Голов Андрей Михайлович (1954 — 2008) — поэт, переводчик, филолог. Коренной москвич. Закончил курсы английского и немецкого языков, долгие годы работал переводчиком на оборонном предприятии, сотрудничал с издательствами “Росмэн”, “Poliglott-Дубль?В”, “Эксмо” и другими. В переводе А.?М.?Голова было выпущено несколько десятков разнообразных книг (культурология, беллетристика, историко-познавательная и образовательная литература). Автор нескольких поэтических книг, из которых наиболее весомыми считал сборники конца 1990-х “На берегу времени” и “Попытка к бытию”. Был членом нескольких творческих союзов, публиковался во многих антологиях, альманахах и литературных журналах. Оставил обширное стихотворно-переводческое наследие.
“Он был живым доказательством того, что эрудиция вере не помеха и что можно быть хорошим христианином, всматриваясь в напоминающие иероглифы тени бамбука на полотне собственного подсознания. <…> Сборники его стихов скорее отдаленно соответствуют эстетике клейм на иконах. В центре лик — а по кругу сцены из жития, предстающие взору одновременно. Так хронология втекает в большой хронотоп времени, избавляясь от оков обязательности и последовательности” (Голова Светлана. Попытка к бытию. О поэте Андрее Голове. — “Литературная учеба”, 2009, кн. вторая).
Благодарим Карена Степаняна за помощь в организации настоящей публикации.Путь и жребий
стихи. Публикация С.В. Головой
Весенние футурумы
Сменит на ножки в “Леванте” и “Филодоро” —
И пылкой катавасии урок
Начнут твердить коты, преисполненные задора
В умножении племени усато-пушистых. Ручей
Спрыгнет с карниза и начнет обтаивать вербы,
И Сорок мученик Севастийских призовут сорок и грачей
На елео- и слезоточивый праздник веры,
Сиречь Великий пост. Подшивка стиха к греху
Обязательно даст тропарь покаянных глаголов,
И бабушки станут копить лукову шелуху
Крашенья ради магдалинино-курьих симво2лов
Гроба Господня. Тополя, выспрь прозябай,
Прозябшим воронятам распустят первые почки,
И бывые русские, и телекраснобай
Непременно получат по электронной почте
Поздравления с Благовещеньем. Юлиев индиктион
Еще на щепотку часов разойдется с григорианским,
И Чудо Огня опять утвердит его типикон,
Как выход из тупика схизмы. Бомжи, цыганским
Потом торгующие — согреются о Страстной,
Готовностью к покаянию ОМОН и клириков радуя,
И матушка Москва снова станет святой,
Если верить колоколам — и радио
“Радонеж”. И все, чающие движенья добра,
Хоть на миг распахнут душ своих тяжкие створки,
Чтобы вера и впрямь могла двигать гора-
ми, а не только датой Красной горки.
“Бытие”
Сакральных шестисоточников — спит,
Вергильевых георгик одеяло
Натягивая на режимный быт
Поджарых ветеранов, что, являя
Непритязательному небу зад,
Корпеют у хозблочного сарая
Над гомилетикой капустных гряд
И герменевтикой чесночных. В душе
Душевно теплится вчерашний дождь
И сериалом травленные души
Всяк день спешат начать с молитвы: — Даждь
Нам лук и огурец насущный... — Галки
И в либелу влюбленные стрижи
По вдохновению и из-под палки
Прочерчивают в воздухе межи
Над сгустком земледельческих оргазмов,
Реализуемых под шестьдесят
Годов и градусов. Струя соблазнов
Смешалась с брызгами имен и дат
И высохла над дверью. Православный
Смиренный календарик на стене
День независимости чтит с заглавной
И строго шелестит об Ильине
И Первом Спасе. Ибо Ева — прямо
За семьдесят — опять берет ведро
И угощает своего Адама
Дикушкой, метко бьющей под ребро.
Метафраст
Молитвой, плотью, творчеством, дорогой,
Однажды посмеется над тобой
И подведет итог настолько строгий,
Что дрогнет закосневшая душа,
Не в силах с обреченностью смириться,
И — взмолится Христу, едва дыша:
— Чувств просвети простую пятерицу!
И мнози позовут твой дух во тьму,
И неции укажут тропку к свету —
А ты замрешь, не в силах ни тому,
Ни этому последовать завету.
И на краю никчемности чудес
Узреешь в страхе, вставши на котурны:
Господень ангел и невемый бес
Твой путь и жребий достают из урны.
И высока и осиянна высь,
И все земное тщетно и ничтожно,
И ты взыскуешь верить и спастись —
Но человеку это невозможно.
Из цикла “Вирши православного толка”
С. Булгаков
Уже переболела Пролеткультом,
Снесла со смехом Чудов и Страстной
И возлила на мумию вождя
Елей фекалий и благоговенья,
Подельников Ульянова зарыв
На месте рва, где грозненский топор
Выравнивал о русскую идею
Синкопы шейных позвонков бояр
И татей. Византийский герб устал
От оппозиции земли и неба
И стал серпом и молотом масонским,
По случаю едва недотянув
До тривиальной свастики. Уже
Неукротимый шляпник Шикльгрубер
Вплоть до Тибета пивом доплеснул,
Усами тронул пепел утра магов
И, отпустив сефардов за кордон,
Обул своих фельдфебелей в скрипучий
И сношенный еще Наполеоном
Сапог похода на Москву. Уже
Соборный разум физиков Сиона
Подвигнул аскетический уран
К решению загадки хилиазма
И богоизбранности. А Святая
Измученная Русь молчит навзрыд
Над прахом своих храмов и путей
И, осенив пентаклем Соломона
Рублёвско-дионисиевы нимбы,
Сутулится печально над своим
Мартенно-мавзолейным миражом,
И — верует, что это не о ней
Символика звериного числа
Исполнилась так яростно и горько.
Христов улов
И в зной исламского неба тянутся, как грибы,
Конусы куполов армянских розовых храмов
На многогранниках барабанов судьбы.
Как утешно потомкам Ноя возноситься над тленным бытом
И на щербатом краю завизантийских Европ
Цепляться за дохалкидонство крючковатым алфавитом,
Что сотворил святой учитель Месроп!
Не вопрошай диаспору: где легче в подкрестном мире
Хранить копие Лонгина и исцеляться от ран,
Ибо Агнец Распятый, воскреснув, дождется в потире,
Пока на ступенях храма захлебнется кровью баран.
Рок, зачем ты играешь в мистерию каравана
И убрусом Авгаревым замыкаешь царствам уста?
Се — сорок мученик шествуют в ледяную купель Севана
И, совлекшись земного, досягают престола Христа.
История Ур-Манни — колесница, арба, телега —
Надписует геоглифы книг и могильных плит,
И скорбный народ-мученик, склонившись в тени ковчега,
Без посохов Credo и Ave пред Господом предстоит.
Он в виноградник пришел за денарием раным-рано —
И конусы куколей, капюшонов и куполов
Роняют cвои тени в галилейску пучину Севана,
Чтоб вытянуть из смерти предреченный Христов улов.
Середы и пятницы
Днесь не грешим обшибкой и оплошкой,
Зане сыров и агнцев не жуем,
А утешаем стомахи картошкой
И православной редькой. Огурцы,
В щербатой банке возлежа спросонок,
Не усумнятся стяжевать венцы
Прикусов в оспе пломб или коронок
И потому спешат избрать судьбу
Классические рыбные селянки.
Метафора белка в сухом грибу
Послушна фразе, коею поляки
Свершают чин умеренности. Рис,
Косящатое детище ислама,
В попытке к плову чопорно раскис,
Понеже кулинарственная дама
Не соблюла пропорцию воды
И, как всегда, перебрала с изюмом.
А сомика не спрашивай — куды
Плывет он, бывший ус доверив думам
О сковородке с постным маслом. Мак,
Взбухая в аскетическом рулете,
Проникся медом и попал впросак,
Поскольку пуговицы на жилете
Не выдержат напор седми кусков
И экспансионистских планов брюха…
О пост, гряди царьградских из веков
И чрево сотвори слугою духа!
Евангелисты
Больше попросту не умещается,
Хотя, впрочем, и прочему роду-племени
Прорастать и множиться не запрещается
На ладонях веков. Волны и рыбы к веслу
Ластятся. Искариот лобзает Равви в уста.
А их — именно четверо: по числу
Букв в надписании или концов Креста.
Трое, творя словесное приношение,
Пребудут едины, как тень едина с телегою,
А четвертый — любимый — явится в завершение
И останется арсисом над Альфою и Омегою.
Переглянутся книжники. Перекрестятся простецы.
Последние фразы допишутся Фаворским лучом.
А Истина сопряжет начала и концы
И верных не укорит ни в чем.
Свитки изрежутся на кодексы, либры, логии,
Вечность восстанет из капель крови Спасителя
И без комментариев гностической теологии
Мир изберет в сущего тайнозрителя
Голгофского чуда. И когда четверо, чресла свои
Препоясав служением Благовестию в пепле дней,
К Свету мирови обратятся лицом в бытии —
Верные за их спинами уже не увидят теней.