Карасев Евгений Кириллович родился в 1937 году. Поэт, прозаик, постоянный автор «Нового мира». Живет в Твери.
Евгений Карасев
*
В КОНЦЕ ЛЕДОХОДА
В ожидании автобуса
Константину Рябенькому
Дороги прискучившая лента.
Тень от покачивающихся берёзовых веток.
Женщина, жалующаяся на бедность,
кивает на своих обездоленных деток.
И в каждом уголке многострадальной моей отчизны —
от центра до этой вот на автобусной стоянке
облупившейся скамейки —
сетуют на невыносимость жизни.
Подсчитывают на ладонях копейки.
А я подумал: ну а если
мы были бы издревле богаты, сыты,
о чём бы слагались наши песни?
О полном амбаре? Обильном корыте?
Ведь губы в крошках пирожного,
смакующие дорогие вина,
не могут петь о тоске острожной,
горькую оплакивать рябину.
Но и перебиваться с хлеба на квас,
выдавая затянувшуюся аскезу
за промысл небесный, тоже не резон
на голову тверёзую.
… Притащился автобус с сиденьями вдрызг изрезанными.
И мы тронули провожаемые беспокойными берёзами.
2003 (2012)
Соло на трубе
Что-то хорошо помню,
другое — слабо,
третье испарилось, как дождик,
спрыснувший городьбу.
И только через всю память
настырно пробивается лабух,
натужно дующий в свою трубу…
Задымленный ресторан, звяканье посуды,
галдень подвыпивших клиентов.
И отчаянный призыв о помощи,
обращённый к людям
и доверенный пронзительному инструменту.
Не похоже, что музыкант надрывается
лишь из-за денежной подачки, —
в поту, с прищемленной мундштуком губой.
Скорее это вопль неудачника,
перемогающего внутреннюю боль.
Зал гудит, забыв и жену, и родину,
закладывает за ворот, закусывая со смаком.
А в сизом мареве сиротливая бродит мелодия,
словно в тумане блукающий бедолага.
…Я слышу мучительный звук трубы,
неясную ощущаю тревогу.
Далёкое эхо напоминает злосчастья
моей судьбы.
И расхристанную в сутеми дорогу.
Нелёгкое оправдание
Мыкая по тюрьмам, меня извела икота,
хуже чем разгулявшийся флюс.
Наверное, дорогие упокойники
доставленные мной заботы
и на том свете несли,
как горевой, неизбывный груз.
В желании облегчить их ношу
и избавиться от мучительного икания
я стал кропать стихи в стенах стылых.
Но мои строчки лишь утяжеляли камень
на родных могилах.
Женщина в толпе
Иной раз из толпы выплывет,
как голос из хора,
женщина, похожая на умершую мать,
точно вылитая.
И глянет в мою сторону.
Не верю ни в сон, ни в чох, ни в вороний грай —
наводящие страх приметы.
А вот, словно хвативший через край,
пугаюсь уличного сюжета.
Что бы это значило?
«Каждому своё», —
зловредные зубоскалы скажут.
Запамятовали злыдни — я прошёл колесо,
где и своё не каждому.
Но женщина! Капля в каплю покойная
мамаша!
Ходит по городу, у светофоров встаёт.
Может, крыша едет — недостаточно квашу?
Или всё наоборот?
Проще, конечно, разогнать туман
образом должным —
выследить неизвестную в толпе.
А вдруг она напомнит о тягостной задолженности?..
И мне отчего-то не по себе.
Рассерженный
(из цикла «Мысли старого урки»)
Я всё чаще посиживаю у окна.
Смотрю на деревья, осеннюю покачивающие высь.
Думаю: я ли болен? Страна?
Несуразная за стёклами жизнь.
Тон задаёт вчерашняя шелупонь,
знавшая своё у параши место.
В бараке у шушеры даже шмон
делали бегло надзиратели без всякого интереса.
Не семи пядей во лбу,
с сутью, выраженной на рожах,
как удалось шаромыжникам обмануть судьбу?
Сменить голос, ужимки, кожу?
Разумеется, модные костюмы, новоприобретённые
жесты
от опытного глаза не скроют жлобскую породу.
Да им без разницы: роскошные тачки, гламурные женщины.
И пройдохи определяют погоду.
Я знаю до дерьма этих продувных хамов,
устроившихся в нынешнем кавардаке недурно.
Зажравшихся козлов из их «Хаммеров»
вышибет разве очередная серия абсурда.
А может, мои резкие выпады — завихрения
нездоровой головы?
Сказались годы, тюрьма?
…По особенностям желтеющей за окном листвы
гадаю, какая будет зима.
Однажды утром
Берег речки. С крестом златотелым
приютная церковь на той стороне.
Её отражение парусом белым
трепещет на утренней сонной волне.
Оставив машину торчать на обочине,
смотрю на утешливый вид
под птичьи трели.
И кажется: я нашёл проточину
в мир параллельный.
Точно сняв многолетнюю порчу,
открытию нежданному радуюсь.
Что ищу я? Зачем охочусь?
Всё рядом!
…Речка совсем отходит от спячки,
светло покачивается церквушка
на водной глади.
И тут срабатывает сигнализация на тачке —
я возвращаюсь в измерение, где на дорогах
воры, менты, плечевые бляди.
Последние деньги
Человек без денег удручён, унижен.
И не оттого, что глуп, —
не нужен.
Состояние паскудное, будто лижешь
тарелку из-под чьего-то ужина.
А тебя видит женщина,
которой,
накинув пиджак на плечи
в продувном створе,
ты обещал — ни больше ни меньше —
пальмы и море.
И вот воочию,
кутаясь в шарф, как от простуды,
она смотрит на трепло с обочины,
языком добирающего чужое блюдо…
Вам случалось быть столь растерянным?
Мне случалось. И не совру —
чувства приговорённого к расстрелу.
И уже выведенного ко рву.
…Меня не смущает заполонившая улицы
разношёрстная мразь.
Но ощущение края, стенки
я испытываю всякий раз,
когда подсчитываю последние деньги.
В маршрутке
В переполненной маршрутке —
кто с сумками теснится, кто кричит
по сотовому —
недовольный дядька бросил не в шутку:
— Катимся в пропасть. А у каждого свои заботы.
Ошарашенный фразой жёсткой, как струёй
из помпы,
я было оробел, но лишь накоротке:
усердную лягушку вспомнил,
сбивающую масло в молоке.
И вдруг почувствовал себя уверенней, сильнее,
будто я сам в кувшине лапками сучу.
И стало отчего-то веселее —
я даже озорно мигнул рассерженному мужичку.
Нечаянный дурман
Максиму Амелину
В Костроме, в гостиничном номере,
в состоянии отнюдь не экзальтированном,
ты поделился со мной тайной,
чьи носители давно померли.
А выжившая версия канонизирована.
— Но это же подделка, липа! —
говорил ты, выдвигая за фактом факт. —
Хотя работа не нынешние клипы.
Гениальный фальсификат!
И вновь заваливал обилием резонов,
сходством дат,
опровергал контрдоводы в противном стане.
Я сказал:
— А ты опубликуй!
— Съедят.
И каблуков в помине не оставят.
...В окно стучала ветвь безлистная.
Я обживал загадку, как наркоман
нечаянный дурман.
Ужель и впрямь дороже истины
нас возвышающий обман?..
Посильное сочувствие
Сосед, паренёк не из дерзких,
какие нынче не в моде,
наскрёб на подержанную отечественную
железку,
нуждающуюся в постоянном ремонте.
Малый заботится о своей колымаге —
не имея денег, вкладывает чувства.
Но при всём усердии, как все честняги,
на фоне иномарок
выглядит бесконечно грустно.
И ещё у него есть собака
со сломанной и неправильно
сросшейся лапой.
Подобранная им у мусорного бака
и несобирающаяся драпать.
Я часто вижу их — хозяина и его
животину, —
когда он копается в моторе,
попав в очередную чёрную полосу.
И думаю: будь у меня бабки,
купил бы бедолаге машину.
И выправил лапу псу.
В конце ледохода
Одинокие льдины, отставшие от ледохода,
напоминают грустных птиц,
отбившихся от стаи.
То ли подвела погода,
то ли устали.
Я смотрю на сиротливых беглянок,
разрозненно плывущих по зеркалу
уже чистой реки, —
ни вожака, ни шелеста дружеских крыльев.
И чувство всколыхнувшейся тоски
лишь усиливается.
Чем взволновали меня эти льдины,
заблукавшие в водах полых?
Далёкую было оживили картину,
забытой толкнулись болью?..
Я не стал безотрадную перебирать память,
как издыхавший от истощения сцены голода.
Приложил козырьком ко лбу
плотно слепленные пальцы
и долго провожал взглядом припозднившихся изгоев.
Что-то слышится родное
Всеволоду Емелину
Я тебя не представляю на пенсии,
в сельском дворике среди дров колотых.
Ты слагаешь бунтарские, будоражащие песни,
будто бухаешь в мятежный колокол.
Есть в твоих сагах и алкаш в коросте,
и бомж, долизывающий благотворительную
плошку.
И политики, до сих пор в кости
христовы разыгрывающие одёжки.
Но на глубине — это всегда исповедь,
боль за бездольного, слабого.
Отчаяние,
копившееся исподволь
и не знающее избавительного снадобья.
А всяческие там фигли-мигли,
бравада, брутальная лексика —
скорее листок фиговый,
незащищённую прикрывающий детскость.
...Волжский ветер.
На старинных домиках коньки никлые.
Я счастлив, что тебя встретил
на «Костромских каникулах».
Штрих по теме
Просел фундамент, провисли стропила,
от хозяйского забора кое-где грустные
торчат рёбра.
Высоколобые мужи винят энтропию,
заматерелые в предрассудках —
глаз недобрый.
Говорят и про лень, которой в избытке.
И даже не вышли рылом.
А верней, погрязнув в быте,
мы себе подрезали крылья.
Сколько раз, продуманно, не впопыхах,
колотясь о насущном хлебе,
мы предпочитали синицу в руках
журавлю в небе.
И помалу вокруг серело,
жару сменяла стужа.
Решительность уходила в полумеру —
как бы не было хуже…
И ещё один штрих по теме,
существенный на шкале стоимостной:
мы можем вымереть не от эпидемий —
от потери собственного достоинства.
В осеннем подлеске
Прозрачной ледяной скорлупой поблескивает
просвеченный солнцем утренний подлесок.
Тихо. Деревья точно окостенели.
Но это тишина стеклянных подвесок:
тронул — и зазвенели.
Я иду по дорожке, усыпанной листом хрустким;
глаз высматривает букашек, козявок сонных.
На мои шаги чуткая люстра
мелодичным откликается перезвоном.
Кажется, благозвучные цацки
вторят каким-то чудным чародейским ладам.
Я боюсь споткнуться и устроить тарарам
в первозданном непуганом царстве.
1975 (2005)
Лесной ручей
Утро раннее.
Среди пробуждающейся многоголосицы,
непереводимых речей
непролазной еловой раменью
упористый бежит ручей.
Как истый старатель,
он моет песок, шевелит корягу.
Дорогу далеко не скатертью
безустанный выбрал трудяга.
У него, наверно, мечты свои,
чаяния,
ему доступны зверей следы.
А может, идею национальную
знает эта вот струйка воды.