Исаак Фильштинский. Мы шагаем под конвоем. Рассказы из лагерной жизни

Рецензируя на страницах “Нового мира” (1994, № 1) книгу Вернона Кресса “Зекамерон XX века”, я писал, что, видимо, все написанное очевидцами о ГУЛАГе имеет право быть напечатанным, и хотя вряд ли это выполнимо, но императив должен быть именно таким. И надо заметить, что лагерные мемуары хоть и не часто, но продолжают выходить. Московское историко-литературное общество “Возвращение” выпустило еще одну такую книгу. Символическим — по прежним меркам — тиражом в одну тысячу экземпляров.

Из предисловия И. Борисовой мы узнаем, что Исаак Моисеевич Фильштинский родился в 1918 году в Харькове. Окончил в 1941 году отделение археологии исторического факультета ИФЛИ. В 1949 году, будучи преподавателем Военного института иностранных языков, был арестован и осужден на десять лет по статье 58.10. Отбывал срок в Каргопольлаге в Архангельской области. В 1955 году дело было пересмотрено. Тут же приводится краткая, но впечатляющая библиография работ востоковеда И. М. Фильштинского — труды по арабской литературе, переводы и комментирование арабских литературных памятников (последнее по срокам такое издание — Фильштинский И. М. История арабской литературы X — XVIII веков. М. “Наука”. 1991).

Судьбы заключенных, пишет автор, всегда чем-то схожи одна с другой, но в то же время опыт каждого уникален. И далее резко и весомо: “О своем лагерном опыте я не жалею (разрядка моя. — А. В.): лагерь помог мне проверить свои возможности и избавил от многих заблуждений”. Заметим, что в тюрьмах и в лагере он провел шесть лет. Не слишком ли дорогая плата, чтобы узнать, что, по выражению самого автора, “булки на деревьях не растут”? Мемуарист считает, что спасли его в лагере не только относительная молодость, но и интерес к жизни. Последнее вполне подтверждается его книгой. Образ автора, встающий за ее страницами, отличается в любых обстоятельствах именно неуемным любопытством к окружающему.

И. Фильштинский считает, что в основном его солагерники мало чем отличались от живших в то время на воле, в лагере были представлены “разнообразные социальные и национальные группы и профессии, в нем отбывали срок за все виды перечисленных в уголовном кодексе того времени преступлений, действительных или мнимых”. И люди были, как и на воле, хорошие и плохие, “все жили друг у друга на виду и представляли отличный предмет для наблюдения (разрядка моя. — А. В.) психолога и социолога”. Тут, пожалуй, ключ ко всей книге, ее тону и содержанию.

Мемуарист почти нигде не жалуется, он просто рассказывает. Он вообще пишет скорее не о себе, а о других. Не случайно и книга называется “Мы шагаем под конвоем”, а не “Я шагаю...”. Почти каждая глава — рассказ о каком-либо человеке. В каждом рассказе перед нами новый человеческий тип. Вот некоторые названия глав: “Художник”, “Игрок”, “Старый интеллигент”, “Совратитель”, “Сталинист”, “Диалектик”, “Чужак”, “Просветитель”, “Профессионал” и т. д. Не хочу пересказывать их содержание. Отмечу только главу “Противостояние” о забастовке, вспыхнувшей в Каргопольском лагере зимой 1953 — 1954 годов. Рассказывая о знаменитых восстаниях заключенных, А. Солженицын назвал каргопольские события “заварушкой поменьше”, что справедливо. Тем не менее это был пример одного из массовых неповиновений властям в ГУЛАГе.

Заветную мысль автора можно сформулировать примерно так: лагерь может убить, но никого не может испортить, он только проявляет дурные или хорошие потенции, уже содержащиеся в человеке (хотя тут же можно прочитать, что “подневольный труд развращает”...). Независимо от намерений автора книга его внутренне полемична по отношению к известному утверждению Шаламова, что лагерь — это только отрицательный опыт, только уничтожение человека. Лагерь — это жизнь, рассказывает И. Фильштинский. Впрочем, лагеря у них были разные, да и сроки тоже. У каждого своя судьба и свои рассказы.