«Вестник Уральского отделения РАН: Наука. Общество. Человек», «Вышгород», «День и Ночь», «Дружба народов», «Знамя», «Иностранная литература»,
«История», «Наше наследие»
Лев Айзерман. Результат и качество. — «Знамя», 2013, № 8 <http://magazines.russ.ru/znamia>.
«Вот передо мной скачанный из Интернета „Банк аргументов из художественной и публицистической литературы”. Речь идет об аргументах для части „С” ЕГЭ по русскому языку. Таких „банков” там много, в том числе и в форме шпаргалок. Итак, передо мной 255 „аргументов” на все случаи жизни и всевозможные темы. Это даже не полуфабрикат, а уже готовый фабрикат, остается только вставить все это в свою работу.
Вам нужен пример для темы „взаимоотношения отцов и детей”? Какие проблемы! „Наставления отца помогают Гриневу даже в самые критические минуты оставаться верным себе и долгу”. Вам нужен пример для проблемы „утрата духовных ценностей” — к вашим услугам: „Катерина Ивановна, жена богатого купца, полюбила работника Сергея и ждала от него ребенка. Боясь разоблачения и разлуки с любимым, она убивает с его помощью своего и мужа и затем маленького Федю, родственника мужа”. Духовные ценности предлагаются распивочно и на вынос. Естественно, никаких утрат духовных ценностей в современной жизни в этом „банке” не числится. Три балла за пример из литературы, который легко привести, не читая произведений и не разделяя всех этих моральных постулатов, — обеспечены.
В октябре 2012 года я получил в десятом классе два абсолютно одинаковых сочинения на тему „Реликвия”, списанных с одного и того же сайта сочинений именно на эту тему, о существовании которого я не знал. И там и там — трескучая патетика „высокой идейности”: „Память — это связующее звено, крепкое, прочное. Человеку она дается неспроста. Память как корни у дерева, на них держится вся жизненная правда”. И один и тот же прадед-герой на двоих. Но если один из этих десятиклассников сидел, опустив голову, то другой возмущался: „Для того и помещаются тексты в Интернете, чтобы мы их оттуда брали”. И сколько же фальшивых купюр, которые могли быть обменены на реальные рубли, скачано вот из таких „банков”? Увы, я теперь проверяю сочинения с открытым ноутбуком».
В этом же номере Наталья Иванова пишет о том, что «не реальный человек стал прототипом персонажа, а герои Достоевского стали прототипами современных авторов, и, как следствие, разных направлений в прозе и поэзии», а Сергей Чупринин в своем разделе «Критика — это критики» пишет о «частной миссии Леры Пустовой». Поэт же Иван Волков публикует эссе об Александре Еременко.
Дмитрий Быков. Маяковский. Главы из книги. — «Дружба народов», 2013, № 8 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.
Начинается с пристального внимания к двум выраженным неврозам героя — обсессивно-компульсивному расстройству (ОКР) и игромании (глава «Невротик»). В пятичастной главе «1927. Последний год» — замечательно о тогдашнем «менеджере» В. М.— Павле Лавуте, которого Маяковский однажды на руках отнес в постель во время приступа почечной колики.
Заканчивается публикация главой «1929. „Баня”: не смешно»: «Если бы кто-то додумался поставить ее как трагедию, мощная была бы вещь. Есть заветная мечта — сократить ее, убрав длинноты (видно, как Маяковский забывал обо всех законах зрелища, но не мог остановиться, — такова была его ненависть к этим типам, так он упивался местью им, хоть на бумаге), и приписать седьмое действие. В котором они вернутся из 2030 года и побегут припадать к ногам перееханного временем Победоносикова: товарищ Главначпупс, простите, не оставьте! Вы, конечно, не подарок, но там ТАКОЕ! Впрочем, до 2030 года еще много времени. Кто знает, что их там встретит?
Может, и коммунизм». Что-что, простите??
«Маяковскую тему» в этом номере «ДН» дополняет «почти документальная повесть» «Кракс, или Последний день Лили Брик» Анны Саед-Шах (автор живет по соседству с той дачей в Переделкине, где Л. Брик умерла).
Сергей Есин. Из дневника 2012 года. — «День и Ночь», Красноярск, 2013, № 1 <http://magazines.russ.ru/din>.
Вот автор едет с Львом Аннинским в Гатчину — выступать. Аннинский задремывает, а Есин раскрывает номер «Нового мира». Мягко поругивая наш журнал (прозу и поэзию, мол, давно не читаю, да и критика, как вижу, увяла), пишет: «Читать можно было только высоколобые дневники Кублановского. Мне тем более все это интересно, что, как и у меня, все это 2009 год. Но как это все высоко и элитарно». Дальше — угловые скобки.
В разделе «Публицистика» — интересный очерк Евсея Цейтлина о советском детском писателе Ефиме Чеповецком, разменявшем десятый десяток и живущем ныне в Чикаго. Е. Ц. отталкивается от новонайденной одобрительной рецензии прозаика Вс. Иванова на молодого когда-то автора.
Юрий Каграманов. Нерон высадился в Америке. — «Дружба народов», 2013, № 8.
О широкомасштабной войне современной американской масскультуры против христианства (на примере Голливуда).
«Это, конечно, не наша война. Но и считать ее чужой для нашей американизированной в высокой (значительно большей, чем в этом хотелось бы признаться самим себе) степени страны никак нельзя. Следить за ее ходом важнее, чем следить за курсом доллара или перемещениями американских военных баз на планете».
Владимир Колесин. Союзники и ленд-лиз. Музей ожившей истории. — Научно-методический журнал для учителей истории и обществознания «История» (Издательский дом «Первое сентября»), 2013, № 4 <http://his.1september.ru>.
Учитель истории столичной школы № 1262 рассказывает о единственном в мире музее, посвященном военно-технической помощи стран-союзниц по антигитлеровской коалиции Советскому Союзу. Музей развернут прямо в школе и занимает, судя по фотографиям и очерку, немалую площадь.
Рядом — статья военного историка Иосифа Гольдфаина о генерале Гудериане. Необычны и биография, и его роль в войне.
Хулио Кортасар. Рассказы. Перевод с испанского Павла Грушко. — «Иностранная литература», 2013, № 8 <http://magazines.russ.ru/inostran>.
Начало «Состояния аккумуляторов»;
«На странице 220-й моего романа „62” Хуан, после нескольких недель отсутствия, возвращается в Париж и, едва успев принять душ и переодеться, спускается в гараж и отправляется на машине искать Элен. Читатель, не знакомый с реальной парижской жизнью, решит, что это невозможно, ведь аккумулятор машины, так долго остававшейся на приколе, сядет, и вряд ли кто-нибудь вообразит, а уж я тем более, что пижон, вроде данного международного переводчика1, чтобы завести мотор, станет крутить ручку. Впрочем, читатель подобной породы уже встретил в книге столько нереального, что, споткнувшись на этой технической детали, сможет присовокупить ее к длинному списку предшествующих несообразностей, и если это так, то лучше ему заняться чтением другой литературы — с этой ему не по пути. Объяснение простое и связано оно с пониманием реальности в повествованиях определенного рода. В романе „62” многие вещи при обычной оптике могут показаться абсурдными, явно или косвенно невозможными, но в любом рассказе, заслуживающем называться фантастическим, подобный абсурд отвечает правилам, не менее приемлемым, чем правила обыденной реальности, когда легкомысленное нарушение правила — не выезжать с разряженным аккумулятором — привело бы его к порче. Читатель, тонко чувствующий рамки и нормы подлинной фантастической литературы, знает, что существует логика sui generis (особого рода. — П. К.), не допускающая никакого легкомыслия…»
Скоро и конец рассказа, еще буквально три-четыре предложения.
См. также статью Дмитрия Бавильского о книге Хулио Кортасара «Письма к издателю» в августовском номере «Нового мира» за этот год.
Борис Крячко. Депутаты, инвалиды и ветераны вне очереди. — «Вышгород», Таллинн, 2013, № 4 — 5.
Ниже — кусочек из рассказа замечательного прозаика, жившего в Эстонии.
Борис Юлианович Крячко (1930 — 1998) похоронен в Пярну. Рассказ — об обитателях огромной советской котельной.
«Вибрация — наша общая пагуба. Гудит одиннадцать котлов, вертится полсотни насосов, крутится сотня вентиляторов, земля ходуном ходит, зубы стучат, волосы с расческой лезут, нервные узлы до потери болтов развинчиваются. Шуму, — хоть отбавляй; падает, падает и никак не упадет рой бомб, а все вокруг дрожит, гудит, вращается, и столько всего вращается, что из правил безопасности помнится лишь, — не совать руки во вращающиеся части механизмов. Примерно к тому же одно время звали плакаты, — их тут был целый Эрмитаж: „Не подходи, убьет”, „Не лезь в топку”, „Помни о семье” и даже „Папа, не пей”, но потом они поизносились, а грохоту с тряской не убавилось. В машинных цехах по сей день разговаривают жестами, как итальянцы или глухонемые. Каждый от шума немного контужен и туговат на ухо, — ничего с этим не поделаешь, а Рукавишников так-таки и оглох полностью. Ему теперь говори — не говори; сперва он читает написанное, а затем соображает, что к чему. Любопытно все же, как резко меняется человек с потерей части самого себя. Раньше это был вздорный, несговорчивый чудак, везде встревал, всех перебивал, а оглох — куда что делось; поскромнел, как девка засватанная. Сейчас, когда его за рукав дернут и о чем-нибудь спросят, он прикидывается, будто слышит, а разговор — умрешь послушать».
Екатерина Лубянникова. «Потому что прочесть скорее, чем выслушать…» Неизвестное письмо Марины Цветаевой 1940 года. — «Наше наследие», 2013, № 105 <www.nasledie-rus.ru>.
Письмо отправлено писателю, поэту, драматургу и переводчику Ивану Алексеевичу Новикову (1877 — 1959), бывшему тогда председателем Литфонда. Ну и — автору известной книги о Пушкине (на деньги от выступлений И. Н. с чтениями глав романа был построен самолет-истребитель). Новиков очень берег это письмо, оно объехало вместе с ним всю страну. В цветаеведении имя Новикова — редкость.
«<…>Милый Иван Алексеевич,
Сегодня я отправила заявление в Литфонд, с просьбой продлить мне с сыном голицынскую путевку еще на 2 месяца. В Москве у меня ничего нет, и я совершенно не знаю, чту я буду делать, если Литфонд мне откажет. <...> О другом: если я не была на Вашем чествовании — то — были ведь только по приглашению, и я вообще слишком поздно узнала.
Узнав же — молча — от всей души Вас поздравила — и пожелала.
До свидания! Если пишу, а не прихожу, то потому что прочесть скорее, чем выслушать, а мне — сказать — труднее, чем написать.
Спасибо за все МЦветаева
P. S. Мы живем не в доме, а отдельно, и ничьего века не заживаем».
Этот текст, действительно, не похож на письмо к очередному литературному функционеру, от которого зависела ближайшая судьба Цветаевой.
…Наталия Грякалова и Евгения Иванова пишут в номере о записных книжках Блока, готовящихся к публикации без купюр (цитируется жуткое письмо управляющего Шахматовым о погроме имения), а Евг. Ефимов публикует переписку критиков-функционеров Давида Заславского и Маттиаса Гринберга-Сокольского, главным образом, о Шостаковиче и Прокофьеве.
Заславский — автор знаменитой статьи «Сумбур вместо музыки».
Юрий Манн. Еще «клочки воспоминаний». — «Знамя», 2013, № 8.
«В сентябре 1987 года Александр Межиров и я прилетели в Лондон для участия в Пушкинском симпозиуме. В аэропорту Хитроу нас встретил мужчина, стройный, подтянутый, каким обычно представляют типичного англичанина. К тому же он прекрасно, без малейшего акцента, говорил по-русски. Позднее мы узнали, что Питер Норман прожил в Москве около трех лет, служил переводчиком в английском посольстве, а по возвращении в Лондон стал преподавателем на славянской кафедре Лондонского университета. Словом, Питер Норман — личность незаурядная, но речь сейчас не о нем.
Когда доставили багаж, обнаружилось, что нет чемодана Межирова (для точности замечу, что чемодан позднее нашелся). Межиров очень расстроился. „Мне не жаль, — сказал он, — ни смены белья, ни бритвенных принадлежностей: все это восстановимо. Жаль книги, которая там была, — мюнхенское издание Франка”.
Можно было понять Александра Межирова. Семен Людвигович Франк, замечательный философ и культуролог, высланный в 1922 г. из России на знаменитом „философском пароходе” (вместе с И. А. Ильиным, Н. О. Лосским, Н. А. Бердяевым и другими), только-только стал выходить из небытия, и сочинения его еще не переиздавались.
Выслушав эту жалобу, Питер Норман сказал: „Пожалуйста, не переживайте. Я женат на дочери Семена Франка и смогу возместить Вашу потерю”.
Тогда я не очень тонко пошутил: „Как жаль, что и мой чемодан не пропал”. „И Вы не переживайте, — сказал Питер Норман, — и Вам эта книга обеспечена”.
И вот она передо мною: С. Л. Франк. Этюды о Пушкине. Мюнхен, 1957. И на свободной странице перед титульным листом надпись: „Милому Юрию Манну на память о встрече в Лондоне от дочери автора Натальи, 12-9-87”.
Позднее на основе этой книги я подготовил (со своим предисловием) публикацию статьи Франка „Религиозность Пушкина”»
Маяковский: трибун, лжепророк, тинейджер, планетарный поэт и советский гражданин… [материалы заочного «круглого стола»]. — «Дружба народов», 2013, № 8.
«Чувствую в нем огромный талант, чувствую напор — но все это какое-то пустоватое, без веры. Он же сам писал: „поэзия — вся — езда в незнаемое”. Вот этого „незнаемого” (потустороннего, трансцендентного, очарования, метафизики, откровения, прозрения, целомудрия — правильное подчеркнуть, хотя все это, на мой взгляд, для поэзии синонимы) как-то недостает. Впрочем, с большим удовольствием читал его лет в пятнадцать. <...> Аристократия по определению старомодна: никого с пароходов не сбрасывает, к наследству отцов относится бережно и потихоньку продвигает язык и культуру на такие новые высоты, что и не снились бойким и бессовестным модернистам. Назвать хотя бы Баратынского, Анненского, Блока. На другом конце поэтического спектра — веселые хулиганы, „пейте кашу и сундук”, „прямые лысые мужья сидят как выстрел из ружья”. У них тоже получалось! Дело, должно быть, в преданности литературе, в подвижничестве во имя слова. Вероятно, Маяковский был гением, однако одного свойства гения ему не хватало — спокойного достоинства, чувства своей правоты, которое, по определению Мандельштама, и есть поэзия. В сущности, Владимир Владимирович по темпераменту был неким гипертрофированным Лермонтовым, с обидой на весь мир, но с меньшей причастностью к тайне. („В минуту жизни трудную, когда на сердце грусть, одну молитву чудную твержу я наизусть...” — ведь не написал же он такого?) Много придумал интересных рифм, размеров и образов. Послужил прекрасным примером нашим шестидесятникам. „В ночи Млечпуть серебряной Окою...” (Маяковский). „Сколько звезд! Как микробов в воздухе!” (Вознесенский). Разве это плохо? Нет, отлично. Даже тогдашняя современность отражена, с ее помешательством на аббревиатурах. Но катарсис лучше искать у других поэтов той эпохи.
Употребляя „язык времени”, поэзия спускается с отведенных ей высот на уровень этого времени, забывая о том, что она принадлежит не ему, а вечности. Бедный Владимир Владимирович! Он так старался. А в русском языке остались другие — Есенин, Мандельштам, Заболоцкий. Я далек от злорадства, но разве это не грустно?» (Бахыт Кенжеев).
Геннадий Русаков. Дорогие мои жизнелюбы… Стихи. — «Дружба народов», 2013, № 8.
<...>
и знаю, что готовится зима.
Я в ней учтен и крестиком помечен,
и на полях уже проставлен срок,
чтоб из моих бессмысленных Неметчин
вернуться мне на отческий порог.
И я в два счета соберу манатки,
куплю билет, закутаю жену.
И снова встану веку на запятки —
давай, гони в угрюмую страну
босяцких планов и упрямых буден,
вершащих непосильные труды...
К ее раздорам и усталым людям.
К былому ощущению беды.
…Вослед Русакову тут весьма созвучно публикуется новая книга Светланы Алексиевич «Время second-hand. Конец красного человека» (окончание в № 9). Принцип организации текста привычен ее читателю: обработанные расшифровки разговоров с людьми, точнее, монологи, иные из которых просто поразительны (о безумных 1990-х).
Мехис Хейнсаар. Жизнь после смерти. Перевод с эстонского Веры Прохоровой.— «Вышгород», Таллинн, 2013, № 4-5.
«Тартуский мойщик трупов Яак Аусмеэс, обычно такой трудолюбивый, жизнерадостный и аккуратный, пребывал в последние месяцы исключительно в угнетенном состоянии. Не то чтобы он чувствовал какую-то особую меланхолию или его что-то донимало, и не то, чтобы в свои пятьдесят пять он воспринимал себя стариком. Нет. Скорее, его наполняло диковинное ощущение, будто с каждым днем он все глубже погружается в сумерки жизни, уходит под тяжелую желтоватую воду, в то время как в голове как бы пустило корни мощное, жизнелюбивое дерево…»
Это просто начало рассказа.
Автору — сорок лет, множество наград, магический реализм. Правда, сильное перо.
Дмитрий Шеваров. Отеческая педагогика Измаила Срезневского. — «Вестник Уральского отделения РАН: Наука. Общество. Человек», Екатеринбург, 2013, № 1 (43) <http://www.iie-uran.ru>.
О великом лексикографе, авторе словаря древнерусского языка, человеке, чьего прошлогоднего 200-летнего юбилея почти не заметили (кроме жителей родового села Срезнево). Вослед очерку — воспоминания сына ученого, палеографа Всеволода Срезневского (1869 — 1936), написанные, очевидно, в первые годы после революции.
« <...> задания для занятий с детьми нам сегодня чаще всего приходят извне — из детского сада, из школы, из социума, из Интернета, в конце концов. В XIX-м импульс был внутренним, поручение родителям приходило будто бы свыше. В этом было не только осознание своего долга, но и огромный собственный интерес. А интерес был в том, чтобы увлекать детей тем, чем ты сам увлечен. Чем ты готов сам заниматься с утра до ночи, потому что это твое любимое, заветное, главное в жизни. И тогда ребенок не просто шел дорогой знаний, протоптанной за него другими, он за руки с отцом или мамой продирался через джунгли неведомого» (Д. Ш.).
«К наукам, которым обучал меня отец, нужно прибавить еще те, которые только в последнее время стали привлекать педагогов, — я говорю о знании ремесел, хотя бы начальном, об умении все делать, что нужно по дому. Отец говаривал, что настоящее классическое образование требует от человека вообще умения все делать. И мы с ним переплетничали, клеили коробки, точили ножи, строгали доски, столярничали, работали на верстаке, на токарном станке, красили заборы, обклеивали стены обоями, копались в саду, хлопотали по домашеству. <...> Как не поблагодарить за все это отца, исподволь готовившего сына к жизни, как будто он сам, этот малыш, доходил до всего своим умом.
Не выпало на мою долю закончить даже среднего образования под руководством отца: он умер, когда мне не исполнилось еще и 13 лет. Но заложенное им в мою детскую душу отношение к труду, понятие о своих обязанностях, о своем долге, о любви к Родине, к ее старине, литературе, памятниках ее письменности и быта сроднились со мною с тех давних пор» (В. С.).
Составитель Павел Крючков