Фомин Сергей Михайлович родился в 1988 году в Москве. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Живет в Москве. В «Новом мире» публикуется впервые.
Сергей Фомин
*
СОЛНЕЧНЫЙ ЛЬВЕНОК
Рассказы
Рассказы Сергея Фомина, выпускника моего семинара в Литературном институте им. Горького, смущают несколько «хулиганистой» манерой. Автор все время как бы провоцирует читателя. Некоторые его рассказы, например, «Солнечный львенок», мне напоминают прозу раннего, то есть, на мой взгляд, лучшего Василия Аксенова.
При этом у Сергея Фомина упругий стиль, «хваткое» перо. Его проза интересно интонационно выстроена. Он порой играет на грани фола, но никогда не падает в пошлость. В сущности, у него очень светлая, человечная проза.
Это автор еще очень молодой и, мне кажется, весьма перспективный. Он «заражен» литературой всерьез, хочет найти себя в ней и сказать в ней непременно свое слово. Не похожее ни на что.
Я почти уверен, что Сергей Фомин однажды напишет роман, который всех удивит. Или сценарий для фильма режиссера нового поколения. Или что-то другое. Сегодня от молодых не знаешь, чего ждать. У них совсем другая «креативная» школа, нежели та, что была у нас. Они и спичрайтерами успели поработать, и в пиаре знают толк, и рекламный ролик на ходу сочинят.
Но и, конечно, в Сети давно прописаны. А там свой язык и даже свое мышление. И я не думаю, что это пагубно для писателя. Во всяком случае, не более пагубно, чем журналистская рутина была пагубна для Горького, Андреева и Куприна...
Талант — искра, которая раздувается любыми мехами. Была бы искра. Эта искра у Сергея Фомина есть.
Павел Басинский
НЕСЧАСТНЫЙ ЙЕТИ
Борис отряхнул мохнатые лапы и перешагнул порог пещеры. Он любил свой дом. Последние восемьдесят лет редко отходил от него дальше, чем на пять километров. Раньше ему нравилось покидать любимую пещеру и уходить за сотни верст, но с каждым годом длительные прогулки заканчивались все большими казусами.
В последний раз, когда по какой-то совершенно нелепой и роковой случайности он столкнулся с очередным лысым двуногим, его собратья развернули целую поисковую операцию. Было это совсем недавно, всего десяток лет назад. После этого случая Борис совсем перестал думать о том, как бы уйти подальше. Особенно из-за того, что у людей появились карманные фотокамеры.
Но это отнюдь не значило, что он совсем оборвал контакты с цивилизацией. Несколько раз в год Борис отправлялся на прогулку по горам, чтобы в ночной темноте стащить у незадачливых туристов несколько рюкзаков. Его пуховые лапы почти полностью поглощали скрип снега, и он совершенно безнаказанно подкрадывался к разбитым палаткам, когда все спали. Брал он только то, что плохо лежало.
В этом году ему даже попалась мощная солнечная батарея и планшет, о котором он так долго мечтал! Смартфоны были все же маловаты для огромной ладони Бориса… А вот планшеты — планшеты самое то. Теперь у него был обалденный восьмиядерный аппарат, который держал заряд целых двое суток!
Борису, впрочем, не нужны были все эти излишние функции. Он пользовался тремя. Больше всего ему нравился инстаграм — каждый день Борис выкладывал такие фотографии, какие не мог выложить ни один человек: заснеженные плато, алые закаты над вершинами и множество диковинных животных. За пять лет у Бориса набралось более десяти тысяч подписчиков! И он этим очень гордился. Единственное, что Борис ненавидел в инстаграме, — селфи. Потому что сделать селфи он не мог. Однажды он выложил фотографию, не заметив, что в кадр угодило немножко пуха с его мохнатой лапы. Ох и подняли же его на смех! С тех пор Борис стал тщательно проверять фотографии на предмет лишних пуховостей и собственной тени. Но, что было еще хуже, лапы начали казаться ему несколько кургузыми и даже какими-то ненормальными…
Время от времени Борис читал с планшета политические новости — пару раз он пробовал почитать другие новости из мира людей, но потом ему неделю снились кошмары про авиакатастрофы, отрезанные головы и обгоревшие тела. Это ему совсем не понравилось, и больше он не экспериментировал.
Иногда Борису становилось особенно скучно, и он находил кого-нибудь ВКонтакте — правда, то ли ему не везло с собеседниками, то ли все люди были слишком глупы. Почти никто из них не знал, что такое «нейтрино»! Еще меньше знало, что черную дыру нельзя увидеть, а можно обнаружить только по окружающим объектам. Те же немногие, кто удосужился почитать хотя бы пару научных статей, — казались Борису напыщенными имбецилами. В них было столько надменности и самодовольства — сущие бояре семнадцатого века!
В общем, людей Борис любил на расстоянии. Особенно он любил людей, которые не были похожи на других человеков. С ними он чувствовал какую-то томную, но очень четкую связь. А самую сильную — со Стивеном Хокингом. Он даже принял участие в Ice Bucket Challenge, но из ведра окатил не себя, а ни в чем не повинную рысь. Из всех книг Хокинга ему больше всего понравилась полуавтобиографическая «Черные дыры и молодые вселенные» — та часть, где Стивен рассуждает про отношение людей к науке. Как это он хорошо сказал, что надо бы максимально сократить количество оружия на Земле, и не только ядерного.
— Так вот ты какой! — Странный хрипловатый голос встретил Бориса. — Наконец-то… Наконец-то я тебя нашел!!!
Из темноты пещеры вынырнул помешанного вида мужик. Старая замызганная фуфайка почему-то была заправлена в массивные ватные штаны. На голове мужика очень криво лежала шапка-ушанка. В руках он держал блестящее двуствольное ружье.
— Наконец-то! Наконее-ец… — снова повторил мужик и слегка погладил указательным пальцем спусковой крючок. — Ты даже не представляешь… О нее-ее-т, ты не представляешь, сколько я ждал этой встречи. Сколько ее представлял! Да-да-да-да-да, она мне даже снилась! Хотя… Хотя что это я с тобой, с животным-то, говорю? Ты ведь все равно ни хрена не понимаешь! Ведь не понима-а-аешь…
— Чей-то? — пророкотал в ответ Борис. Он попытался максимально сгладить громогласный голос, но говорить на человечьем было настолько сложно, что по стенам пещеры разнесся внушительный и гулкий рев.
— Аааа! Так ты еще и говоришь! — Мужик испуганно вскинул ружье и прицелился в голову йети. — Как жаа-аа-аль… Как жаль, что об этом никто не узнает!
— Эй-ей! Ты чего? — Борис выставил перед собой огромную руку, пытаясь максимально прикрыть голову. — Ты это… Ты чего… Мужик, ты успокойся…
— Ааааа, нееее-еет, — остервенело захрипел человек, — врешь! Врешь, брат! Нееее-ее-т, я не успокоюсь! Я десять ле-е-ет успокоиться не мог! И вот награда! Награ-а-адушка. Я тебя наше-е-ел! Теперь ты мой… Слышишь, брат? Моо-о-ой… Да ты не бойся, это не больно… Всего секунда… А потом… Потом я тебя вытащу, причешу, поставлю в хате, музей организую!..
Человек соврал. Это было больно. Очень. И обидно. Невыносимо.
ВОСЬМОЙ
Здесь опустился Герион хвостатый
И сбросил нас обоих со спины…
Данте Алигьери. Божественная комедия. Ад. Песнь XVIII, 19
По карнизу устало стучал дождь.
— Проходите. Как фамилия?
— Моя?
Некто, сидящий в красном кожаном кресле, тяжело вздохнул:
— Ну не моя же...
— Добролюбов.
— Там еще кто-нибудь есть, Добролюбов?
— Пока нет.
— Ну что ж, Добролюбов, проходите, присаживайтесь. А вы, случаем... не родственник?
— Пятьсот тридцать седьмой.
— Что, простите? — Седая бровь собралась удивленно подняться, но он вовремя ее остановил.
— Пятьсот тридцать седьмой, — уверенно повторил посетитель.
— Эмммм… В смысле, вы имеете такое же отношение к нему, как ответ к моему вопросу?..
— Нет. Вы пятьсот тридцать седьмой, кто об этом спросил.
Небо недовольно заурчало. Три капли на оконном стекле слились воедино и скатились на раму.
— Ну и? На кой вы ко мне пожаловали, Добролюбов?
— Как... а вы разве не знаете?
Некто снова вздохнул и помассировал ноющий висок:
— Я что, по-вашему, должен за всеми Добролюбовыми следить? Знать, чем кто из них живет? И кому что от меня надо? Вы хоть представляете, сколько вас, Добролюбовых, на одного меня приходится?..
За окном, буквально в тридцати метрах, ударила молния. Все замерло в ожидании. Небо напряглось, глубоко вдохнуло и наконец бешено заорало. Усталое выражение лица посетителя сменилось болезненным. Он сильно прижал собственные ладони к собственным ушам собственной головы:
— Не надо так, пожалуйста, — скромно попросил он, когда все стихло.
— Что не надо? — деланно удивился некто и махнул рукой в сторону окна. — Ах! Вы об этом? Это не я, Добролюбов. Это не я...
— Умереть хочу, — вдруг заготовленно-резко выпалил посетитель.
На этот раз некто не успел приструнить кустистую бровь, и она поднялась коромыслом:
— Шизофрения?
— Нет.
— А что тогда?
Дождь за окном пошел медленнее. Небо всхлипнуло еще одним коротким раскатом и успокоилось.
— Надоело! — внезапно завопил посетитель, голос его дрогнул и перешел на фальцет, но он все равно продолжил: — Надоело! Понимаете? Надоело! Мне что обещали после смерти: вечное блаженство или вечные муки? А тут у вас что? Все радостные вокруг, вот даже вы — да вы только посмотрите на себя — у вас же голова нестерпимо болит, а вы лыбитесь сидите! Понимаете? Будто издеваетесь! А секретарша эта ваша? Вы ее, вообще, видели? Она же приветливая до тошноты! А за окном? Да вы только посмотрите, что за окном! Дождь закончился, и сразу три радуги! Три! Да где ж это видано?! Три радуги! Немедленно прекратите издеваться! Немедленно! — На этих словах посетитель особенно повысил голос и даже ударил кулаком по столу.
Некто повернул голову и посмотрел в окно. Из-под белых кучевых облачков действительно выглядывали три восьмицветные дуги.
— Ну и что?.. — невозмутимо сказал некто. — Ну три, и что с того? Ну, если вам так не нравится, давайте сделаем четыре...
Внизу окна, буквально в десяти сантиметрах от стекла, появилась перевернутая радуга.
— А хотите еще две? — довольно сказал некто, и по краям окна появились еще две маленькие радуги. Из радуг получился смайлик довольной мордочки.
Посетитель кинул обреченный взгляд на смайлик и зашептал:
— Пожалуйста, я больше не могу... не могу... это ведь ад... скажите мне правду... п-п-пожалуйста...
— Ну, не знаю, не знаю! — ответил некто. — Мне здесь вполне нравится... Так. Ладно. К делу. Значит, вы хотите «того»? То есть совсем «того»? Я правильно понимаю?
Посетитель удрученно склонил голову.
— Тогда, — продолжил некто, — мне нужна причина повесомее, чем «мне не нравится милота». Мне потом отчеты заполнять. Бюрократия, знаете ли, и сюда добралась!..
— Хорошо, я вам расскажу, — внезапно оживился посетитель, — только вы мне сначала пообещайте...
— Этого не могу. Но постараюсь помочь.
— Хорошо. Пусть так. Этого достаточно. ВАШЕГО слова вполне достаточно. — Посетитель вновь посмотрел на смайлик из радуг, недовольно цыкнул и, тяжело вздохнув, продолжил: — Понимаете, я больше не могу без нее... Я везде искал... Сначала мне обещали, что через двадцать лет придет ее срок… Но срок настал даже раньше срока. Тогда я начал искать… И мне стали обещать, что я обязательно ее встречу — надо только подождать... Но нет! Понимаете? Нет ее здесь! Я все обыскал! Нет ее! Нигде!
Некто пристальным взглядом смерил посетителя и, продолжая массировать висок, серьезно сказал:
— Хорошо. Будет сделано. Сегодня вы уйдете. Совсем. Вашу руку, пожалуйста.
Посетитель протянул руку. Некто пожал ее, и на ладони посетителя проступила метка.
— Это все? — недоверчиво прошептал посетитель.
— Все. Прошу на выход.
— Спасибо, — посетитель встал и устало поплелся к двери.
— Не стоит.
Посетитель Добролюбов открыл дверь и увидел измученное лицо следующего посетителя. Это была она. Он обомлел и не знал, как себя вести.
— Освобождаем помещение, — поторопил некто и на автомате добавил: — Проходите, как фамилия?
Дверь закрылась. За окном начинался ураган.
СОЛНЕЧНЫЙ ЛЬВЕНОК
Она позвонила неожиданно. Как всегда. И, как всегда, бесцеремонно ворвалась в мое безделье своими сумбурными планами. Уже через час мы весело измеряли глубину фонтанов, через два — я покупал ей плюшевого лисенка, а теперь нас занесло в одну из самых скрипучих кабинок на чертовом колесе.
— У тебя очень красивые глаза. — Я пригляделся. На самом деле они были обычными. Какими-то серо-карими. Что за глаза такие? Даже не понятно, какого цвета!
Надоело мне это все. Скрип надоел. Она надоела. И не только она. Все они надоели. Встречи их надоели, и город надоел. И жизнь. Обратно хочу! Хочу поскорее вернуться… Надоело терпеть. Город терпеть, людей, метро. Фублин! От одного слова передергивает. Люди-люди. Бег. Смрад. Полумрак. Совсем не то, что дома.
— Львенок! Льве-е-но-ок! — Она нежно пощекотала мне ладонь. — О чем задумался?
— А, что? Да нет. — Я обнял и сильно прижал ее к себе. — Красиво просто…
Она зажмурилась, и я почувствовал, как на душе у нее стало тепло и спокойно. В отличие от меня. У меня на душе спокойно не бывает — мне ее котята расцарапали, и что-то не заживает. Даже этот теплый барашковый закат душу не греет.
— Надоело все, — вырвалось у меня шепотом, — домой хочу.
— Так поехали, — она мягко поцеловала меня в шею, — к тебе.
— Да нет, я не про это. — Я посмотрел на заходящее солнце, набрал полную грудь воздуха и медленно выдохнул: — Не сюда. Туда хочу. Домой, на Солнце.
— Ты с другой планеты? — Она открыла глаза, хитро посмотрела на меня, потом на солнце и нежно улыбнулась: — Там, наверно, хорошо, всегда тепло…
— Во всем две стороны. — Я легонько пожал плечами и улыбнулся в ответ. — У нас там нет таких закатов, морей и океанов нет, нельзя пройтись босиком по песку. Зато лава удивительной красоты, нет холодных ночей, туч нет и дождей. У нас там редко у кого настроение портится. Если только раз в год, и то — всего на пару секунд. Потому что все друг друга греют…
— А как же птички и зайчики всякие? Их тоже нет?
— Почему нет? — Я недоуменно хмыкнул и покрепче обнял ее. — Они у нас свои, самое распространенное домашнее животное — солнечный зайчик. Такой милый клубочек лавы.
— Они на наших совсем не похожи? — Она поежилась от удовольствия. — И… как же ночи? Как же спать?
— Ты знаешь, есть совпадения! Он такой же резвый, постоянно носится вокруг хозяина и очень любит шкодить, залезая на макушку. А ночей нам не надо, мы не спим. Отдыхаем только, застыв в одном положении.
— Так вот почему ты ночами плохо спишь! У тебя сегодня было написано, что ты из ВКонтакте после трех ушел…
«Следит», — отметил я про себя и невольно улыбнулся, но вслух сказал:
— Здесь я человек, а человеку спать надо, но мне не хочется… Вообще я солнечный лев.
— Так вот почему ты такой милый! Солнечный львенок!
— Ну да… — слегка замялся я. — Но… в воплощении человека… Там у нас нет людей, а значит, нет национальностей, границ и рас. Все сложнее, чем кажется. Мы прообразы всего в нашей галактике, а при рождении прообраза ему присваивается определенный образ: кто-то орел, кто-то буйвол… Я вот — лев…
Она посмотрела на закат долгим взглядом, словно обдумывая, продолжать ей эту странную беседу или просто замолчать, и все же сказала:
— Вы, наверно, несете тепло и свет. Раз с Солнца… А как у вас там с сексом?
— У нас это невероятный обряд и честь… — домой хотелось вернуться одному, поэтому я решил проигнорировать уже второй намек, — когда два прообраза находят друг друга, причем совершенно не важно, как они выглядят, — они сливаются в огромный пылающий шар, и от них отделяется маленький образец, который со временем принимает свою образность…
— Вот это любовь! Значит, так появляются солнечные зайчики?
— Не-не-не-не-не, зайчики — они сами по себе, это порождения солнца, отколовшиеся кусочки лавы. Маленькие такие, с кулак мой, и резвые, сволочи! Носятся все время и смеются.
— Везет вам. — Она слегка приподняла голову с моего плеча и посмотрела на меня так, будто начала верить в рассказ. — У вас даже самые маленькие несут тепло и радость. Не то что на Земле…
— Маленькие везде несут радость. Вот мы сейчас проходили мимо детских рисунков, и ты даже не заметила, как прошла по ним. А я обошел. Никто из вас не задумывается, что их рисунки — это иконы. Оттого у вас все такие злые. А у нас добрые, жаль только, что смертные. Когда мы умираем, чтобы Солнце не перенаселялось, — нас отправляют на другие планеты. Мне вот одна из самых худших досталась… Жду не дождусь, когда обратно позовут!
— Наверно, для того, чтобы на других планетах тоже научились дарить тепло?
— Та нееее! Все куда циничнее! Солнце не резиновое, а прообразы бессмертны. Они не могут умереть в прямом смысле, только сменить образ на вид, а потом вернуться к прежнему…
Я неожиданно прервался и сделал многозначительную паузу. Кабинка прошла полпути, вяло перевалилась через верхушку и теперь медленно скрипела вниз. Солнце тоже минуло барашки и утонуло за дымным горизонтом отопительных труб.
— Нооо… — наконец продолжил я, — ты в чем-то права. Знаешь, нас довольно легко отличить от других. Стоит прообразу обнять человека, как у того на душе становится тепло и спокойно. Но на Земле нас мало — сюда редко отправляют, только самых стойких...
Она грустно вздохнула:
— И поэтому люди до сих пор так холодны друг к другу.
— Да не, люди — вообще отдельная тема. Жуткая раса. Ты только никому не рассказывай, а то в дурку запрут… Земля — это самая страшная тюрьма ста галактик, она находится так далеко от населенных планет… Короче, если по-русски: в жопе мира! Сюда посылают самый отборный сброд из всех галактических рас.
— О как! Значит, это проклятая планета?
— Все опять не так просто. Земля — это худшее наказание. Многие заключенные сходят с ума от одной мысли, что им предстоит ссылка на Землю.
— Ссылка от дома всегда тяжела. — Она задумчиво пощекотала мне коленку. — Тебе ведь нелегко…
— Дело не в доме, — отрезал я. — У сброда, который посылают сюда, — нет дома. Достаточно посмотреть вокруг, чтобы понять это…
— Не хочу жить в тюрьме.
— Нуу-у-у, это не совсем тюрьма. Особый район. Такая зона, откуда никуда не деться. Если при жизни на Земле заключенный исправится — его отправят домой и дадут шанс. А если нет — душу отправят на сожжение...
— Печальна судьба большинства землян.
— Они еще при жизни на других планетах подписали себе смертный приговор.
— Это слишком грустно.
Мы замолчали. Кабинка прискрипела к четверти пути от земли. На входе к аттракциону из людей выстроилась муравьиная дорожка, остальные мельтешили по мелким делишкам в хаотическом порядке.
— Иконы! — внезапно сказала она
и показала рукой на едва различимые
очертания детских рисунков. По ее щеке
катилась перламутровая капелька.