Лапшина Елена Евгениевна родилась в подмосковном Фрязине. Окончила экономический факультет МЛТИ. Пишет и публикуется с начала 2000-х годов. Автор трех стихотворных сборников. Живет в Москве.
Елена Лапшина
*
ДУДОЧКА И КУВШИНЧИК
* *
*
В терпении жизни подённой,
гонима на той, что стою,
в зимовье её на Студёной
с тоскою по небытию:
сама себе — дальние страны,
где странноприимны кресты.
В сквозные оконные раны
остуда влагает персты.
И пробует: правда ли это —
живое тепло каково?
И не получает ответа.
А может, не верит в него.
* *
*
ни тропы ни улицы не найти
в мельтешеньи снега её слепом
ты очнёшься мальчиком в темноте
к полынье стекла припадая лбом
ничего не памятуя мертвей
ледяных качающихся ветвей
истязая слух
отрясая прах
отпевая птиц на её ветрах
изнывая
воем сводя с ума
в темноте забрезжится волчий час
и тогда восходит она сама
в тесноту оконную просочась
заслонись рукой
[красота люта]
но скрипит на стеклах её слюда
снежный хохот
оморок ледяной
[и забьёшься зябликом раз мы врозь]
и её стояние за спиной
и её дыхания изморозь
не умри в горячечном том бреду
продыши окошко в кромешном льду
* *
*
1
Небо сине, солнце жёлто, зелена под ним трава.
Я царевна и пускаю лебедей из рукава.
Как понять, что я царевна? — вот корона, вот фата.
Хороша моя картина, тритатушки-тритата.
Только в жизни я другая — плакса, писаюсь в кровать,
потому что в этом мире в тихий час нельзя вставать.
Я терплю, и замирает в безысходности душа…
Распростёрта надо мною синева карандаша.
2
Вот получишь ремня и реви в темноте, голоси
и прощенья проси, выноси справедливость прещенья.
Иже Кто там еси? — Но тебя заставляют: «Проси».
Ну, конечно, сначала ремня, а потом уж прощенье.
В темноте — никому, ничего, ни за что, никогда —
не признаешь вины, и ремень тебя не застращает.
Но в темнотах такое живёт, что не имет стыда
и не знает любви, потому — никого не прощает.
Пустяковая взбучка — горячка пониже спины, —
всё до свадьбы ей-ей заживёт — хоть назавтра и сватай.
Справедливость живуча — и с той, и с другой стороны,
ибо все мы равны — наказующий и виноватый.
3
В детских поисках жизни привольной
пыльным полднем пришли ты и я
под гудение высоковольтной
на промзону Его бытия:
ни пчелы, ни цветка, ни ехидны,
над прудами — сухие кусты.
Эти земли, как прежде, безвидны.
Эти воды, как прежде, пусты.
До Адама и Евы над бездной
мы в молчаньи глядели с тобой,
как в текучей лазури небесной
округляется кит голубой.
4
Это только кажется, что просто…
Девочка, секретница, дитя,
привыкай к душевному сиротству,
с взрослыми родства не обретя.
Радуйся молчанью, как подарку,
там, где виновата без причин,
где тебя, как мелкую помарку,
красный карандаш изобличил.
Девочка, подросток, канарейка —
вкус вины, оскомина стыда.
«Поскорее, детка, постарей-ка —
вот тогда узнаешь, вот тогда…»
Век спустя ты встанешь к изголовью
не затем, чтоб позднее «прости»
старость, обделённая любовью,
кое-как смогла произнести.
Ври, душа, прощайся втихомолку —
из тебя вовек не выйдет толку.
В доме, где по-прежнему чужда,
встретятся больное чувство долга
и любовь по имени «нужда».
5
Спросонья прислушайся, смяв под рукой образок, —
вот боль возвращается, как возвращается нищий.
И ноет, и ноет: подай мне, подай мне кусок.
И гложет, и гложет, пока не подавится пищей.
А ты ей: не больно, не больно… — и плачешь, и гладишь бока.
Баюкай её, утешай, как голодное чадо, —
кормилицей, нянькой, понявшей, что жизнь коротка
и больше — не надо.
И ночь выцветает в окне, как пролившийся йод.
Серебряный крестик от пота темнеет на шее.
Ты просишь: подай мне, подай мне… И Он подаёт,
и тело, и кровь предлагая тебе в утешенье.
6
Смолчит стяжавший благодать
(и скажет — переврёт).
А я бы не хотела знать —
когда кому черёд.
Ни твоего, ни своего —
ни года, ни числа.
А если б знала — что с того, —
кого бы я спасла?
Кольцо покатится с крыльца —
сбежавшее звено.
Но претерпевший до конца…
но претерпевший…
но…
* *
*
Полдень стоит в Эдеме, сладкое бродит брашно —
позднею отходящей ягодой угости.
Только в глазах темнеет и наклониться страшно.
Юный Адам смеётся, ягоду мнёт в горсти.
Дудочку и кувшинчик дай ему — он моложе,
он преклоняет травы, и устилают путь
розовые соцветья, венчики, цветоложа.
(Господи, искушенье — запах его вдохнуть.)
Ешь у меня с ладони — радость моя, проруха, —
смуглым плечом касайся будто бы невзначай.
Мне ничего не надо — Господи, я старуха! —
только бы это лето, ласточки, иван-чай…
* *
*
Поговори со мной, стоящий за спиною,
не поминая зла, утешь меня, утешь
на этом языке, где самое родное —
страдательный залог, винительный падеж.
Услышь меня, пока шепчу из-за плеча я,
покуда сторожу и времени сполна.
Я слышу голоса, но слов не различаю,
уже не вижу лиц, но помню имена.
Я с ними говорю, стоявшими заслоном.
Их, прозвучавших здесь, там — эхо повторит.
И ты пойдёшь за мной, как я иду за Словом,
и тот, кто за тобой, — пусть с нами говорит.
Опубликовано в Журнале №12