“Живые портреты” Наталии Бианки

Обнаружив в магазине книгу Наталии Бианки, я был безмерно рад: еще бы, на страницах российской печати 90-х годов подчас появлялись материалы о “Новом мире”, но книги, посвященные истории журнала и написанные его сотрудниками, оставались редким явлением. Из них наибольшее впечатление произвел на меня “Новомирский дневник. (1967 — 1970)” Алексея Кондратовича. Заместитель Твардовского оставил после себя бесценный материал, а его комментарии 70-х годов дорисовывают облик автора — умного, тонкого и проницательного человека. Упрекая себя за позднее начало записей, Кондратович приходит к выводу, что по прошествии времени порой перестаешь помнить главное: “Похоже, но в общем и так, да и не так. И даже совсем не так!”

Наталия Бианки время от времени публиковала короткие воспоминания в периодической печати, но они не могли вместить события долгих лет работы с К.Симоновым и А. Твардовским, и в конце 90-х появилась на свет эта книжка, попавшая мне в руки. В предвкушении “чуда” я принялся за чтение и без труда добежал до финиша за полтора часа... Затем, немного отдышавшись, вновь подступился к ней, на сей раз мучительно преодолевая каждую страницу.

У книги Н. Бианки есть несомненные достоинства: она убедительно воссоздает атмосферу всеобщей подозрительности на протяжении всего “новомирского” пути и рисует картину нелегкой борьбы журнала с цензурой. Отдельные эпизоды редакционной жизни, описанные автором, представляют несомненный историко-литературный интерес: чтение Твардовским глав из “Теркина на том свете”, поездка Н. Бианки в Переделкино с письмом о “Докторе Живаго”. Сильное впечатление производят размышления автора о душе и совести Константина Симонова и о причинах мимолетной славы Владимира Дудинцева. Иногда перед глазами читателя возникает живой Твардовский: “Есть ли люди, которые не читают каждый день? Признаться, к сожалению, большинство вообще ничего и никогда не читает. Они только время от времени просматривают газеты. А почему мы с вами читаем с утра и до позднего вечера? Да только потому, что у нас такая уж вредная профессия”. Масштабность фигур К. Симонова и А. Твардовского угадывается даже за брошенными невзначай фразами. Удались и отдельные незначительные “персонажи”: вахтер Ксения Гавриловна — простая неграмотная женщина, требующая от Твардовского “не забирать домой стаканы”; “дама приятная во всех отношениях” И.Осьминина, негодующая по поводу недостаточной толщины траурной рамки к портрету Жданова, и т. п.

Читая книгу Н. Бианки, подспудно анализируешь тезисы других авторов, писавших о “Новом мире”. Так, с сожалением отмечаешь правоту Александра Солженицына, утверждавшего, что журнал при Твардовском был расколот на членов редколлегии и низовых сотрудников. И хотя Н. Бианки и пишет про коллектив “единомышленников”, невольно начинаешь сомневаться в этом, обнаруживая в тексте слова “работяги”, “руководство” и даже словосочетание “средний командный состав”. Разумеется, характер деятельности Н. Бианки (технический редактор, заместитель ответственного секретаря, заведующая редакцией) нашел свое отражение в книге: читатель не обнаружит в ней высказываний о достоинствах и недостатках художественных произведений, да и общение с главными редакторами было у автора преимущественно деловым (не считая отдельных эпизодов). Вместе с тем подробности трудовых буден сотрудников “Нового мира” и штрихи к портретам авторов журнала также представляют большой интерес. За категоричностью оценок угадывается и облик самой Наталии Бианки — человека “принципиального”, склонного (как и большинство из нас) легко судить других, но порой замечающего и свои недостатки.

Язвы общества не обошли новомирские коридоры, тем не менее журнал вершил большое дело — именно такой мотив хотелось бы счесть в книге главным. Едва-едва слышен он сквозь сбивчивый рассказ автора о графиках и “чаепитиях”, штатном расписании и кампании по борьбе с космополитизмом, редакторах и секретарях, Гроссмане и Кривицком. Хотя, как писал Кондратович, “не всегда ясно, что все-таки главное и из чего оно составляется”.

Создание книги предполагает долгую и кропотливую работу многих людей (автор, редакторы, корректоры и другие), и если корректорская правка сотрудницы “Нового мира” тех лет Ж. Миловой добротна, хотя и не безупречна, то редакторская заставляет подозревать “отсутствие таковой”.

“У меня на даты память плохая!” — восклицал поступающий на исторический факультет Иван Мирошников — герой популярного в 80-е годы фильма “Курьер”, не имевший возможности воспользоваться шпаргалкой. Когда, например, были выведены из состава редколлегии “Нового мира” Александр Григорьевич Дементьев и Борис Германович Закс? В 1968-м году (стр. 45), в 1967-м (стр. 49), в 1966-м (стр. 52)? Верна последняя версия, но как догадается об этом читатель? Ладно, простительно Наталии Павловне Бианки — больше тридцати лет прошло, но куда смотрела редактор И. Фомина, ведь редактирование предполагает использование “шпаргалок”. (Любопытна и трактовка этого события: на 45-й странице написано, что Дементьева и Закса сняли “как людей левого направления (здесь и далее курсив мой. — Д. Д.)”. Комментария нет — мол, и так все ясно. Но на стр. 50 “дама” из Главлита безапелляционно утверждает: “Снять правых, чтобы назначить левых...” Забавно, не правда ли?)

Очевидная хронологическая несуразица, сопровождающая текст книги Н. Бианки, просто-таки удивляет: “арест” романа Василия Гроссмана, в действительности имевший место в 1961 году, хронологически следует после оккупации Чехословакии (1968 год) (стр. 50 — 51). Расул Гамзатов вошел в редколлегию журнала не в 1968 году (стр. 188), а в 1966-м. “Наступил 1971-й. Год, когда Твардовскому предложили уйти из журнала „по собственному желанию””, — читаем мы на 161-й странице, хотя Александр Трифонович был вынужден оставить “Новый мир” в 1970-м, что достаточно подробно расписано на стр. 57. “Вскоре умерли С.С.Смирнов, Л. Мартынов”, — пишет Н. Бианки, называющая их смерть “карой за слабость” — участие в осуждении Бориса Пастернака (стр. 160). Между тем автор “Брестской крепости” ушел из жизни в 1976 году — через двадцать лет после этого события, а Леонид Мартынов — в 1980-м. Каким-то таинственным образом путаница проникла и в аннотацию: в ней говорится о “литературной жизни 60 — 70-х годов”, а затем следует такой пассаж: “Именно в те годы — с 1946 по 1971...”. Наконец, что совсем уж удивительно, неверно указаны годы редакторства А. Твардовского (стр. 22) и К. Симонова (стр. 30) — жирным шрифтом в названиях глав! Не в 1955-м году впервые ушел из журнала Твардовский. Он был снят с поста главного редактора журнала 11 августа 1954 года. “Подумаешь, ерунда какая — годом раньше, годом позже”, — скажет, возможно, рассерженный читатель. Нет, не ерунда — применительно к конкретной историко-литературной тематике книги Н.Бианки, тем более что ошибками в датах дело не ограничивается.

Часть вторая, “Редколлегия. (Документы)”, открывается известной фотографией новомирцев, сделанной 11 февраля 1970 года (Твардовский; члены редколлегии А. Кондратович, В. Лакшин, И. Виноградов, Е. Дорош, А. Марьямов, И. Сац, М.Хитров; недавние сотрудники А. Дементьев и Б. Закс), между тем содержит она исключительно документы с 1951 по 1954 год. Часть третья, “Авторы”, — фотографией Н. Бианки с Павлом Антокольским и Михаилом Светловым (1946 год), никак не новомирскими поэтами (оба печатались в журнале эпизодически), ни разу далее не упоминающимися. Широко известная статья “Легенды и факты” В.Кардина (“Новый мир”, 1966, № 2) приписана Б. Черткову (стр. 52). Некоторые обязательные для мемуарной литературы субъективные оценки настолько удивительны, что заслуживают отдельного упоминания: так, Владимир Войнович поименован ни много ни мало “лучшим писателем страны” (стр. 142), но наиболее любопытно проявляется в книге Н. Бианки “женская природа” автора.

Женские мемуары — явление весьма специфичное. При внимательном рассмотрении даже книги таких разных людей, как Лидия Чуковская, Надежда Мандельштам и Раиса Орлова, обнаружат идущие из глубин подсознания авторов общие черты. Не вдаваясь в тонкости женского мировосприятия, остановимся только на одной маленькой особенности — подчас неожиданном выборе “художественной детали”. Вот, например, как описывает свой визит к Константину Федину Л. Чуковская: “Бледно-серое лицо с синими губами и красными веками. Сгорбленность, сутулость, чуть-чуть дрожат руки. Мы на веранде. Не верится, что человек этот живет в цветущем, благоуханном саду, в таком нарядном доме — лакированные перила, цветочные горшки, а посреди стола красавица — коробка шоколада” (“Записки об Анне Ахматовой”). Как не понять, что это написала женщина? Изобилует своеобразием деталей и книга Н. Бианки. Животрепещущие описания квартиры Симонова (“бра в виде керосиновой лампы”, “игрушки из соломы”, “вазы с фруктами, конфетами, печеньем” — стр. 14 — 15) и богатств четы Синявских, напомнивших автору посещение Эрмитажа (!) (стр. 49) и т. п., наводят на мысль, что определенная часть читательниц найдет в книге немало “сокровенного”. Но наиболее внятно иллюстрируют “женскую специфику” воспоминаний “живые портреты”.

“Он был почему-то в расклешенном пальто и блинообразном кепи — по-видимому, дань тогдашней моде” (Симонов — стр. 7). “Вдруг в проходе появился какой-то человек — в коричневом тулупе, в меховой шапке” (Твардовский — стр.23). Борис Пастернак: “Такое лицодостаточно увидеть один только раз. На нем серая барашковая шапка, довольно высокая, серое пальто с серым мерлушковым воротником — и валенки” (стр. 135). Александр Солженицын: “На голове соломенная шляпа, странно она смотрится с зеленым бобриковым пальто. Из-под пальто видны холщовые брюки. И почему-то пояс не на талии, а значительно выше” (стр. 148). Белла Ахмадулина: “Почему-то запомнилось, что на ней была тогда серая, в полоску нейлоновая шубка” (стр. 160). Евгений Евтушенко: “В меховом пальто клешем, на голове папаха. А костюм — розовый, в голубую полоску” (стр.161). Михаил Рощин: “Ходил он в белой рубашечке, выутюженном костюме, который он носил, не снимая, три года” (стр. 181). Валентин Овечкин и Борис Галин: “Война кончилась, а они почему-то носили гимнастерки и сапоги. Это меня приводило в восхищение” (стр. 184). Наум Коржавин: “Полосатая маечка, ее прикрывает коверкотовый плащ, который ему по щиколотки. Наряд дополняет берет, сдвинутый на ухо” (стр. 185). Илья Эренбург: “Я обратила внимание на его твидовый пиджак и ботинки на толстой подошве. Непонятно, почему в голову лезет всякая ерунда. Тогда, правда, все мы ходили бог знает в чем, и только Симонов и Кривицкий на общем фоне выглядели прилично” (стр. 156). Что тут скажешь: “наблюдательность” автора, отмеченная в аннотации, не вызывает сомнений...

Я человек нерешительный — женская, между прочим, черта. Вот и сейчас, листая страницы безусловно интересной книги Наталии Бианки, я задаю себе вопрос: “А стоило ли издавать ее в таком виде?” И не нахожу однозначного ответа.