Владимир Мощенко. Вишневый переулок. Стихотворения. Поэмы. М., “Ладомир”, 2001, 127 стр.
Начать с очевидного, с того, что судьба человека включает его биографию, но не сводится к ней, ведь биография есть внешняя канва событий, тогда как судьба — это сущность свершаемого и явленные пути провидения. Биография есть у каждого, однако не у всех она вырастает в судьбу, тем более в судьбу поэта, который способен давать имена воплощенным через него перепутьям неведомого нам промысла. Биография — это то, что творим мы; судьба — то, что творит нас.
Жизнеописание Владимира Мощенко, как свидетельствует его книга, складывается из нескольких важных глав: военное детство, армейская служба (в том числе в Тбилиси, Будапеште), заочная учеба в Литинституте (семинар Владимира Соколова), увлечение джазом, постепенный переход от стихов к прозе... Дар лирического поэта вносит порядок в хаос этих и других разрозненных и конечных жизненных положений — фактов биографии; формирует образный строй, отвечающий творческому претворению бытия — акту судьбы. И тогда ряд интуитивно найденных в собственном опыте перекличек собирается в единое пережитое (судьбу), вмещаясь подчас в несколько стихотворных строф.
А на что рассчитывать ты мог?
Почки на кустах набухли снова.
Над рыбокоптильнею дымок —
Чуть повыше запаха спиртного.
Может, ты увидел вдалеке
Черный блеск запиленной пластинки
И себя — уже в другом дымке,
В слове, горьковатом, как поминки.
Мотовозик гроб кому-то вез.
Мостовая вдрызг была разбита.
А на ней — и лужи, и навоз,
И еще осколки антрацита.
Ты каких подарков ждешь, малыш?
Разве март — не о тебе забота?
Что же ты, растерянный, стоишь
У ворот стекольного завода?
Рядом кучи битого стекла.
Это сшибки света, радуг сшибки.
Это жизнь тебя подстерегла —
Что с того, что, может, по ошибке.
В книге два раздела (“Короткая повестушка” и “Вербное воскресенье”), а внутри разделов отдельные стихотворения чередуются с циклами. Таковы, например, воспоминания детства “Боровое, 42-й”, “Стихи из Будапешта”, цикл “Стихи без циферблата”, “Испанские стихи”, поэма “Прощание с Магистратской улицей”... Так пролегает путь к “Вишневому переулку”, биография вырастает в судьбу, пережитое — в рефлексию, всегда реалистически точную, а то и краткую, как последняя точка.
Воскресенье вербное.
Снег сошел с могил.
Знаю слово верное
И не разлюбил.
Головокружение.
Потеплело вдруг.
Храм Преображения.
Венчики вокруг.
Дело перед Пасхою.
Там — отец. Там — брат.
Пахнет свежей краскою
Множество оград.
Чья-то жизнь короткая
Обожжет огнем.
Вот и стопка с водкою,
И стакан с вином.
На скамье истерзанной —
Свежий огурец,
Черный хлеб нарезанный,
Солнце и скворец.
“Вишневый переулок” — во всех отношениях немалая поэтическая книга, и, судя по разнообразию отраженных в ней событий, можно решить, что перед нами избранное. Однако это не так. Большинство стихотворений создано в сентябре 1999 года. Лишний повод подумать, как быстро плодоносит то, что долго произрастает.
К своему самоосуществлению поэт готовится всю жизнь. Заложенное в нем природное дарование надо огранить на шлифовальном круге культуры, чтобы оно заиграло, чтобы возник неповторимый индивидуальный “блеск” — всегда узнаваемый, а то и прельстительный, когда исконное варварство страсти силой творческого дерзания обретает черты какой-то первобытной магии, нечто почти космическое.
Перстни с кольцами снять уж пора.
Из ушей надо вынуть сережки.
А теперь говори до утра,
Как живут камышовые кошки.
Были заросли прежде густы,
Но они продирались повсюду.
И вздымались победно хвосты.
Не забуду тебя, не забуду.
Пусть вода по соседству темна,
Словно страсти кошачьей изнанка.
Как знакома мне эта спина,
Все изгибы ее и осанка.
Слыша сердца тугие толчки,
Рвутся жилы высокого стебля,
Чтоб зрачки поглощали зрачки,
Это желтое пламя колебля.
В них пощады не сможешь прочесть.
Но глаза не напрасно жестоки.
Просто шерсть, задевая о шерсть,
Исторгает зеленые токи.
Просто чуткие лапы горды.
Просто хищно смыкаются веки.
От когтей и от воплей следы
В камышах остаются навеки.
Мощенко — поэт уловленного мгновения. Многое ли можно высмотреть ночью в окно, заносимое снегом? И к какому факту биографии следует причислить случайный (неслучайный!) взгляд, брошенный в сердце снегопада?
Благословляя мой ночлег
И все же нелюдим,
Шептал он: “Я почти не снег.
Мне нужен псевдоним”.
Он шел, как будто бы винясь
За тайные грехи,
Как будто бы великий князь,
Слагающий стихи.
Шел снег и был всего белей.
И видел я в окно
Его — принявшим вид церквей,
Которых нет давно.
Он был не снег. Он был снежок.
И хоть сереброкрыл,
Он красоту вернуть не мог,
Зато уродство скрыл.
Рядом с такими лирическими вспышками куда более скромными видятся стихи неназванного евангельского цикла. Дело не в том, что, скажем, “Вифлеем под Рождество” или “Последняя Пасха” аукаются с пастернаковскими образцами. Дело в том, что эти вереницы строф воспринимаются как прямой парафраз самого евангельского текста. Они описательны, то есть в них “биографии” Спасителя больше, чем Его судьбы. Зато она возникает вдруг там, где ее не ждешь, где речь, казалось бы, совсем о другом.
До чего ж облупился наличник!
Стекла выбиты. Кухня пуста.
Я люблю этот мир, как язычник,
Обретающий веру в Христа.
На крылечке прогнившем — картонка.
Здесь бутылки — каких только нет!
Там, где прежде висела иконка,
В полумраке колеблется свет.
Я люблю этот мир, где разбито
Не одно лишь в окошке стекло,
Где в примерзшее к почве корыто
Столько ржавой воды натекло.
И еще по крайней мере одно обстоятельство следует иметь в виду, говоря о “Вишневом переулке”. Это — роль звука в лирическом высказывании. Духовное пространство не просто звучит: его наполняютразумные голоса. Искусство здесь состоит в том, чтобы уравновесить смысл и звук; чтобы всякий раз смысловая гармония воплощалась в согласие звуковое; чтобы звук не искажал мысль, не перечил чувству, а подготавливал и усиливал их. Это исключительно творческая задача, и в масштабах своего дарования Владимир Мощенко, как правило, успешно ее решает. Его стихи безусловно “звучат”. Их хочется произносить вслух. Птичий посвист улавливается в них прежде, нежели в строку влетают птицы, а печаль разлуки охватывает быстрей, чем открывается взгляду одинокий, зыбкий огонь, уплывающий по темной воде.
Эта книжечка вздоха короче
И чумацкого шляха длинней.
В ней качаются гнезда сорочьи
Посреди узловатых ветвей.
Только проза, одна только проза
Обернуться захочет строкой,
Как далекий фонарь мотовоза,
Отраженный ночною рекой.
Алексей СМИРНОВ.