Беляев Владимир Михайлович родился в 1983 году в Ленинграде. Автор книг «Именуемые стороны» (М., 2013) и «Вроде сторожившего нас» (New York, 2015). Лауреат премии «Дебют» за 2015 год в номинации «Поэзия», организатор ландшафтного поэтического фестиваля «Пушкинские лаборатории». Живет в городе Пушкине, Санкт-Петербург. В «Новом мире» публикуется впервые.
Владимир Беляев
*
НЕ СКАЗАТЬ РАЗГОВОР
* *
*
скоро меня
встретят —
страшная маленькая
природа,
извини-извини деревьев,
птицы
в разбитую осень окна.
скоро меня
встретят
талые сады благодати,
весны
полногрудые развалины,
тихоплавное
государство.
так и идти к
уже настоящему другу,
кто бесплотен
и равен,
кто не знал, говорит, твое
время войны,
а только мерцание, только
мерцание
* *
*
...и вот, да,
и приходит, и говорит, и темница
слагается,
и вот она уже — бабочка
калек —
пишет узелками над городским,
морским, детским,
над помойкой,
троллейбусом,
над женщиной в
оранжево-черной немоте лета, над трав
глазами,
над его внятным возрастом, в
котором
голос преувеличивает боль.
* *
*
где образ
человеческий теряется —
начинается
что-то другое.
что-то такое мается,
не
знает покоя.
откуда не
придет поспешка
червивый короб
мух-господ —
там прыгает головешка,
говорит,
что спасет.
огонь как
образ человеческий
на месте мест
перемещается.
как будто человек
предместье,
где прыгать-бегать
запрещается.
* *
*
Василию Бородину
вздрогнув
языки, отвернувши силы людей,
солнце
их гонит и пусто кулак разжат
точность
облаками мгновенной тьмы
и огни в
груди говорят — мое
и песок сопряжений
прикрывает веки
освобожденным
не сказать
разговор
но уже не голос домой
не
почта с запечатанным полднем
* *
*
учитель-дым
отделяет время от пламени.
музыка-воспитатель
реку вновь запряжет.
звук в саду
сторожит звезды и двери
и пчелы летят
слышать жар белый шум —
по ступеням
нисходит воздух-иаков.
человек, у
которого внутри стена — чей он сын?
по
ступеням нисходит воздух-иаков
и
воздушные тяжелые звери его —
вот
прибывают
вот приплывают
и
музыка-воспитатель реку вновь запряжет
и
воздушные камни полягут полягут
как
колени-глаза, как деревья-ремни
* *
*
она отплывает
по воле говорящего, оставляя беготню
слов.
глаза-солдаты, сопротивление
губ, как смутный приговор.
дождь — рыбы
и лестницы, выскобленный со дна сон,
где
день твой то светится, то прячется в
подорожной темноте.
вот и прощаюсь
я с дымом твоим, с хлебом твоим, с
ладьей,
вырубленной из звука прежнего,
подавшегося с глубины.
имя-ушиб
спрашивает кровь шуршащей досадой-иглой
кто
нам сказал, что ты не восстанешь, и кто
твою отпускает речь?
* *
*
вещи присели
поговорить
но молчат в глаголе
праздники
устают
в бесполезности наблюдателя
все же нет
гнезд никаких
совсем никаких
время
такодинокооно еще берется,
чтоб из
ткани самой высвистеть карандаш,
раздышать
речи и дни
* *
*
берет книгу
отталкивается ото льда
взвешивает
подвиги и колобродит
(второе детство
будет родина сама)
и врага не коснувшись
— сосны, купель — шепчет
призрачное
шевеленье слов —
будто земля
распахана
* *
*
сад —
упроченный снегом — вспомни,
остановиться
будь добр — там
какие-то песни еще,
какая-то
длящаяся даль.
надо бы войти
— отовариться,
стекло протереть,
чтобы слезы пришли,
земли наконец
пригреться, —
оговоркой, не твердым
постукиванием.