В традициях христианского персонализма

В крутые советские времена бытовало выражение “привлечь к ответственности”. Часто с прилагательным: к судебной, к партийной, а для заключенных — к строгой. Это выражение — символ не столько массовых репрессий, сколько искаженного представления о человеке как о лице, не обладающем личной ответственностью, ибо к ответственности (равносильной осуждению и наказанию) его может привлечь только государство, партия или карательные органы, что советские люди не очень-то и различали. Для материалистической идеологии, отрицающей свободу воли (без которой поступок как ответственное деяние невозможен), такое представление о человеке вполне естественно. Тот факт, что эта идеология сумела внушить людям столь искаженный образ себя как марионетки общественных механизмов (по Марксу человек есть система общественных отношений) — главное преступление идеологии и ее последователей. Это представление в корне противоположно христианскому образу человека как свободного по природе существа, призванного к активной соработе с Богом.

Православная богословская традиция выработала глубочайшее понятие синергии — творческого сочетания личных усилий человека с Божественными энергиями, направленного к достижению теозиса (оббожения). Именно синергия определяет смысл ответственности человека и предполагает его сущностную свободу.

Интуицию синергии — личного ответственного сотрудничества с Богом — можно найти в любой монотеистической религии и даже в позднейшей работе И. Канта “Религия в пределах только разума”. Но лишь в христианстве эта категория получила четкую философско-богословскую разработку, показывающую недопустимость редукции этой категории к исполнению нравственного закона, даже когда речь идет о законе, установленном Богом. А секулярное “законничество”, снимающее с человека всякую личную ответственность и требующее лишь исполнения законов, установленных обществом, ведет к разрушению личности и кризису общества.

Такое “законничество” означает допустимость плыть по течению, отдаваться потоку царящего зла, лишь бы при этом выполнялись установления “кесаря”, которому делегируются полномочия Бога. Такова, как мне кажется, исходная позиция автора рецензируемой книги С. Николаева, позволяющая ему судить о происходящем в России и мире в целом, опираясь на святоотеческую православную традицию.

Автор решительно отказывается обсуждать привычные вопросы: “кто виноват?” и “что делать?”, пока не прояснен главный вопрос: “что с нами произошло?” Прогноз невозможен, пока не поставлен диагноз. Пока не признаны болезнь нашего общества и необходимость исцелиться через покаяние, никакие конкретные действия не могут быть результативными — ни через пятьсот дней, ни через пятьдесят лет. Это относится не только к России. И вопрос о мере вины каждого не имеет смысла, пока не выяснено, в чем эта вина состоит.

“И на Востоке, и на Западе главный конфликт эпохи всегда рассматривался хотя и с диаметрально противоположных позиций, однако только в планах линейно-социальном и узкополитическом: как конфликт и борьба между гуманизмом и антигуманизмом, миром свободы и системою рабства. На самом же деле содержание и подлинный смысл этого конфликта лежат значительно глубже...”

Конечно, можно найти непосредственных организаторов массового террора и даже покарать кого-то из них. Были осуждены нацистские преступники, были казнены Ежов, Берия и иже с ними. Но кто виноват в идеализации революционного террора в России? Кто виноват в том, что Октябрьский переворот так и не был однозначно осужден, а Сталину до сих пор приписывают личные заслуги в победе над гитлеровскими захватчиками? Перечень подобных вопросов можно продолжать долго...

Победа над гитлеровцами принесла рабство многим народам и еще сильнее закабалила народы России, а воспринималось это как освобождение. Можно сказать, что вину несет все наше общество, но не вернее ли сказать, что общество проявило себя как невменяемое, то есть как тяжело больное? Как возможно, что интеллигентный академик Р. публично заявляет, что сталинские репрессии были оправданы, а невинные пострадали, поскольку “лес рубят — щепки летят”? Этот академик никого не расстреливал, ему трудно вменить вину за происходившее, но он добросовестно трудился в тюремной шараге, а потом и на воле, чтобы дать в руки тем, кто расстреливал невинных, оружие для покорения всего мира. Сегодня он сетует на то, что коммунистическая власть оказалась экономически несостоятельной в гонке вооружений. Почему же ни он, ни Королев, ни ученые-атомщики так и не сказали властям, что эта гонка не только бессмысленна, но и не под силу стране с больной экономикой? Но для того, чтобы это сказать, надо быть ответственной личностью, а не лицом, привлекаемым к строгой ответственности, как щепка на лесоповале! Это значит, все эти даровитые ученые оказались как личности невменяемыми.

А что уж говорить о бездарных партийно-государственных функционерах, для которых любое несогласие с руководством означало полный крах карьеры? Им даже в голову не приходило, что можно (и должно) иметь собственное мнение и отвечать за него перед совестью, а не только перед властью. А что сказать о капиталистах, дававших деньги на подпольную деятельность революционеров, или о Шаляпине, разочаровавшемся в большевиках только после того, как у него реквизировали запас дорогих вин и серебряные ложки? Здесь тоже речь идет не о вине, не о преступлении, а о болезни безответственного недомыслия русской интеллигенции.

Именно о болезни пишет С. Николаев, когда пытается поставить диагноз: “На протяжении всего XX века противостояли и противоборствовали между собой две разновидности, два окончательно развившихся типа рационалистического „секуляризма”, имеющих своим истоком внерелигиозный (или безрелигиозный) гуманизм, граничащий в своем последнем пределе уже и с иррационализмом, — коллективистский утопический социализм (советский коммунизм, немецкий нацизм) и прагматический индивидуализм и технократизм (западные демократии). Индивидуализм и прагматизм взяли верх в этой борьбе благодаря своей чуть большей приближенности к христианским истокам свободы... в силу более бережного и уважительного, от христианства сохранившегося, отношения к личности, ее достоинству и правам...”

Эта сохранившаяся духовная инерция христианства помогла западным демократиям противостоять тоталитаризму в его обоих разновидностях, но общество не может развиваться и противостоять все новым опасностям только на инерции доставшегося в наследство духовного капитала.

Безрелигиозный гуманизм имеет отлаженные рациональные механизмы для преодоления экономических и политических сложностей, но перед человечеством возникают новые вызовы, требующие нравственного оздоровления и качественного приращения духовных ресурсов. Сегодняшняя Россия оказалась на переломе, она проходит испытание свободой в условиях социально-политического, экономического и морального кризиса.

Автор отмечает и позитивные достижения России, которые не следует перечеркивать, — это создание новой национальной демократии и обретение политических свобод, все более укореняющихся в отечественной почве. Следовало бы сюда добавить и обретение религиозной свободы. Однако внешняя свобода — это еще не благо, но лишь предпосылка, а вернее, вызов к тому, чтобы свидетельствовать и углублять свою веру. И книгу “Расконвоированные” правомерно рассматривать как ответ автора на подобный вызов.

С. Николаев предупреждает об опасности изобретения новых идеологий, которым он противопоставляет задачу обретения христианской аксиологии — живых нравственных начал, основанных на конкретных религиозных ценностях. В этом автор видит перспективный вклад России в дело спасения человечества. Не в химере державной мощи, не в самовозвеличивании будущность России, но в свободном духовном и культурном делании, во внутреннем подвиге приращения ценностей и талантов, хранящихся в глубинах национального наследия.

Автор цитирует слова И. Аксакова, предрекавшего еще в прошлом веке, что России “суждено представить свету яркие примеры безумия, до которого способен довести людей дух нынешнего просвещения, но мы же должны обнаружить и самую сильную реакцию этому духу”.

В русской философско-богословской традиции порой можно заметить некоторое принижение этической сферы. Действительно, путь спасения, синергия теозиса несводима к нравственному совершенствованию как относящемуся по преимуществу к посюсторонней жизни. С. Николаев очень удачно, опираясь на святоотеческую и русскую богословскую мысль, показывает неуместность такого противопоставления. Нравственное достоинство человека не противоречит спасению, но свидетельствует: человек следует по пути спасения и соработы с Богом. Речь идет, конечно, о полноте достоинства, о внутреннем преображении, а не о технической привычке к бытовым добродетелям типа вежливости, любезности и т. п. (Хотя И. Ильин не без одобрения писал о подобных добродетелях, впрочем, ими не обольщаясь.) Противопоставление “общечеловеческих” нравственных и христианских религиозных ценностей неудачно. А какими еще они могли бы быть? Другое дело, что христианство связывает общепонятные ценности с более высоким слоем реальности, считая, что человек не выбирает ценностные ориентиры, как товар в лавке по сходной цене, а усваивает их в процессе синергии, затрачивая серьезные и постоянные усилия. Менее обременительно, конечно, научиться простым и удобным для практической жизни правилам этикета. В результате можно при некоторой ловкости казаться вполне нравственным человеком, но это не значит обрести нравственное достоинство. Это значит просто плыть по течению, уклоняясь от трудных моральных решений и избегая личной ответственности. Без религиозной основы нравственные ориентиры хрупки и негодны для серьезного употребления. Я не хочу этим сказать, что неверующий не может обладать нравственным достоинством. Вопрос вообще относится не к личной вере, но к объективным основаниям нравственности. Считать, что благодать действует только в рамках церковных стен, было бы кощунственным ограничением сферы ее действия. Однако и утверждать, что кто-то может обойтись без благодатной поддержки свыше, было бы не менее кощунственно, да и опасно. Как говорится, свято место пусто не бывает.

Последние мои рассуждения тесно связаны с принципиальной мыслью С. Николаева, “что путь к Богу (в особенности в современной России...) не обязательно должен сразу иметь своим направлением дерзновенно вертикальное восхождение, резкий безоглядный прорыв за пределы собственной самости. Есть и иной, более долгий, но оттого не менее верный путь. Личная встреча с Богом может состояться и в результате внутреннего опыта, в глубинах своего „я”... В этом отношении прав С. Франк, замечавший, что „метафизический опыт Бога есть в конечном счете... восприятие глубинной основы самого человеческого духа””.

Не случайно И. Кант, начинающий свое изложение этики без опоры на религию, приходит к своеобразному доказательству бытия Бога исходя из абсолютизма человеческих моральных притязаний.

С. Николаев проходит обратный путь — от глубокой православной мысли к пониманию значимости, казалось бы, внерелигиозных категорий (персонализм, либерализм, достоинство личности и др.), но при этом наполняет их таким содержанием, которое преображает их в категории христианской антропологии.

В рамках краткой рецензии бессмысленно воспроизводить богословские рассуждения автора. Полезнее было бы прочитать его книгу. Можно только сказать, что эта книга — превосходный образец глубокой богословской (преимущественно православной) публицистики. Автор стремится сохранять верность традиции святоотеческой мысли и русских религиозных мыслителей: о. С. Булгакова, проф. Г. Флоровского, В. Соловьева, Евг. Трубецкого, С. Франка, Г. Федотова, С. Фуделя, Н. Лосского, Б. Вышеславцева, В. Розанова и других. На этой основе он приходит к следующим принципам христианского персонализма:

безусловная ценность и божественное достоинство каждой человеческой личности;

неотъемлемость ее основных (богоданных) прав и свобод;

признание традиционных — общечеловеческих — ценностей не как метафизически самостоятельных сущностей, но в качестве форм самооткровения Бога, являемых через божественные энергии;

добровольная общественная солидарность людей, предполагающая единство свободных личностей по существу при различении, уважении и сбережении всех духовных даров, которые имеет от Бога каждая из них.