СИНИЙ СВЕТ

Бахыт Кенжеев родился в 1950 году в Чимкенте. Окончил химфак МГУ. Поэт, прозаик, эссеист. Лауреат нескольких литературных премий, в том числе новомирской премии «Anthologia» (2005) и «Русской Премии» (2009). Живет в Нью-Йорке и в Москве. Постоянный автор «Нового мира».

Бахыт Кенжеев

_*

СИНИЙ СВЕТ

                       _{* * *}

Всякая вещь на свете есть рукописный знак

препинания, а вернее — озимый злак.

Не ропща, умирает, обогащая культурный слой,

и прорастает в апреле, помучившись под землёй.

 

Все путём, дружок. И когда ты в дурацкой злобе сходишь с ума

от неверия, выпей браги, расслабься, мудрея не по годам,

потому что книга есть небогатая вещь письма,

а скорбящий муж есть неграмотный молодой Адам.

 

Да и ты прорастаешь, безропотно голосуя «за»,

похрапываешь, обнимая жену, мой невесёлый брат,

то есть стоишь навытяжку, на мокром месте глаза,

и держишь за руку жизнь у замкнутых райских врат.

                                _{* * *}

Сплю без снов, но однажды воскреснув, заговорю,

в серой рубахе до пят, обратясь постаревшим лицом к луне,

не о том ли, как мертвую голову тянет к газовому фонарю,

или о том, как сто лет назад, исходя восторгом, летал во сне.

 

Выгляну из окна (я домосед, сидячее существо).

Молодые друзья-казахи давно называют меня «аке».

Дергает тонкой шеей знакомый безумец у моего

подъезда, гуляя с ручным ротвейлером на кожаном поводке,

 

проповедует нищим духом, то лая, то бормоча.

Хорошо бы вслушаться — говорящие все равны

перед Господом, тем, который рубит сплеча,

словно праведный судия, не разбирая раскаянья и вины.

 

Наклонясь над пропастью, выдохну: говори

хотя бы о том, что в смерти особого смысла нет,

что выходят в море немногословные рыбари

и осеннюю рыбу-нож, в просторечии сайру, ловят на синий свет.

            _{* * *}

Тлеет время золотое

(скоро-скоро догорит).

Ты ведь этого достоин! —

щит рекламный говорит.

Петь и хныкать, но без страха.

Обнищать. Из липких сот

выесть мёд. А горстку праха

в чистом поле разнесёт

ветер пушкинский могучий,

богатырское дитя.

Он гоняется за тучей,

подвывая и свистя,

и прощения не просит —

только с лёгкою тоской

в море синее уносит

пестрый мусор городской.

18 сентября 2016

               _{* * *}

как много знает вариантов

игривый ветр небытия

и дольний мир из мелких квантов

в котором царствую не я

да! поражен душевной комой

лежу пред господом нагой

меня кусает насекомый

чешуекрылый и другой

беда настали дни тугие

лежу фактически на дне

депрессия да аллергия

хворобы модные одне

лишь одноклассник дева люба

в ушанке шумной из бобра

меня поддерживает грубо

в надежде славы и добра

саксофонической трубою

чуть-чуть елозит в тишине

и димедрола зверобоя

рыча протягивает мне

25 июня 2016

           Простые стихи

Постепенно ремёсла (такая пора!)

выпадают в осадок.

Вымирают ремонтники времени и мастера

зимних вёрст полосатых.

Пиджачок габардиновый в ёлочку (знать,

безупречно сидел, так завидовал Вовка!)

проще выбросить стало, а не отдавать

(вспоминаете?) в перелицовку.

Заменил бы я их, стал бы, скажем, портной,

слесарь, мойщик хрустальной посуды,

но ленив и испорчен судьбою иной,

да и руки растут не оттуда.

Нынче в тренде торговля. Расслабилась власть.

Не легко, но достаточно просто.

Купишь-сбудешь. А лучше и вовсе украсть,

как усвоили мы в девяностых.

Жаль, товар неликвиден: осока, река,

омут, совы разухались к ночи,

и закат — себестоимость невысока,

но и с прибылью как-то не очень.

Ах, отрада одна — в небесах золотых

углядеть старый коврик: «Охота»,

где, курлыча и плача, косяк ветряных

улетает от дона Кихота.

                    _{* * *}

Дыши глубоко. Постарайся заснуть.

Прими анальгина. Попей

водички. А хочешь горчичник на грудь?

Оно помогает, ей-ей.

И это прейдёт, и обида пройдет,

и мы беззащитны, когда

сквозь трещины времени ночь напролёт

сочится живая вода.

Пастуший рожок. Неподбитый итог.

Звените, кимвалы, пока

мужает, цветёт, увядает росток

задумчивого тростника,

и боязно, милая, если умру,

забыть этот свет дорогой,

где лепет любовный шуршал на ветру,

серебряной, что ли, фольгой.

                              _{* * *}

в большую ночь как неродной уходит день очередной

деревья белое надели роняет месяц мёртвый свет

уходит день потом неделя а там и год и двадцать лет

в большую ночь в чужую тьму не пожелаешь никому

крутится мелкий планетоид вокруг невидимой оси

ни жить ни умирать не стоит не верь не бойся не проси

и карусель кружится лёжа пластаясь холодом по коже

звенит стакан взрослеет сын смеются детки смотрят кротко

зачем ты надрываешь глотку зачем стараешься акын

                   _{* * *}

Ты помнишь морозный узор на стекле

в подвальном гнезде, в молодом феврале,

и солнце, и рамы двойные?

Я помню узор на морозном стекле,

подвальное утро, на старом столе

салфетки — должно быть, льняные.

Гниет, истончается чистая ткань ­—

как если бы инь ополчился на янь,

(смотри, говорят, не заляпай!)

с мережкой из заиндевелых ветвей,

и в клетке страдает большой воробей —

печальный, со сломанной лапой,

спускайся, мой лирник, в обитель теней.

Светает. В последнее время длинней

и дни, и — особенно — ночи.

Беги за иголочкою, мулине.

Понять и простить. Беглый свет на стене,

как Господа быстрые очи.