Найдин Владимир Львович родился в 1933 году в Москве. Врач, доктор медицинских наук, профессор. Печатался в журналах “Новый мир”, “Знамя”, “Октябрь”. Автор книг прозы “Один день и вся жизнь” (М., 2006), “Вечный двигатель” (М., 2007), “Реанимация” (М., 2008), “Интенсивная терапия” (2009). Живет в Москве.
АМЕРИКАНКА
Вот и грянула перестройка. Одни правители ушли, вернее, их потеснили, другие пришли, вернее, сами пролезли. Все перемешались. Получился малосъедобный винегрет. Без масла. Но это там, наверху. Будущие богачи и олигархи занялись малопонятными залоговыми аукционами. А внизу — публика заметалась в поисках пропитания. Наш сосед по дому, студент МАДИ (автодорожный институт), сообщал восторженно, что их профессор, заведующий кафедрой сопромата, торгует с машины картошкой, а завкафедрой гидравлики, энергичная дама, гоняет фуры в Болгарию за помидорами и болгарским перцем. Сама ведет головной трейлер. Помидоры продают на рынке сотрудники кафедры — доценты и старшие лаборанты. Младшие только подносят ящики. Надежный бизнес!
И пациенты у меня слегка переменились — появились шикарные нувориши. Кто торговал кабелем, кто мукой, кто не только торговал, но и пробовал силы в банковском деле. Один такой деятель — он к тому времени чуть ли не десять лет отсидел в тюрьме за мошенничество и спекуляцию — теперь расправил крылья, организовал банк, но чтобы не потерять квалификацию — приторговывал итальянскими туфлями, колумбийскими бракованными презервативами, японскими антирадарами и чешской бижутерией. Со мной пытался расплачиваться натурой. Называл “бартером”: “Вы мне, доктор, здоровье, а я вам машинку для нарезки колбасы. Или ветчины. Или индюшки”. Но я упорно стоял на привычном финансово-
денежном обеспечении. Причем никогда не называл цифру. Говорил: “На ваше усмотрение”. Это нуворишей путало, и они норовили не давать вообще ничего. Сплошь и рядом. Я это переносил легко, так как сам устанавливал правила игры. И, стыдясь пафоса, возвращался к постулату, что медицина должна быть бесплатной. Или, по крайней мере, не обременительной для пациента. Однако мне тоже надо кормить семью. И помогать растерявшимся старикам-родителям — их “надежные” сбережения обесценились в одну минуту. Было такое дело.
Но вот появились пациенты-иностранцы. Сначала наши эмигранты, те, кто побойчее, вспомнили прежнюю бесплатную медицину. Хлебнули “ихнюю”, хоть и льготную, но чужую. Да и с языком туговато. Как следует не пожалуешься, не поплачешь доктору-чужеземцу в жилетку. Три-четыре фразы, все понятно, на анализ, на рентген, ауф-видерзейн. Какая там жилетка! А тут можно долго размусоливать, вспоминать все новые и новые жалобы, вытаскивать на свет вообще позабытые болячки.
Получив квалифицированную помощь, они прославляли старую добрую медицину и делали нам рекламу не только среди оставшихся в России родичей, но и среди натуральных иностранцев, устремившихся нешироким, стойким ручейком в обновленную Россию. Загадочную восточную страну, где медведи выбегают на улицу, вместо кока-колы пьют фужерами квас и водку, играют на балалайках и ходят в толстых войлочных сапогах, называемых валенками.
Конечно, они люди практичные и быстро разобрались, что почем. Выяснили, что медицина не совсем бесплатная, но сказочно дешевая и вполне приличная по качеству. Кроме того, здесь легко выдаются финансовые справки, где можно указывать любые суммы, потраченные на свое драгоценное здоровье, и там, далеко в Германии, Австрии или даже Америке — страховые общества спокойно оплачивают эти расходы. Справка есть, печать есть, число проставлено, чего еще надо? Получите свои кровные денежки!
Один наш пациент-француз (юрист) набрал справок на три или четыре тысячи долларов. Мы похмыкали с сомнением, а он поехал в отпуск и получил всю сумму. Приехал довольный, с сувениром-открывалкой для лимонадно-пивных бутылок. С видом, естесственно, Эйфелевой башни (на одной стороне) и Нотр-Дам де Пари на другой. Я неудачно пошутил, что подобной открывалкой орудовал Квазимодо, когда поил Эсмеральду лимонадом. “Что это за персоны?” — искренне удивился щедрый француз. Конечно, Гюго он читал, но давно, по-французски эти имена звучали иначе. Кроме того, “тогда лимонад и пиво в бутылках не продавались, только в бочонках”. Я охотно согласился. Что возразишь?
Однажды подлеченный финансист среднего звена и российского розлива привел подружку-американку. У нее образовались боли в пояснице, крайне неприятные. После длительного пребывания в холодном помещении и романтичного сидения на каменных ступеньках. В Санкт-Петербурге.
У речки под названием Нева. Частенько застужала придатки. Сходила привычно к гинекологу. Но тот сказал — неврология, люмбаго, радикулит, и она прибыла ко мне.
Высокая, крепкая, с нужными формами и румянцем во всю щеку.
С очень приличным русским языком. Падежи не путала, женский и мужской род применяла без осечки. Знала некоторые пословицы и поговорки. Как штабс-капитан Рыбников у Куприна.
Думаю, церэушница. До Москвы работала в каких-то благотворительных, финансово-крепких фондах то в Южной Африке, то в Казахстане. Говорила, что русский осваивала в Алма-Ате. Предположим. В Москве тоже не скучала. Организовала русско-американский клуб “Перестройка”. Обучала нашу передовую молодежь азам капитализма — его экономике и морали. Думаю, вполне успешно. Я проверил это на себе.
После того как ее обследовали, подтвердили диагноз — дискогенный радикулит — и назначили лечение, она спросила о причинах столь серьезного заболевания. В ее молодом цветущем возрасте. Выяснилось, что она не раз сплавлялась на байдарках, где-то по горным рекам Аляски. Носила тяжелые рюкзаки, переворачивалась и билась спиной о камни. Экзотика, адреналин! У нас самих подобных чудаков тоже сколько угодно. Вот и заработала себе грыжу диска. Запросто. Ей было меньше тридцати. Самый смак. Наш российский парень сдувал с нее пылинки и норовил поддержать за локоток, под видом помощи. В чем она абсолютно не нуждалась. Ей надо было только вылечиться. Без всяких мерехлюндий.
Было прописано необходимое лечение, оно аккуратно и скрупулезно выполнялось. Первый курс закончился через месяц. Нэнси здорово полегчало. Поясницу отпустило, нога не хромала, она была довольна. Андрей, ее бойфренд, радостно ржал, обнажая крупные жеребячьи зубы. Нэнси его похвалила за то, что привел в нашу клинику.
Американка снова появилась у меня. Сдержанно поблагодарила за успешный курс, сказала, что придет на второй. Что же касается оплаты проведенного лечения, то она... никому платить не будет. Ни массажистке, ни физиотерапевту, ни, тем более, мне. Принципиально. При этих словах финансист Андрей встрепенулся и на цыпочках выбежал из кабинета,
пробормотав, что ему срочно нужно позвонить в банк. Вид у него был смущенный. И было от чего.
“Железная леди” заявила, что она из гуманитарных соображений будет нас обучать современным деловым отношениям. И поэтому в следующий раз нужно будет лечение предварить договором или контрактом. В нем должны оговариваться и виды лечебной помощи, и стоимость оной. Все, что в него не войдет, оцениваться не будет. “Так вы научитесь вести дела”. И она оскалила свои великолепные рекламные зубы, что должно было, по ее мнению, обозначать улыбку. Ободрительную.
Я почесал затылок, почему-то покраснел и глупо спросил: может, у нее туго с деньгами? Она гневно сверкнула глазом, а вернувшийся из коридора Андрей ответил за нее, что бабла у нее навалом. Она просто всех так воспитывает — от педикюрши до стоматолога, от художника андеграунда до слесаря-водопроводчика. У нее такое задание американского правительства. “Так уж от правительства, — подумал я, — просто жлобиха и специалист по халяве”. Но ничего такого не сказал. Сдержанно попрощался. Улыбаться или шутить не стал. Ну ее в баню. Все равно контрактами заниматься не стану. Тоже из принципа.
Она пришла ровно через месяц. Ее призыв составить контракт меня не воодушевил — я отправил Нэнси в плановый отдел (он только появился в то смурное время). Наши шустрые бухгалтеры что-то там насчитали, она подправила, внесла весьма умеренные деньги, и обе стороны остались довольны друг другом. Через какое-то время я решил немного усилить лечение — пациентка была молодой, крепкой и, по-моему, очень перспективной. Помогло. Она совсем поправилась. Пришла, горячо поблагодарила, но сразу заметила, что ничего доплачивать не будет, потому как это не оговорено в контракте. Я весело рассмеялся. Согласитесь, что это забавно.
Она восприняла смех как знак дружбы и отчалила. Сообщила, что
уезжает на родину, будет учиться в Йельском университете, а потом пойдет по дипломатической линии. Там, наверху, — Нэнси показала большим пальцем за свое плечо, — одобрили ее выбор и дают стипендию. У нее уже есть контракт. Она многозначительно улыбнулась. Я спросил из чистого любопытства, берет ли она с собой бойфренда. Да, берет, пусть поучится жизни. Да и парень неплохой.
— Может быть, и поженитесь? — спросил я из вежливости.
— Это вряд ли, у меня другие карьерные планы. Кроме того, у него член длиннее, чем мне необходимо, — сказала она обыденным, скучным тоном и распрощалась.
Как раз в конце нашего разговора ей позвонили, и она радостно перешла на английский с чудовищным американским прононсом. Чуть в нос и с квакающими звуками. Я это произношение вспомнил много-много позже, когда послушал выступление кандидата в вице-президенты, губернатора Аляски Сары Палин. Похожий бабец. И речь, и нахальные манеры были идентичны. Хорошо, что не выбрали. Зато будет играть в Голливуде и писать книги. Америка!
Незадолго до отъезда американки мы еще раз с ней пересеклись. Узнав (скорее всего, от своего кавалера), что мои дети учатся в консерватории и играют в молодежном квартете, бывают на конкурсах за рубежом и даже получают премии (Англия, Италия, Австралия), она предложила им поиграть на заключительном фуршете какой-то престижной презентации. За деньги. Слово “презентация” в то время было загадочным и привлекательным.
Согласились, приехали. В строгих концертных костюмах. Нэнси подвела их к невысокому подиуму и сказала: “Играйте что хотите, только негромко, чтоб не мешать почтенной публике”. Публика в шелках, бриллиантах и смокингах плавно передвигалась от стола к столу, наполняла тарелки деликатесами, а бокалы винами и жрала так, что за ушами трещало. Потом музыканты меня уверяли, что отчетливо слышали этот треск и даже определяли его тональность. Профессионалы.
Сначала исполнили “Ноктюрн” из квартета Бородина. Нежная музыка. Господа плавно жевали. Потом два раза подряд сыграли “Польку” Шостаковича. Челюсти задвигались гораздо быстрее. Пока решали, что бы такое выдать для пищеварения, появилась еще одна группа музыкантов — небритые, патлатые, в джинсах с яркими заплатами на попе и коленях.
С электрическими гитарами и “станком” для ударника — три барабана, бубен и тарелки. Попса. Нэнси ничуть не смутилась, отвела им угол в другом конце зала и также попросила играть совсем негромко. Это при трех завывающих гитарах и трех барабанах.
Через несколько минут раздались заунывные вопли коллег по музыкальному цеху. Классики посовещались и решили поиграть какафонию — каждый какую-то свою мелодию, не слушая товарища. Получилось красочно. Публика ничего не заметила, дожевывая пищу и вежливо ковыряя в зубах, удостоила их вялыми аплодисментами и равнодушными взглядами. Попсу благодарили аналогично. Нэнси вручила каждому музыканту по пятьдесят долларов, которые их абсолютно утешили. По тем временам это были очень приличные деньги.
Прошел год или два. Финансист Андрей вернулся и привел на консультацию очередную подружку. Маленькую японочку. Богатую. У папы сеть ресторанов и школа гейш. Рассказал с гордостью. Собирался поехать с ней в Страну восходящего солнца. Наверняка сделал обширное обрезание. Чтоб не получилось накладки. Чтоб наверняка. Японка оплатила консультацию в кассу института, но лечиться не стала. Вежливо улыбнулась и вдруг повисла на мощной шее своего спутника — разгружала спину. Почему я не японец и даже не американец? Окончил бы престижный университет и читал бы гейшам курс восточной эстетики.
Когда этот рассказ прочитал мой зять, русский американец, он аж подпрыгнул и стал смеяться: “Эта история — прямо в десятку. Такие женщины, как Нэнси, — типично американское явление. Мужики, особенно кто не слишком бойкий, их боятся как огня. Они проповедуют принципиальные ценности свободного мира и обещают обучить необходимым действиям. А потом напишут подробный, абсолютно ложный донос, намекнут, что вы ее домогались или говорили непристойности, и... сядут на ваше место. А если такая баба еще и афроамериканка, то все лезут под стол — прятаться. Оружие массового поражения. Вам повезло, что вы не американец!”
БАКИНСКИЙ ЗАВТРАК
К нам приехал гость. Ему восемь лет. Моим младшим детям, дочери и сыну, тоже около того — семь и девять. Подходящая компания. Гостя зовут Рашидом. Восточный человек. Со всеми признаками.
— Тетя Регина, — кричит он моей жене, сев за стол, — подайте тарелку!
— Сам возьми. Видишь, ребята все делают сами.
— Не могу сам. Я же мужчина, мне нельзя... Тетя Регина, если вы мне еще раз дадите мясо, которое раньше было замороженным, я умру. Прямо тут, на ваших глазах.
Очень самостоятельная личность. У него на все есть своя точка зрения.
— Хорошо бы завтракать по-азербайджански, — говорит он, брезгливо ковыряя овсяную кашу, — ваша каша как будто неплохая, с молоком, с медом, мама мне говорила, что полезная. Она биолог, ученая мама. Но мне кажется, что простой бакинский завтрак полезнее — белая булка с маслом, черная икра, гранат и крепкий сладкий чай в армуды (это такой фигурный стаканчик, в котором чай вас не обжигает).
Рашид загибает крепкие смуглые пальцы на правой руке и мечтательно смотрит на потолок:
— Еще можно кусочек пахлавы с чаем. Небольшой. Очень сладко.
Пальцы на левой руке не участвуют, не слушаются. Он и хромает на левую ногу, которая как бы зависает на ходу. Правда, это не мешает ему бегать и скакать с другими детьми. И даже играть в футбол, азартно крича: “Мне, мне пас!”
Мальчик перенес страшную травму всего полгода назад. Играл во дворе с другими ребятами. Хохотал и подпрыгивал, старясь ударить по мячу.
В это время на пятом этаже какая-то дура-хозяйка поставила на перила балкона чугунный утюг. Остужать. Идиотка. Подул ветерок, в доме сквозняк, Баку — город ветров, хлопнула дверь, хилый балкон тряхнуло, и чугунное изделие свалилось вниз. С пятого этажа, прямо на голову ребенка. Ужас! Судьба, или Бог, или Аллах заметили это и пощадили Рашида в эту секунду: соседский мальчишка бросил Рашиду мяч, который попал в летящий сверху утюг. Один шанс на миллион или на миллиард. Или на триллион. Утюг чуть отклонился и ударил ребенка по голове не плашмя, а по касательной. Если бы плашмя — убил бы без вариантов. А так — срезал часть головы и оставил живым. Мальчик упал, обливаясь кровью. Удар утюгом был страшным. Почти смертельным.
Дети испугались и дико закричали. Неподалеку оказался старший брат Саид. Он играл в ножички. Услышав шум, вызвал мать, а сам бросился звонить отцу — крупному прокурорскому работнику. Тот примчался на завывающей “Волге” через пять минут, перехватил у жены тельце бездвижного сына и прямо спиной ввалился в машину. Хотя за минуты ожидания мать успела в ближайшей аптеке забинтовать голову сына, повязка сразу набухла кровью. Белоснежная сорочка отца зацвела кровавым пятном. Почему-то этот факт поразил Саида, он потом об этом без конца рассказывал.
Уже через три минуты ревущая машина резко затормозила у приемного покоя республиканской больницы, а еще через несколько минут Рашид очутился на операционном столе. Его спасла необычайная оперативность, так редко встречающаяся в наших краях. Это же вам не американская морская пехота, где солдата выуживают с поля боя в момент ранения и вертолетом опускают чуть ли не в операционный блок полевого госпиталя или авианосца. Еще не успели карточку заполнить, а он уже под ножом хирурга и радостно дышит через интубационную трубку. Потому у них и потери на порядок меньше, чем в других армиях. Не будем уточнять в каких.
С Рашидом все получилось в виде исключения. Тот же случай — один на миллион или триллион. Его оперировал очень опытный нейрохирург — дагестанец по фамилии Велибеков. Он окончил ординатуру, а потом даже докторантуру в институте нейрохирургии. Я его помню. Спокойный, даже флегматичный, с длинным лицом и сонными маленькими глазками. Медленная раздумчивая речь. Как у многих мужчин Северного Кавказа. Но эта сонливость и медлительность были нарочитыми, обманчивыми. Восточный человек. На самом деле он стремился оперировать днем и ночью. Набивал руку. Да и просто любил это дело. Не гнушался ассистировать местным звездам. Всегда можно увидеть что-нибудь полезное. Толковый доктор.
Операция получилась удачной. Остановил кровотечение: где надо — прижег, где не получилось — наложил зажим-клипсу, подсушил, удалил большую гематому, зашил твердую мозговую оболочку, убрал разбитые косточки черепа. Сработал мастерски. Профессионально.
Часа через два Рашид очнулся. Разглядел лица отца, матери, потом узрел тетю Халиду, мамину сестру, которую недолюбливал за скупость. Глубоко вздохнул и сказал: “Много народа, мало кислорода”. И снова закрыл глаза. Резонно, однако.
Лечение шло нелегко. К обширному повреждению мозга и контузии, отчего сразу парализовало руку и ногу, присоединилась инфекция. Странно было бы, если б не присоединилась — открытый перелом черепа. В рану попали волосы, кожа, да и утюг был отнюдь не стерильным. Но Рашиду все-таки повезло. Во-первых, удар был в правую половину головы, а не в левую. Иначе бы серьезно пострадала речь — ее центр в левом виске.
А во-вторых, рядом был отец, который оригинальным способом руководил лечением. Он применил старинное юридическое правило — перевес в два голоса при решении любого спорного вопроса. Ну, например, нейрохирург Велибеков назначает один антибиотик, а лечащий врач-невропатолог — совершенно другой. Отец Рашида, находящийся в палате практически безвылазно, сразу делает “стойку” и властным жестом останавливает спор: “Подождите, уважаемые доктора, давайте еще посоветуемся”. Выходит из палаты, садится в стоящую под парами “Волгу” и вынимает прокурорскую красную книжечку. Через полчаса привозит еще одного консультанта. Независимого, из другой клиники. Чаще из окружного госпиталя. Там толковые ребята, спецы по ранениям и травмам. Если тот поддерживает одного из основных врачей, то и принимается соответствующее лечение.
А если он назначит что-то новое, то отец привезет другого специалиста. Так папа Яшар добивался перевеса в два голоса.
Когда я позже изучал историю болезни Рашида, то поражался, с какой гибкостью и эффективностью отец построил цикл лечения, обходя все подводные и надводные камни. Сделал это виртуозно. Рашид вышел из тяжелейшей ситуации с минимальными потерями — неловкой рукой, подхрамывающей ногой и абсолютно светлой головой.
“С такой израненной башкой футболистом не станешь, придется учиться на юриста” — так он определил свое будущее.
Позже Велибеков сделал пластику, закрыл дефект черепа, после чего отец, увидев, что бакинские медики слабы в реабилитации, привез Рашида в Москву. В отделение реабилитации Института Бурденко. В мою епархию. “Сагол (приветствие), уважаемый доктор, я привез сына к вам. Навел справки, уж не обижайтесь, что я помимо вас выяснял что к чему. Сказали, что вы ас в этом деле”. Я скромно поклонился. Приятно, когда называют асом.
Заниматься с Рашидом было одно удовольствие. Он относился к лечению по-взрослому, серьезно и вдумчиво. Перебирал слабыми пальчиками специальные палочки, спички, горошины. Ходил по нарисованным следам, стараясь поместить непослушную ногу именно в нужный след.
С удовольствием колотил боксерскую грушу и отбивал мяч. Кряхтел, делая приседания и выпады. Электростимуляция вначале его пугала, но потом, видя, как сгибаются-разгибаются под электродами непослушные пальцы, радовался и даже пытался петь какие-то восточные песни. Получалось плохо. “Эх, — говорил он самокритично, — слон на уши наступил, а утюг еще добавил”. Веселый был мальчишка!
Однажды отец был вынужден срочно уехать. В Баку шла какая-то грандиозная союзная проверка. А он главный прокурор в не менее главной отрасли. Мать готовилась вот-вот рожать третьего ребенка, и Рашида девать было некуда. Тогда мы и решили его взять на две недели в свою семью. У нас уже был опыт. Мы когда-то брали цейлонца с параличной ножкой. Хромоножка. Вспоминали его добром.
Рашид тоже расширил наш кругозор. Узнали, как надо завтракать
по-азербайджански, как должен себя вести мужчина в доме, — ничего не делать, но давать ценные указания. Играть в нарды. Кроме того, нам тут же доставили этот простой бакинский завтрак. В расширенном ассортименте — к икре добавили прозрачный, истекающий слезой балык (на что Рашид сказал — полезная рыбешка). Он хорошо знал русский, хотя в своем доме говорил по-азербайджански. С огромными пурпурным гранатами хорошо смотрелись (и съедались) — виноград без косточек, айва и полузагадочная зеленая фейхоа. Про нее Рашид сказал: “В ней витаминов больше, чем в аптеке на Торговой улице”. И съел сразу три штуки: “Люблю кисленькое”. В общем, наша кухня здорово расцветилась — по стенам повисли связки острого перца, фиолетовый лук, заплетенный в косички, украсил прозаические кухонные шкафчики. По вечерам от меня стойко пахло душистым коньяком “Бакы”. Жена с удовольствием тушила крепкие “синенькие” и на десерт подавала огромный сахарный арбуз такой сладости, что оторваться от него было невозможно. Мы и не отрывались. Только часто бегали в туалет. “Почки промываем”, — важно объяснял Рашид.
Жена пыталась приобщить его к русской литературе. Читала вслух детям “Чука и Гека”, “Муму”, “Повести Белкина”. Он слушал с удовольствием, но тут же комментировал: “Так не бывает, выдумки, жалко собак, хорошо стреляться за свою честь. Мой дед по маминой линии — профессор восточной литературы. Перечитал миллион книг, знает арабский, фарси. Интересно, он читал Пушкина? Наверно читал. Но я приеду и расскажу ему подробно”. Дубровский ему не понравился: “Слабак, из-за женщины предал друзей”.
Пролетели две недели. Он стал лучше ходить, почти не спотыкался.
В руке смог держать кусок хлеба и ровно его откусывать. Научил детей играть в нарды, а они его в “уголки”. За ним приехал отец, и Рашид уехал. Прощаясь, сказал: “Тетя Регина, я — человек, как открытая ладонь, — и показал свою крепкую ладошку, — а вот мой брат, тот другой человек, как сжатый кулак, никак не разожмешь. — И он показал не менее крепкий кулачок. — Такие мы разные люди. Я к вам всегда буду открытый”. Совершенно взрослое и толковое прощание. В этой раскрытой ладошке был весь Рашид. Про брата наговорил зря. Саид оказался мягким, добрым мальчишкой и очень жалел брата. Сейчас он архитектор и тоже частенько обращается ко мне за помощью.
В дальнейшем судьба нашего героя складывалась весьма успешно. Он окончил школу с медалью. Пару раз приезжал в клинику и рассказывал о своих достижениях. Поступил на юридический факультет. Хорошо учился и легко запоминал разные каверзные положения из юриспруденции. Сверхудачно женился, на очень красивой девушке. К тому же из бакинской элиты — хороших кровей и высокого положения. Это открыло ему многие двери. С молодой женой приходили к нам в гости. Девочка оказалась не только красивой, но и умненькой. Держалась просто и
искренне.
Моя жена, обожавшая всяческие культтрегерские штуки, немедленно
придумала всем детям задание: перерисовать интерьер кухни с репродукции Вермеера. Рашид отказался, а девочка быстро и довольно похоже нарисовала картинку. Радостно улыбнулась, когда ее похвалили: “Мне на свадьбу подарили диадему, мама Рашида сделала такой царский подарок. В ней столько бриллиантов, что надевать практически нельзя. Да и некуда. Не пойду же я в диадеме в гости или в кино. Или на базар. Поэтому я ее только без конца перерисовываю, знаю каждый камушек”. И она снова застенчиво улыбнулась. Рашид смотрел на скромную жену с большим одобрением: “Молодец, но скоро пойдут дети, некогда будет рисовать”.
Дети действительно пошли. Сейчас их трое. Уже и внуки на подходе. Все слушаются Рашида с полуслова. Он, несмотря на молодость, занимает большие государственные и юридические посты. Его уважают за прямоту и честность. Он остался человеком “с открытой ладонью”. Часто мне звонит и хлопочет за близких друзей и хороших знакомых: “Понимаете, Владимир Львович, это очень хороший человек и мой друг. Надо помочь в его беде.
А вы умеете это делать”. Я охотно соглашаюсь, и не только потому, что просит Рашид. А просто из-за принципа — помочь всем, кому возможно. Иногда получается, иногда — не очень. Или совсем не получается. Равномерно. Но стараюсь.
Один раз Рашид направил ко мне своего совсем близкого друга — сына министра рыбного хозяйства. По иронии судьбы этого парня укусила... акула. Конечно, не в том море, рыболовством которого руководил его папа. Это было бы обидно, но понятно. Нет, в чужом, в Красном море. Он там нырял и смутил покой местной зубастой дикарки. Светящимися плавками. Хорошо, что была не людоедка. Просто тяпнула за ногу из любопытства. Он ее отогнал ультрашокером и забрался побыстрей на катер, истекая кровью. Дикарка куснула его довольно сильно — выдрала кусок мяса из икры, повредила нерв. На латыни называется nervus peroneus — нервус перонеус, красиво звучит. Стопа безобразно повисла, человек захромал. Когда шел, то задирал больную ногу вверх — как аист или журавль. Чтобы не цеплять стопой за землю. “Мы с Рашидом замечательная парочка — он хромает на одну ногу, а я на другую. Когда вместе идем — все затылки чешут от удивления”.
Электродиагностика показала, что нерв с красивым названием живой, поврежден лишь частично, и мы начали его активно восстанавливать. Мальчишка оказался настойчивым, действительно похожим на Рашида, и дела пошли неплохо. Чтобы поддержать мой энтузиазм, папа-министр прислал подарок. (Клянусь, не просил и не намекал ни на миллиметр!) Подарок был по его ведомству — целый огромный осетр. Умело засоленный. Размер — около двух метров от острого носа до раздвоенного хвоста. Почти как у кита. Хребет удален, и потому рыбу свернули в рулон наподобие ковровой дорожки. Осетр с трудом поместился в картонную коробку из-под холодильника. Мы его отрезали по кусочку, жмурились от удовольствия и думали — хорошо жить у Каспийского моря. И быть членом семьи министра рыбного хозяйства. Когда осетра ели мои друзья под пиво, то случались истерики. От удовольствия.
Парня вылечили. Он теперь ныряет только в турецких водах. Там нет акул. А Рашид прислал каких-то следующих друзей. Тоже с проблемами. Так мы с ним и общаемся. Нормально! Есть еще младшая сестричка с очень красивым именем. В переводе на русский означает “солнечный цветок”. У этого цветка тоже трое или четверо детей. Она иногда мне позванивает, за кого-то хлопочет. Голосок нежный, деликатный, слушать — одно удовольствие. Как удачно расположились гены в этой семье. Даже утюг, свалившийся на голову, не сумел навредить им по-настоящему.
ТАТУ
Появились у меня пациенты из заново обновившихся структур, государственные чиновники. Основная их масса по страховке прикрепилась к крупным медицинским конторам — и к настоящим, и к блатным. Они ходят туда часто и охотно, по принципу “все оплачено” или “с паршивой овцы хоть шерсти клок”. Однако некоторые особи залетают и ко мне.
Прелюбопытный контингент. У них отмечается явное расщепление личности, своеобразная социально-психологическая шизофрения. Приходится думать и о государственных делах, и о себе родимом. Как принести пользу (или, скорее, видимость этой пользы) своему отечеству и, конечно, отдельной его личности. Непростая задача. Раздумье и страдание читаются на их гладко выбритых лицах. Как у незабвенного Альхена. Только тот еще и краснел, а эти — нет. Знали, на что идут. Но постепенно привыкают, твердо причислив себя к государственной машине.
Пришел представительный мужчина. Одет в строгий, неброский костюмчик. Очки в роговой оправе. Лысины еще нет, но плешь отчетливая. Портфель на двух серьезных застежечках. В графе “место работы” читаю: “Государственная дума”. Достойно.
Жалуется: “Болит спина, поясница, отдает в правую ногу. Работа сидячая, все документы, документы… Встанешь — не разогнуться, скрючивает, как старика. Надо подлечиться, вот посоветовали к вам”.
Прошу раздеться, повернуться ко мне спиной. Он долго возится — стаскивает с себя одну рубашку, потом другую, какую-то страшную мятую футболку. Говорит, извиняясь: “Люблю тепло, я ведь южный человек”. Когда этот южный человек поворачивается ко мне спиной, то в глаза бросается прекрасная татуировка — на левой лопатке грозно задрал свой хвост… скорпион. Большой — с крупную мужскую ладонь. Трехцветный — сам черный, а грозный хвост — синий, жало красное. Красавец! Я прошу поднять руки вверх и потянуться. Такие своеобразные “потягушки”. Они мне нужны для проверки спинных мышц. Скорпион грозно шевелится. Говорю: “Прекрасная картина!” Он довольно смеется: “Я ведь тоже скорпион, родился в ноябре, но не кусаюсь. Зато шевелюсь”.
Вспоминается картинка из моей молодости. В пятидесятые годы я служил действительную. В моем институте не было военной кафедры, вот меня и загребли. В артиллерию. Пестрая собралась публика. Был тот период, когда в армию решили брать мелких уголовников — не разбойников или насильников, а так, случайную шушеру — хулиганов, “несунов”, карманников. Не профессионалов, а разнообразных любителей. У нас в роте был даже один фальшивомонетчик — Мишка Мужчинка. Это такая фамилия. У них полсела под Мукачевом были Мужчинками. Он заработал десятку, отсидел семь. За примерное поведение был досрочно выпущен. Сразу подался в армию, чтобы не светиться дома.
Парень был исключительно рукодельным: построил роскошный шкаф для каптерки, потом настоящий буфет-хельгу для дома ротного командира, сшил пальто с зимним воротником для жены начальника столовой и, наконец, смастерил удобный стояк для сушки сапог. Золотой человек!
А среди нас, простых солдат, славился двумя вещами: мог начистить ведро картошки за десять минут (нам всем на ведро нужен был как минимум час). Но главное его достоинство можно было наблюдать только в бане.
Представьте себе картину: на одной ягодице у Мишки красовалась озорная симпатичная мышка. Когда делался шаг, она стремительно “ныряла” точно в попу, а во время второго шага ее двойник шустро выскакивал из попы и весело устраивался на другой ягодице. Когда Мишка бежал, чтобы захватить в солдатской бане лучшую шайку или хорошую лавку, мышки так и сновали по его заднице. Восхищались все — от могучих лесорубов Карелии до учителей словесности из самой Москвы. Офицеры в баню не ходили, но сержанты им докладывали все подробности, и они Мишку глубоко уважали. Даже не наказывали за мелкие провинности.
Он мышками гордился и часто рассматривал их в зеркало. Спустит штаны и стоит задом к большому зеркалу, которое висело в Ленинской комнате. В руке держал зеркальце для бритья и в него любовался. Два шага вперед, два — назад. Говорил: “Собственный мультфильм”. А еще рассказывал, что в тюрьме встречал человека, у которого на этом же месте был расположен бородатый и чумазый кочегар. Тот с каждым шагом забрасывал в ж...у полную лопату угля, а потом вынимал обратно. Мы все уважительно слушали. Народные умельцы. Кулибины!
Так что скорпион на спине моего пациента был слабым подобием “живых картин” на ж...е фальшивомонетчика. Однако когда обследуемый сиделец повернулся ко мне лицом, я увидел на его широкой волосатой груди выдающийся образец государственной татуировки. Цветной значок депутата Государственной думы. Масштаб 1 : 2, то есть вдвое больше, чем натуральный. Волосы выбриты квадратом, а на этом месте — российский триколор, который слегка колышется, как бы волнуясь от собственной значимости. А может, просто от дыхательных движений мускулистой груди, по-латыни — мускулюс пекторалис майор. Я пациенту так и сказал. Он подумал и ответил:
— Красиво звучит. Я, вообще-то, юрист, нотариус с высшим законченным. Мы латынь изучали. У меня была сугубо положительная оценка — твердая тройка. Без поблажек. Я в Дербенте учился.
— А зачем вам татуировка значка?
— Когда меня пригласили помощником депутата, я сразу решил — буду государственным человеком. По знакомству и сделал эту картинку.
— Молодец, и на хорошем месте разместил. — Тут я невольно вспомнил симпатичных мышек у моего сослуживца. — Как заходишь в Думу, воротник сорочки в сторону, показывай охране нужную часть груди и свободно проходи.
Эта мысль ему показалась смешной. Он захохотал:
— А вы, доктор, юморист!
“Как и ты”, — подумал я, а вслух сказал:
— Будем лечиться!