* * *
Написать — это имя свое написать.
Это — вывести каллиграфически имя.
Строчку вышивки. Так что не дергайся, сядь.
Горстку букв, различимых в сиянье и дыме.
Это время займет. Надо вспомнить сперва
запах дома и шорох и выбрать, насупясь,
из тетешканий няни — язык и слова,
из больного захлеба — ласкательный суффикс.
Надо вспомнить все это — чтоб это забыть!
Не признать за свое. Не смешаться с чужими.
Не запутаться в «слушай», и «кто там?», и «выдь!»,
а ни больше ни меньше как выпростать имя.
Струйку звуков. Значков. Заглуши голоса
любострастных невнятиц, и воинских кличей,
и судебных повесток: должна полоса
иероглифов — с подлинным быть без отличий.
Угадай начертанье сквозь пламя и мглу.
Это важно, как жизнь, здесь нельзя ошибиться —
это имя звезды у вселенной в углу,
здесь описка в полчерточки — самоубийство.
Азбука
Где в слове дух? Где то есть ужас в ужасе?
А я скажу! Он в эс, и же, и у.
Их, этих трех, кто сколько бы ни тужился,
ужасней не найти. Я так скажу:
дух слова — буква. Сумма букв. Ни менее,
ни более. Покой и пропасть в о
не то что бездна а. Все дело в пении
по буквам, по крючкам — я вот за что!
За азбуку без слов! За просто азбуку
от а-бэ-вэ-гэ-дэ до э-ю-я.
Что значит — «кто заказывает музыку?»!
Здесь все, что есть, заказываю я.
От а до я. Я надуваю воздухом,
согретым кровью легочной, тельца
прозрачные; ввожу их в дрожь нервозную
голосовыми связками певца.
Да и немых их лент, кудряво-перистых,
довольно, чтоб в восторге, не дыша,
глядеть, как льнет эл-эм-эн-о к пэ-эр-эс-тэ,
е-же-зэ-и к у-эф-ха-це-че-ша.
Караванная, угол Инженерной
Если табак — былье, а картофель — зелье,
да порасти оно все бурьяном-пасленом:
львы и гимнасты входят в цирк Чинизелли
пьющий-курящий, ныне который сломан.
Кратер-то сам прочно укутан в стены,
как чугунок с похлебкой в тулуп нагольный.
Сломан, хочу я сказать, баланс атмосферы,
воздух, цветок никотиново-алкогольный.
О мое, о мое, о мое, о мое детство!
Все — питие и пища, и все — наркотик.
Все за тридевять стран, но — по соседству,
львы и гимнасты входят в подъезд напротив.
Речка бежит к воле, я к школе.
День впереди, жизнь, лето, неделя.
Но не трепещут флаги — сон, что ли?
В ряби лазурной нет яда и хмеля.
Смуглое стерто лицо над белым стоячим
воротничком, отчего ушла перспектива
из фотографии — то есть рецепт подхвачен,
градус удержан, но горечь ушла из пива.
Выветрился эфир — и не стало жанра.
Было ли, не припомнить, хоть раз ненастно.
Нету толпы, чтоб смотрела дымно и жадно,
как на арену входят львы и гимнасты.
* * *
...skip that lipstick...
Billie Holiday1.
Мотылька губной помады
на рубашке на плече
не прихлопывай, не надо,
не споласкивай в ручье.
А войди с ним, глаз не пряча,
в дверь, где прошлое прожил,
в обворованную дачу,
в развалившийся режим.
Встань под сводами пропорций
чистых — вспомни, однолюб,
как возвел ты и испортил
жизнь, не красившую губ.
И зрачком в зрачок подруги
немигающим упрись
так, чтоб медленные струи,
скорбь смывая, полились.
Антифон (III)
— Если бы я создавал тебя от нуля
и лишь от меня зависело, кто ты выйдешь,
и поддавалась бы пальцам глина-земля,
и я в придачу бы знал, как себя ты видишь,
я постарался бы в каждую пору влезть,
в каждую клетку и ген, как завзятый сыщик,
чтобы точь-в-точь тебя вылепить, как ты есть,
родинку посадить на щеку и прыщик.
— Что это ты! Зачем мне в прыщах щека?
Тонких запястий хочу и тонких лодыжек,
легкого взгляда и острого язычка,
поступи величавой и локонов рыжих.
Если бы дни и ночи ни ел, ни пил,
самой упругой глины измял бы тонну,
ты в лучшем случае землю бы и слепил,
то есть праматерь — и никогда мадонну.
— Ну а положим, меня бы лепила ты?
— Я бы, во-первых, рубила тебя из камня,
наскоро, грубо, объем, не вдаваясь в черты,
тучу, если не тушу, торс, очертанья.
Я бы, как шлюха, тесала тебя, как мать:
вес! Ну и мозг, да-да. Всё чуть-чуть с избытком:
голову, лоно — чтоб было откуда брать.
Ткань — по которой потом бы узор был выткан.
— Вот как? Да пусть и так. Но, когда, рубя
мрамор... — Гранит. — ...да хоть диабаз, что топчем, —
ты изнутри не высечешь мне ребра
(а так и будет, если ваяешь в общем),
то... — Прекрати о ребре... — ...сама посуди,
взяться откуда... — ...о древе, ребре и змее. —
...вашей сестре? Так что о том, что в груди,
надо... — ...быть вашему брату скромнее.
— А как бы ты подала самое себя?
— Я начала бы с тебя и сняла излишек —
это и значит связь, пара, семья:
ей до лодыжек дело, ему до подмышек...
— ...брату... — ...сестре... — потому что знает любой...
— ...что для двоих, где плюс, там же и минус...
— ...ты и тебя значит себе и собой...
— ...ты потому что меня... — ...мы вас... — и вы нас.
= Если бы я создавал — и делала я,
как делают дерево и создают созвездья,
все равно, чей был бы план и работа чья
в том, чего не исполнить, если не вместе.
Я зови меня или ты, мне хоть бы хны —
что я: был-и-была или стал-и-стала?
Ты ниоткуда, я никуда — это мы,
мы — из желанья, и голоса, и матерьяла.
На даче
Что блаженней, чем сквозь листья
небо видеть в гамаке
и искать систему в свисте
пароходов на реке
и, кукушками осмеян,
счет ведущими до двух,
всласть хореем, гибким змеем,
щекотать гортань и слух?
Что блаженней, чем для Дженни,
или Мери, или Сью
приводить размер в движенье,
флиртовать строкой вовсю,
погружаться в зной приязни,
вспоминать тропу к воде
и не знать, ты где — на Клязьме,
или Темзе, или где? —
все (само собой) неспешно,
невсерьез, чуть-чуть, слегка,
по-английски, безмятежно,
не вставая с гамака.
Пре-модерн
Дух базилика и молний разряд за рекой
вызваны птичьим ц’окей наподобие клика
с клавиатуры компьютера нервной рукой —
молний плюсна за рекой и струя базилика.
Дачный обед в спецэффектах недальней грозы —
есть ли такой, не увиденный прежде с экрана?
Есть ли программа, чтоб выучить снова азы
запаха: как это, пахнуть свежо или пряно?
Чай на веранде, приправленный близкой грозой, —
как он на вкус, если мы его марку забыли?
Воздух — вы помните, воздух! Не аэрозоль
формул химических и электрической пыли.
Что это! Кто здесь хозяин? Что это за
трапеза? Что за Америка! Мало нам груза
грядки копать, и полоть, и следить, чтоб гроза
их не прибила! Чья мы продукция, муза?
* * *
Я спал, спал, спал и не выспался,
весь день лежал и дышал,
но сон, поскольку не высыпался
из мозга, заснуть мешал.
Я ждал, ждал, ждал, но бессонная
душа моя, тонкий пар,
осела росой безумия
в сознанье, пока я спал.
Я жил, жил, жил и расхвастался,
что времени не боюсь.
Был тверд, тверд, тверд и расквасился,
как в пляжном песке моллюск.
Я был, был, был... А без ячества —
мой пыл, пыл, пыл подугас,
полжизни забыл я начисто,
а четверть прогнал бы с глаз.
Да дел и в последней четверти —
со сна попадать в туфлю.
У времени лишка щедрости,
вот я все и сплю, сплю, сплю.
Цель времени — повторение,
раз-два, раз и два, и два.
Сквозь дрему тиканье времени
доходит едва-едва.
* * *
Лил сильный дождь, и бил фонтан. Свисали
к земле аллеи тополей и флаги
над клубом с акварелью на фасаде
растекшейся. Сам свет был образ влаги.
И непонятно, свежесть или сырость
дразнила нервы, или вместе обе,
художнику в короткой, как на вырост
надетой век назад, холщовой робе.
И хоть угадывались трель романса
и шарм тепла за дверью, но в бульваре,
в струе и в павильоне образ массы
просвечивал. Не творчества, а твари.
Слова не доходили из-за шума
воды и листьев, но похож на Фета
мотив казался. И вздувалась шуба
бобровых туч над клубом «Эстафета».
Очи черные
Ветерок в глаза
начинает дуть,
и из них слеза
начинает путь,
из ключей зрачков
по уступам щек —
остывай, щека,
леденей, зрачок.
Из пустых озер,
набежав в углы,
как туман, ползет
поперек скулы,
как улитка в щель,
потеряв домок,
до ушных пещер,
чтоб и слух промок.
На скорлупке губ
заплетает бант,
размягчая струп
напряженных гланд,
и, лижа, как пес,
и стираясь в ноль,
из глазных желез
вымывает соль.
За толчком толчок,
как нанизка бус, —
затопляй зрачок,
не части, как пульс,
повисай, дрожи,
красоты не прячь,
ты не боль души,
не тоска, не плач.
О, жемчужный слизнь,
продолжай волочь
по привычке жизнь,
как по стеклам дождь, —
ты даешь наркоз,
так что я прощусь
с ней без слез, всерьез,
с ветерком, без чувств.