Е. А. Ефимовский. Встречи на жизненном пути; Е. А. Ефимовский. Статьи

РУССКАЯ КНИГА ЗА РУБЕЖОМ

Можно с уверенностью утверждать, что автор обеих книжек, хотя и принадлежит к нашумевшей “первой волне” российской эмиграции, практически неизвестен в своем отечестве. И это ужасно обидно. Ведь Евгений Амвросиевич Ефимовский может чрезвычайно пригодиться в “нашей личной и общественной жизни”. Правда, сегодня, в эпоху рекламных преувеличений и ложных репутаций, к моим словам могут отнестись как к привычной гиперболе. И это тоже будет обидно.

Между тем Ефимовский (1885 — 1964), сверх того, что он являл собой редкий тип ответственного политического деятеля, был идееносным публицистом, блестящим оратором, неустанным организатором печатного слова, — настоящий экзистенциальный герой. “Рыцарь без страха и упрека”, в своей благородной верности российскому прошлому, болезни которого он сердечно переживал и над которым постоянно раздумывал, бросавший вызов ближайшей (и дальней) среде с ее неуклонно левым уклоном, сумевший — при своем легендарном добродушии — разойтись с большинством кадетских соратников, членов Временного правительства; нетерпимый к несправедливостям и попранию чести дуэлянт, конфликтующий с царствующими особами и президентами; отзывчивый на любую нужду бессребреник; родственник императорской фамилии, часто живший впроголодь и ночевавший в гараже у знакомых шоферов, и это будучи уже европейски известным деятелем; храбрец, решавшийся на опаснейшие предприятия, например, на противодействие революционной пропаганде среди солдат; сидевший более полугода в гестапо как защитник евреев и пытавшийся покончить жизнь самоубийством из боязни кого-нибудь выдать под пыткой; русский идальго — и внешне схожий с Дон Кихотом, худой, высокий, с живым светящимся взором, — проведший жизнь в битвах за Россию. Его донкихотство улавливается и в воспоминаниях известного эмигрантского публициста В. Рудинского, сотрудничавшего с Ефимовским в газетах “Русский путь”, “Русское Воскресенье”, в журнале “Возрождение”: “Ефимовский был компетентным юристом <...> и личностью многообразно одаренной <...>, но решительно не приспособленной к жизни на Западе, хотя, между прочим, он отлично владел французским и немецким языками и умел найти нужный тон в любом обществе как остроумный и интересный собеседник” (“Голос зарубежья”, Мюнхен, 1992, № 67, стр. 31). Ведя такую напряженную, неустроенную, наконец, опасную жизнь, Е. А. Ефимовский ощущал себя “баловнем судьбы”, потому что был убежден — дело его правое.

А вот, по свидетельству его современников и сотрудников, круг главных идей и тем Ефимовского: “Таких неуклонно верных своей Правде людей, как Е. А., невозможно оценить достаточно высоко в наше смутное, изобилующее “перелетами”, время <...> Евгений Амвросиевич был не просто политическим деятелем: поэт в душе, он был бардом России, пророком ее грядущего возрождения и певцом русской монархии в ее лучших проявлениях и возможностях. Один из последних полноценных представителей русской культуры, историк по образованию, он знал пороки нашего прошлого. Ему был глубоко чужд столь распространенный умильно-лубочный стиль почитателей никогда не бывшего. Но его умственному взору всегда предносился идеал монархии как строя, естественно вытекающего из органических данных русской исторической жизни и из русского, в основе своей религиозного, мироощущения <...>. По роду своей профессии, как присяжный поверенный, он соприкасался со всеми слоями населения, знакомился с их нуждами и чаяниями и смолоду излечился от утопического доктринерства и неистовств левого лагеря. Уже в России вся его деятельность была проникнута одновременно любовью к страждущим, государственным чувством и реформаторским духом <...>. И его сознательный монархизм устоял в момент, когда после февральского переворота партия Народной свободы (то есть кадеты, к которым Ефимовский тогда принадлежал. — Р. Г.) объявила себя республиканской. <...> В эмиграции, на довольно сером фоне политически большей частью неподготовленных правых, Е. А. возглавлял конституционное крыло монархизма <...>. Та же подлинная любовь к живым людям, к русскому народу и к его государственности побуждала Е. А., при теперешнем развале коммунизма, намечать пути к мирному обновлению России” (из некролога, помещенного редакцией “Возрождения”, 1964, № 154). “Ефимовский, — пишет его соратник по славянскому движению А. Колачевский, — был законченный тип либерала-государственника <...> всю жизнь сражаясь с нашим русским беспочвенным радикализмом, он всегда был поборником права и свободы <...>. Анализируя причины революции и великих потрясений России <...> он всегда подчеркивал мысль, что потрясения эти не могут быть объяснены только происками иноземных врагов и работой ее внутренних предателей, но были следствием противоречий русского государственного уклада, — в противоположении государственного аппарата и развивающейся самодеятельности общества. Уйти от повторения старых ошибок — значит найти формулу сочетаний идеи законной народной монархии и политической свободы с возвращением Государству Российскому его русского национального облика. В этом отношении его положения близки и общи с И. Л. Солоневичем. <...> Правильное народное представительство являлось для него залогом прочности и устойчивости престола. <...> Его широта взглядов и терпимость позволили одно время создать во Франции общий монархический фронт, в который входили все течения монархической мысли”.

“Встречи на жизненном пути” — книга, Ефимовским не законченная, состоящая из одиннадцати очерков, и приложения, куда составители включили его неопубликованную статью “На суд истории. Конституционно-монархическая самокритика. Полвека борьбы” и статьи о нем. Эта книга должна была, по замыслу автора, выразить “голос целого поколения, попавшего под удары судьбы, вызванные разрушением векового здания Российской Империи и похоронившего под ее развалинами и наши мечты, и самую нашу жизнь”. “Наше стремление, — пишет далее Ефимовский от имени группы единомышленников, — было направлено к созиданию на родной земле. Их (то есть левого блока. — Р. Г.) лозунгом было „Долой неограниченное самодержавие” даже тогда, когда его уже не было в действительности. Нашим — „Да здравствует великая и свободная Россия””.

Нам понятно, что группа конституционных монархистов, единомышленников Ефимовского, невелика. Из его записок это становится еще яснее: если под “ударами судьбы” действительно оказался довольно широкий круг россиян, попавших в эмиграцию, то что касается “лозунгов”, наш герой, бывало, попадал в положение одинокого стрелка. Ибо и тогда, как и сегодня, в большинстве оказывались те, кто определения “великая” и “свободная” применительно к России воспринимает раздельно: одни, справа, стоят только за “великую”, другие, слева, только за “свободную”, отчего — как можно умозаключить и из текстов Ефимовского — не будет в итоге ни той, ни другой.

Мемуары Ефимовского начинаются с описания семейного уклада, открывающего секрет воспитания личной стойкости, воспитания, в основе которого был заложен императив “ты — должен”; годы детства и ранней юности, проведенные в “морально требовательной обстановке”, автор называет “золотыми”. Вспоминает встречи с профессорами Московского университета, кадетскими идеологами — В. О. Ключевским, А. А. Кизеветтером, С. Н. Трубецким, П. Н. Новгородцевым, П. Н. Милюковым, Ф. Ф. Кокошкиным, В. А. Маклаковым... Политическая деятельность Ефимовского, начавшаяся на студенческой скамье в бурные 1903 — 1905 годы, выглядит совершенно непривычным для нас образом: он сразу выступил наперерез революционно и социалистически настроенным молодежным агитаторам, был избран председателем студенческой фракции конституционных демократов и начал вести борьбу на два фронта: против правых “бездвижников” среди монархистов и против социалистических партий. Принимал участие в общеславянском движении. Вместе с Ефимовским-добровольцем мы соприкасаемся с обстановкой на фронтах — Бессарабском и Румынском, присутствуем на предвыборном солдатском митинге, где молодой монархист одерживает победу над большевистским агитатором, а затем становится объектом погони “опомнившихся” слушателей. Самым существенным моментом его идейной биографии, как отмечает один из чествователей Ефимовского на его юбилее в Париже в 1958 году Н. В. Станюкович, “надо признать разрыв Ефимовского с монархической конституционно-демократической партией при ее превращении в республиканскую. Для деятеля, сформированного и сроднившегося с партией, связанного с нею всеми корнями российских воспоминаний, это должно было быть трагически трудно, но <...> слепое поклонение европейским образцам без вдумчивого учета наших российских особенностей, характерное для русской либеральной политической мысли, Евгения Амвросиевича не захватило”. В книге рассказывается о беседах с Шульгиным, встречах с военачальниками, дается описание военного Киева, которое можно принять за своего рода историко-политический комментарий к булгаковской “Белой гвардии”.

Ефимовский вспоминает, как весной 1919 года, получив от генерала Деникина задание по налаживанию межславянских связей, он отправился в Югославию и Болгарию. Старая идея свободного объединения славянских народов вокруг императорской России, борющейся с “привычными угнетателями славянства вовне России”, стала в 1919 году безнадежным анахронизмом, зато “коренной пересмотр русско-польских и украинских отношений в самой России”, за который ратовал Ефимовский, был живым делом тогда и остается благотворным залогом на будущее. Автор описал “демаркационную линию”, по которой произошел раскол неославянства, сформулировав при этом и оставив нам в наследство ряд дилемм: “Что — Российская империя есть синтез властвующих и подчиненных народностей или она есть “имперский отчий дом”, где все равны и все родные? Что — русский народ есть “primus inter pares” (первый среди равных. — Р. Г.) или счастливый победитель, несущий староримское “vae victis” (горе побежденным. — Р. Г.)? Что — лозунгом российского государства должно быть евангельское “мир всем” или <...> требование благодарности от пожираемых им народностей?” Нам нетрудно догадаться, чту предлагалось выбирать — тогда и всегда. По ходу миссии как бы в преддверии исхода русских сама собой готовилась почва для их приема в Европе, “открывалась новая страница — славянского гостеприимства”. Этим путем — через Прагу в Берлин и Париж — следовал, как описано во “Встречах...”, и сам автор, организовавший и возглавивший в 1922 году во французской столице среди многого прочего Народно-монархический союз.

Как видим, “Встречи...” — очерки не только мемуарные, но вплотную приближенные к тридцати четырем статьям, составившим вторую книгу Ефимовского. Эти статьи (в числе которых тоже есть заметки-воспоминания, например, о любопытной встрече с женой Л. Н. Толстого) публиковались в журнале “Возрождение” с 1956 по 1964 год. Часто они приурочены к памятным датам политической истории (например, “Правда и милость. К столетию великих реформ”, “Мечты и действительность. Полвека неославизма”, “Между сциллой и харибдой. К сорокалетию Народно-монархического союза конституционных демократов”, “Лицо и изнанка. Двенадцать лет в партии Народной свободы”) или к выходу связанных с этой тематикой книг (“Перед судом истории. О “Воспоминаниях” П. Н. Милюкова”, “Один из могикан. Памяти В. А. Маклакова”, “Политический сфинкс. Георгий Адамович о Василии Алексеевиче Маклакове”).

Но есть очерки с преимущественным теоретическим уклоном — “Долг чести”, “Истоки и параллели”, “Две правды. Мысли в Татьянин день”, “Нравственный облик Императорской России”, “Причины и следствия”, “Политические силуэты. Лицо и изнанка”, “Роковые вопросы”, “Точки зрения”. Они оправдывают слова автора: “В мою задачу входит не изложение череды внешних исторических событий, а попытка анализа их внутреннего смысла, то есть моральных импульсов; их взноса в мировую сокровищницу правды и красоты”. Такой “взнос” Ефимовский видит в “жертвенном подвиге” России в первой мировой войне. Оставаясь верной союзникам, она не только спасла Францию, как цитирует автор маршала Фоша, от “стирания с лица Европы”, но, главное, “защитила свою национальную честь”, то есть выполнила неотменимый “категорический императив”, забвение которого обесчещивает — в частной ли, в национальной ли жизни. С горечью отмечен контраст между чуткостью бывшей России в делах национальной чести во внешних отношениях и “отсутствием чуткости и твердости” в защите традиционных устоев своей государственности. Накануне революции страна в лице всех слоев общества была в полной неготовности к ней: “Что же встретил перед собой <...> вооруженный до зубов революционный фронт?” С безбожием должна была бороться церковь, монархию должны были защищать монархисты, общество должны были защищать реформаторы. А у нас, обличает автор на сей раз правых, анархически “смешали понятия „социальности с социализмом””. Боролись против требовавшихся социальных реформ и защищались от них соображениями о „преждевременности социализма””.

Ефимовский — наследник “Вех”, критик отщепенства и утопического проективизма атеистической интеллигенции. У него мы находим любопытные ракурсы, связанные, в соответствии с обеими его профессиями, с русской историей, с одной стороны, и теорией права — с другой. Он рассматривает понятие революции и практику ее в России в отношении к правовым нормам. Легкость победы революции, разжигаемой интеллигенцией, “снобирующими верхами”, левыми либералами, проистекала из “неуважения к закону”, которое поддерживалось двумя факторами: его “невыполнением из корыстных соображений органами исполнительной власти и отсутствием правосудия в России до реформ императора Александра II”; истоки же надо искать в глубинах “отравленного” крепостным правом сознания. Однако, при всех грехах власти, “все, что было хорошего” в государстве Российском, по Ефимовскому, все-таки “было создано монархией”, а не ее политическими противниками. Любимые слова Ефимовского — “девиз” и “знамя”. Что написано у вас на знаменах? — обращается он к самосознанию политиков и в России и в эмиграции — и в этом свете рассматривает шансы возрождения России после коммунистического господства. Девиз же, под которым работал последние годы в журнале “Возрождение” сам Ефимовский, был “Величие и свобода России, достоинство и права человека, преемственность и рост культуры”.