СТИХИ: ПОЭЗИЯ И ПРОЗА
*
ЛЕОНИД ЗАВАЛЬНЮК
РОДЫ СВЕТА
* *
*
Родина живет в моем “люблю”.
Поклоняюсь облаку и саду,
Тихому, задумчивому взгляду,
Роды света — утренняя рань.
В гробе мрака корчи воскресенья.
Родина, отчизна, отчий край!..
Тишина полей как потрясенье.
Ради бога, кто-нибудь живой,
Подойди и стань, воздевши руки,
Выше воли, смерти и разлуки,
Выше этих дыр над головой.
Старые... Мы старые с тобой,
Мертвые. Мы прах. А жизнь начнется после,
За корой, за краем, за судьбой.
Знак ночи
По телу шарят две руки.
Одна — слегка дрожа.
— Где бабки?
— Нету, мужики. —
Две будки, два ножа...
— Где деньги?
— Нету.
— Ах ты мразь!
Тогда — пляши для нас!
— Ну что же делать — ваша власть.
Я... сбацаю сейчас. —
Сейчас я сбацаю, друзья.
Ах танец — друг людей.
В нем чистой радости моря
И стоны лебедей.
Сейчас я сбацаю под нож
О том, как жил и пел,
Как жилы рвал,
Как наповал
Любить и бить умел.
Сейчас я сбацаю, сынки,
О том, что я не враг
Ни трезвым жлобствам, сосунки,
Ни бреду ваших браг.
Оно, конечно же, позор,
Но я его стерплю,
Поскольку с некоторых пор
Ужасно жить люблю.
...Стоят два призрака в тиши,
Пустынен ночи крик.
Один:
— Да ладно, не пляши...—
Другой:
— Пляши, старик! —
Стоят два скопища обид
Как бы в забытом сне.
Один давно во мне убит,
Другой живет во мне...
— Пляши! —
И вот я дроби бью.
— Не надо! — Вьюсь ужом.
Стоят два скопища обид.
И тот, что мертв во мне, вопит:
— Не надо! Что же ты! — вопит
И в спину бьет ножом.
* *
*
Прости, отец,
И ты, трава острец,
Простынки стынущих полей
И вы, леса-калики.
Прости, речного плеса красота,
Где донным лессом подсветилась высота
И жжет и стелется, как пламя повилики.
Прости, отец.
Расти, тоска, и пой.
Мне кажется порой, что ты сама разлука.
То кленом, то ольхой,
Высокий, как слепой
Бредешь сквозь лето
И кричишь без звука.
Куда б ни шел, на этот крик иду,
Черемуха в дыму иль белым снегом вьюга.
Иду и говорю:
Настало время встретиться, жизнь к январю.
Мы равностарые, отец.
И мы поймем друг друга.
* *
*
ГАЛИНА ГАМПЕР
ЛЕДЯНОЙ ГЛОТОК
* *
*
Почти что над бездной, на краешке ветки.
Еще не в полете — но уж наготове.
Я родом из прочной, из обжитой клетки,
Где были безумье и вера в основе.
А здесь, на ветру на свободном и диком,
В потуге запеть — только горло срываю.
Запомните время, кричу, по уликам,
Как люди сбивались в понурую стаю,
По городу рыскали как по пустыне,
Но досыта было лишь слухов да прессы,
И слухи ловили и ловят поныне,
Над сбитыми с толку бесчинствуют бесы.
А промысел Божий, как водится, втайне.
Кричу я над бездной, я голос срываю.
Мне сорокалетнее страшно скитанье
И смерть по дороге к грядущему раю.
* *
*
I
Споткнувшись, жизни глиняный кувшин Разбила я случайно и навеки.
О, черепки Везувия и Мекки,
Каких еще вершин, каких руин?..
Не ведаю сама, поскольку я
Лишь безутешно, безучастно плачу.
Не шевелюсь и ничего не значу,
Душа — среди обломков бытия,
Вернее, не душа, а лишь столбняк
Того, что должно называться ею.
Не знал Господь, что я окаменею
Пред ношею разбившейся моею
И даже знака не подам никак.
II
Что мне Гекуба или я Гекубе...
Шекспир не ведает о постановке в клубе
В такой-то век, в такой-то год и день...
Шекспиру дела нет, Шекспиру лень,
Шекспир теперь творит в иных масштабах...
Вселенная, захлопнувшая дверь,
Скребись в нее, как подзаборный зверь,
Как зверь, заблудший в травах и ухабах.
III
Итак, я — жизнь разбившая душа,
Окаменела я — забудь, не мучай...
Не знаю, чем свобода хороша,
И к ней не тороплюсь на всякий случай,
Но пробужденья ледяной глоток,
Как Троицы святой ко мне упрек,
Предчувствую — и нету мне покоя,
Упокоенья, холмика, левкоя...
* *
*
Пусть боль уничтожает плоть.
Кромсает дух, корежит тело;
Дар речи мне верни, Господь,
Которым я тогда владела,
Когда, бывало, над челом
Лишь вдохновение парило,
Когда за дружеским столом
Шутя с богами говорила.
Хоть их привычные места
Уже привычно пусты стали,
Господь, разверзни мне уста,
Которые молчать устали.
Любую муку я приму
На скорбно высохшие плечи,
Пусть ни за чем и ни к кому
Мои рифмованные речи
Здесь, в незнакомой нам стране,
Где мы обжиться не успеем.
Господь, уста разверзни мне,
Дай ямбом спеть, дай спеть хореем.
Лишь этим я избуду страх,
Гуляющий по Петрограду,
И смерть, но с рифмой на устах,
Приму я как награду.
* *
*
Прозренье — тяжкая работа
Души, тем более вначале.
Мы выросли от анекдота
До исповеди и печали.
От горькой матерной частушки
Под водочку (при дешевизне)...
Содвинем дружеские кружки
Мы на пиру, подобном тризне.
На тризне, что подобна пиру.
Прижмем к груди гитаро-лиру,
Прижмем, тихонько струны тронем,
Мы мертвых заново хороним
Непоправимой правды зоны,
За далью даль бедой разъята.
Ребята, говорю, ребята.
В ответ молчат мужи и жены.
МИХАИЛ ЯРМУШ
МОРСКИЕ СНЫ
* *
*
Памяти М. М.
На реке пароходик с флажком.
В бликах ялики, яхты и чайки.
А вдоль берега ослик шажком
семенит впереди таратайки.
Там, в рогожных кульках в кузовке,
спеет солнце в пузатых бутылках,
и они словно гири в руке
у гимнаста на свежих опилках.
Мы под вечер зайдем в погребок,
и попросим бутылочку кьянти,
и, копчушку схватив на зубок,
вспомним ослика в розовом банте.
Это девочка-ослик, и он
ходит в войлочной шлычке за ухом,
на шоссе уважает закон
и исполнен презрения к мухам.
Эта девочка-ослик , Пегас,
улыбается краешком глаза,
полосатый жует канифас,
носит имя смятенное За-за.
Сахар замшею губ не берет,
косит глаз драгоценно и странно.
Ведь Пегас — не педант. А — полет.
И не любит осла Буридана!
Из Ярослава Сейферта
Мальчик атласа листы
целый день листал в гостиной
и свалился в паутину
широты и долготы.
На руки склонился он утомленной головою
и услышал шум прибоя
и морской увидел сон:
Чехия — горошин ряд, —
Прага — маковинкой малой —
показались — страшно стало,
он на небо поднял взгляд:
облако вплывало в сон,
словно парус в океане.
В каплях, в радужном сиянье
родину увидел он.
С Богом, облако, в полет —
парус, по небу бегущий.
Ветка яблони цветущей
всех нас к родине вернет—
там в тугом сплетенье жил
волны грудятся глухие...
Если бы не сны морские,
кем из нас бы каждый был?
МАРК ЛИСЯНСКИЙ
ИЗ КНИЖКИ МОЕЙ ЗАПИСНОЙ
* * *
Случайно из пепла и дыма —
Из книжки моей записной Возникло знакомое имя,
Уже позабытое мной.
Пусть кто-то пребудет в тумане Далекого детского дня,
Пусть кто-то в минувшее канет, Где нет ни тебя, ни меня.
Пусть кто-то и в славе и в силе Покинет родные края,
Пусть кто-то в безвестной могиле,
Там вскорости буду и я.
Пусть кто-то на время, а кто-то Исчезнет на все времена,
Не надо из наших блокнотов Вычеркивать их имена.
Из невозвратимого плена
В обличье простом и живом Вернутся они непременно,
Хотя бы в блокноте твоем.
* *
*
Льется кровь, а не вода,
Из души, а не из лейки.
Дорог хлеб как никогда,
Жизнь не стоит и копейки.
На ходу и на скаку
Жизнь поэтов убивает,
Значит, нашего полку
Убывает, убывает.
Огорчения одни,
Нищета — по всем приметам.
Очень трудно в наши дни
Быть лирическим поэтом.