнь не только глупый цирк;
он
сузил круг, он близких круг убавил.
Алхимия
дождя, его лицо,
мелькнувшее
в разгорячённом тигле,
в
одно соединившее кольцо,
окно,
деревья, штору и крыльцо;
и
дождь ушёл — шаги его утихли.
Он
в капюшоне, он в дождевике
его
спина сутула, серовата;
меж
яблонь удаляется к реке,
в
руке дождливой молния крылата.
На
полчаса заставил замолчать
сорок,
людей и ангелов за ними,
но
без него могли не прозвучать,
раскачиваясь,
высветлив печаль,
на
ветках капли солнечные в нимбе.
Мой
Юго-Запад
1
Если
что и осталось,
помня
солнечный миг,
это
— полок усталость
от
открыток и книг;
это
— коврик настенный,
пыльным
зреньем вперясь,
знает,
были мы с кем и
их
недолгую связь
с
вечным кухонно-летним:
стол,
накрошенный хлеб;
дом
и сам мимолётен,
от
прозрений ослеп.
Он
— почти уже абрис,
ветхий
лист, силуэт,
крылья
бабочки, лакмус,
нота
солнечных лет.
Знаю,
дверь приоткроет,
полувидя
кому,
и
— дыхание смоет
в
синеглазую тьму.
2
Это
— листья дышат кожей,
это
— Тропарёвский парк.
Не
ищи его, прохожий,
между
листьев, между парт,
карт
настенных, мела, света
длинных
белых ламп, стекла.
Это
— лето неодето,
и
в прихожей натекла
ты
с зонта и чуть промокла —
шея,
плечи, грудь, лицо.
Это
— разом грянет в окна
оглушительным
свинцом.
Но
в спасительном квадрате
кухни
чаю будешь пить,
и
в одолженном халате
начинаешь
говорить
о
знакомых, незнакомых,
летних,
будничных, живых.
Это
— рядом бестолково
я
почти что твой жених.
3
Жили
— не тужили,
ворожили
нам
столбик
лёгкой пыли,
чад
нагретых ламп
от
страниц скрипучих
с
ятями от книг:
это
ли не случай
в
книгах видеть нимб?
Или
речи части
собирать
в слова,
краткие,
как счастье,
злые,
как молва.
Веселись,
старанье,
до
утра не спи,
в
самом замиранье
жить,
дышать и пить,
быть
всему ответом,
когда
все глухи,
лучше
влажным летом
пишутся
стихи.
*
* *
Это
в мураве букашки,
это
смерть в мужской рубашке
и
разжатая рука.
Аустерлиц,
облака.
Это
время листопада,
это
ямы после Града,
частый
гусеницы стук.
Чёрный
Зингер: тук-тук-тук.
Это
муха на портрете,
это
взрослые, как дети,
раскачали
шар земной:
веселись,
юродствуй, ной.
Это
небо зло и серо,
это
маленькая Вера.
Парка,
серая швея.
Это
Родина моя.
Это
время полной мерой
быть
собой. Свинцом и серой,
чтоб
не разлучила мгла, —
шей,
бессмертия игла.