РАССКАЗЫ ИЗ ЦИКЛА «ЖИЗНЬ НЕЗАМЕЧАЕМЫХ ЛЮДЕЙ»

Аристов Владимир Владимирович родился в 1950 году в Москве. Окончил Московский физико-технический институт, доктор физико-математических наук. Работает заведующим сектором в Вычислительном центре им. А. А. Дородницына РАН. Автор девяти поэтических книг и романов «Предсказания очевидца» (М., 2004) и «Mater Studiorum» (М., 2019). Стихи переводились на иностранные языки, входили в отечественные и зарубежные антологии. Лауреат нескольких литературных премий, в том числе Премии Андрея Белого (2008). Живет в Москве. Постоянный автор «Нового мира».

Владимир Аристов

*

РАССКАЗЫ ИЗ ЦИКЛА «ЖИЗНЬ НЕЗАМЕЧАЕМЫХ ЛЮДЕЙ»

ДЛЯ ПРАФОРМЫ

Собираясь на свидание с девушкой из одного философского вуза, молодой человек по фамилии П. осознал, что не читал Платона, древнегреческого философа. Ровным счетом ничего из всех четырех томов, которые давно хранились у него в загашнике. Времени до начала свидания оставалось в обрез, поэтому он понял, что на прочтение каждого тома он может отвести пять минут. И ни секундой больше. Девушка была строгих правил и, по слухам, не любила молодых людей, опоздавших даже на секунду. Первый том он прочел полностью и сам удивился себе, но во втором, третьем и четвертом прыгал лишь по именам участников диалогов, хотя все же что-то вынес для себя из каждого тома. Когда П. пришел на место свидания, причем секунда в секунду, — что он засекал по своим часам и сверил с часами на столбе над головой, — девушки там не было. Прождав некоторое время, он даже позвонил ей по телефону, но тот был отключен. Он подумал, что она, на словах требуя армейской точности, считает себя королевой, вежливость которой состоит в том, чтобы опоздать, давая некоторое время для его возможного опоздания. Прождав довольно долго, он понял, что за нее совсем не беспокоится, поскольку она была атлетического сложения и занималась не только дзюдо, но и самбо, а в последнее время, по слухам, участвовала в боях без правил. Он подумал, что не хотел бы оказаться на месте того, кто стал бы к ней приставать, особенно днем, когда все уязвимые места на виду. Подождав еще некоторое время, он почувствовал тяжесть в левой руке и увидел вдруг, что портфель, который он всегда носил с собой, необычайно раздут. Он понял, что в спешке и по ошибке сложил зачем-то все четыре тома Платона в портфель. Если девушка поинтересуется, что у него в толстом портфеле, то выйдет крайне неудобно, поскольку она подумает, наверное, что он приторговывает философской литературой в свободное время. Поэтому он тут же немедленно сложил все тома в полиэтиленовый пакет, который всегда был у него в портфеле, и отнес пакет в ближайшие кусты. Вернувшись к месту свидания, он неожиданно заметил, что какой-то человек пробрался в те же кусты и достал его пакет. Молодой человек П. бросился туда и сказал, что это его пакет и он просто временно отложил его туда. Человек кивнул, но, увидев, что там собрание сочинений Платона, попросил хотя бы почитать, и П. согласился.

Молодой человек П. вернулся к месту своего предназначения под часами, но почти сразу же услышал душераздирающий вопль из кустов. Он бросился туда, подумав, что там кто-то укусил этого человека. Но увидел, что тот стоит с раскрытой книгой Платона и кричит как оглашенный:

— Ну теперь Семен Остапович не отвертится, он увидит, насколько я был прав. А он пытался мне возражать. Вот здесь же записаны мои слова, я же говорил, что надо больше угождать тому, кто не влюблен, чем тому, кто влюблен. Как же я был прав. Я говорил именно так, а Платон повторил.

Молодой человек П. поинтересовался, не ошибается ли тот, говоря, что Платон повторил, может, он повторил вслед за Платоном?

Но человек в кустах сказал, что прежде Платона не читал, да и какая разница, кто за кем, не в этом дело, когда тысячи лет, казалось бы, разделяют, то все наоборот соединяется. И кто сказал раньше, кто позже, кто разберет. И насколько он знает Платона, тот учил, что все знание — припоминание, так что я ли припомнил Платона, он ли припомнил мне мои слова — разве в этом дело? Суть в истине, которую мы вместе открыли и, можно сказать, нетронутой пронесли через века.

Молодой человек П. поинтересовался, кто такой Семен Остапович. Человек сказал, что Семен Остапович его друг, но они с ним ведут нескончаемый спор об истине. И, кстати, он может быть, сюда тоже подтянется, поскольку ему была назначена встреча у этих кустов. Правда на неопределенное время.

П. собирался продолжить интересный разговор, но заметил, что под часами кто-то появился — то была несомненно она. Она была слегка запыхавшись и сказала, что встретила по дороге подругу и они свой внезапно возникший философский спор решили разрешить в честном поединке. Она выбрала дзюдо, а та — айкидо.

И чем же закончился спор, в некотором недоумении спросил все же П. Девушка заверила его, что вничью. В этот момент они заметили, что из кустов к ним идут двое с пакетом в руках. Значит, Семен Остапович тоже подтянулся сюда. Вид у них был не самый привлекательный. Галстуки сбились в сторону, сорочки давно никем не глажены, пиджаки неопределенного цвета. Тот первый человек протягивал молодому человеку П. его полиэтиленовый пакет с книгами внутри. Увидев Платона, девушка поинтересовалась:

— Это что же, твои ученики?

П. не знал, что сказать, и поэтому произнес с осторожностью:

— Из подготовительной группы.

Заслышав такие слова, Семен Остапович побледнел от изумления, но, ничего не говоря, достал один из томов Платона и поманил всех куда-то в сторону. Он подвел всех троих к неподалеку лежащему бревну и усадил их на него. Затем раскрыв книгу, обратился к ним с проникновенной речью:

— Мы могли бы зачитывать Платона, но я хочу сейчас сказать о его — и, смею надеяться, и нашем — друге — Аристотеле. Понятно, что древние греки были язычники и в религиозном отношении мы ушли от них далеко вперед. Но сейчас поговорим о тех вещах, о которых они кое-что поняли и до нас. Мы собирались говорить — и для этого собрались в этих кустах — о форме. Что это, никто толком не знает. И он не знал, но смел говорить, и эта смелость порождала в процессе выговаривания само понятие. Я буду говорить даже о более глубоком — о праформе. Ради этого мы и собрались вдвоем, а теперь я вижу — вчетвером. Вдумайтесь в это слово, и если вам не удастся вдуматься, значит вам удастся ближе подойти к такому понятию, чем если бы вам удалось вдуматься. Скажу больше — для этой праформы мы и живем эти часы в настоящем дне и для нее здесь собрались. Закройте глаза, откройте рот и попробуйте временно не дышать, потом дышите свободно. Вы честно должны будете себе признаться, что не приблизились к постижению праформы. Но в этой честности и будет на самом деле небольшой сдвиг к ее постижению. Не надо отрешиться от своих чувств, как вас будет кто-то учить, не надо забывать, что вы сидите на сыром бревне в этот миг, — наоборот вы должны раскрыться и собрать все свои чувства разнообразных форм и затем, как чудесный букет, вручить самим себе — и между форм сверкнет прекрасная праформа.

НУДИЗМ

Нудистские пляжи всегда привлекали его воображение. Всегда он порывался туда попасть, чтобы стать и зрителем, и участником действия одновременно. Но что-то его все время останавливало, возможно, то, что слово «нудизм» он невольно производил от слова «нудный», что вызывало в нем непреодолимую внутреннюю зевоту. Но однажды он попал в город с огромным водохранилищем и почти сразу увидел на стене карту, на которой значились «Общественный пляж», «Собачий пляж», «Студенческий пляж», «Солдатский пляж» и наконец в углу «Нудистский пляж». Внутренне он тут же задрожал и понял, что хочет обязательно попасть на него. Но дневные дела настолько его завлекли, что он только к вечеру смог туда попасть. Путь был не совсем близкий, поэтому он добрался туда на закате. Оказалось — к большому его разочарованию, что он на этом песчаном пляже совсем один. Только где-то далеко, по-видимому, на границе общественного и собачьего пляжей виднелись две человеческие фигурки размером с маленькие соринки. Он понял, что разоблачаться ему не перед кем, и поэтому разделся полностью для своего удовольствия. Он зашел целиком в воду, которая оказалась теплой до противности. Выйдя на берег и обтираясь руками, он заметил, что на небе появилась большая луна. И он вдруг не без доли изумления понял, что с луной стало ощутимо теплее, чем без нее. Он решил использовать это наблюдение и лег на песок, подставляясь под свет полной луны то правым, то левым боком. В результате вращений на его теле не осталось места, куда бы не проник лунный свет. Пробыв на пляже не один час, он подумал, что хорошо бы не получить лунный удар, и быстро оделся. Вернувшись уже в ночной город, он оказался вблизи злачных мест, где все сверкало и переливалось огнем. Было много людей разного возраста и пола. Причем на многих, если не на всех, был заметен солнечный загар. Он понял, что лишь он — причем целиком — покрыт лунным загаром. Хотел он продемонстрировать его тут же, предполагая, что соберется толпа, чтобы выразить ему восхищение — причем будут представители от всех пляжей, — но было уже холодно несмотря на лето, так что даже ходить топлес он не решился.

СЕЙФ № 18

— Куда это вы так внимательно смотрите? — спросила вошедшая в комнату майор милиции.

— Да я вот смотрю, что ответственный за этот сейф № 18 Линзин Г. П.

— О, Гриша Линзин — легендарный человек. Но вы не тем занялись, вам надо серьезный документ, так я понимаю, заполнить. Что у него?

Сидевшая за компьютером старший лейтенант, к которой был обращен вопрос, вежливо сказала:

— Я вот набираю текст объяснения, которое гражданин Погорелов затем подпишет, он пишет отказ от заявления о пропаже самого себя.

— Что значит самого себя? — не поняла майор. — Вы где пропадали?

— Да он подал заявление о том, что пропал Александр Владимирович Погорелов, а подпись была А. В. Погорелов. Мы проверили: у Александра Владимировича есть брат Андрей Владимирович. Так что мы вначале подумали, что это Андрей Владимирович написал о пропаже своего брата. Как бы то ни было, делу был дан ход. Сегодня на улице был задержан гражданин Александр Владимирович Погорелов и доставлен в наше отделение. Вот он Александр Владимирович, но он утверждает, что это он подал заявление о пропаже самого себя.

— Меня сегодня на улице задержали двое, — вступил в разговор Погорелов. — Спросили: Погорелов ли я Александр Владимирович? Я удивился, откуда они меня могут знать, мы не были знакомы. Потом меня привели сюда. Можно сказать, что меня доставили под конвоем автоматчиков.

— Он что, оказывал сопротивление? — спросила майор.

— Нет, — ответила лейтенант, — но патруль сказал, что он отвлекался и тормозил все время — то шнурок завязать, то цветы порывался купить.

— Кому цветы-то? — спросила майор.

— Да вам, — ответил Погорелов, — правда, вас в тот момент я еще не знал. Но мне не понятно, почему два незнакомца, да еще и с автоматами, правда, небольшими, ко мне обращаются фамильярно так: по имени, отчеству. Я с ними не был знаком.

— Потому что мы вашу фотографию разослали везде и патруль вас опознал.

— А кто все же подал заявление о пропаже? — спросила майор.

— Да вот Александр Владимирович, как выясняется, и подал, — ответила лейтенант.

— Он что, лично принес заявление о пропаже самого себя?

— Нет, вначале заявление пришло по электронной почте. Вообще, конечно, требуется личная подача. Но тут дело было слишком серьезное — об исчезновении человека… И мы кое-что нарушили… но мы прошли по базам… увидели, что у пропавшего есть брат. На всякий случай мы разослали фотографии по отделениям. Но мы тут же связались с братом мнимо-потерпевшего, то есть пропавшего… связались с Андреем Владимировичем.

— И что же?

— Он работает в неком научном институте. Мы позвонили по его служебному телефону в рабочее время. Нам сказали, что еще не приходил. Звоним позже — говорят: он вышел. Звоним еще позже, говорят, что уже ушел.

— Но потом связались с ним?

— Пытались. Но, как выяснилось, он на следующей день оказался за границей.

— Где это?

— Где-то в Парагвае. Понятно, что из нашего отделения позвонить в Парагвай мы не имеем возможности, но мы были в полной уверенности, что это он написал о пропаже брата.

— Вы чем занимаетесь? — спросила майор Александра Владимировича.

— В данный момент изучаю снаружи сейф № 18. А вообще-то я наполовину писатель, наполовину пенсионер.

— Так… лицо без определенных занятий. Пенсионное удостоверение при себе?

— Потерял.

— Где?

— В Копенгагене.

— В полицию обращались?

— Обращался там… в местное отделение.

— И что же?

— Безрезультатно.

— Но вообще дело серьезней, чем мне вначале казалось, — сказала майор. Вы знаете, что в соответствии со статьей 51 Конституции вы не обязаны свидетельствовать против самого себя, своего супруга (своей супруги) и других близких родственников, круг которых определен в п. 4, ст. 5 УПК РФ?

— Нет, не знал, но догадывался.

— А вы знаете об ответственности за заведомо ложный донос по ст. 306?

— Почему ложный и почему донос?

— Потому что вы писали заявление, направленное фактически против самого себя, и при этом знали, что на самом деле не пропадали.

— Почему это не пропадал? Знал, что пропадал. Да и сейчас уверен. Хотя меня пытаются битый час уверить в обратном. Все зависит от смысла, который вкладывается в понятие.

— Мы здесь не на философском факультете МГУ, — сказала майор, — а в более серьезном месте.

— Но вот вы говорите… А я против брата не свидетельствовал… я забыл, что у нас инициалы совпадают… да и против себя не свидетельствовал… я не писал против себя заведомо ложный донос.

— Чего-то вы путаете, — сказала майор, — не понимаю, о чем вы говорите… А вот вы знали, когда писали заявление, что брат ваш собирается в Парагвай и мы его не найдем?

— Про Парагвай слышал, но понятия не имел, в какой день он туда улетит. Мы давно не виделись… Но вот я в каком-то смысле благодарен, что вы меня нашли и именно в этом месте… а то я был как потерянный. Сейчас я гляжу на этот сейф… и чувствую даже дрожь… я увидел его вот сейчас, здесь… и это много… не спрашиваю, увидел ли он меня… но я знаю сейчас я — это я… и в знак благодарности мне хотелось бы поговорить с Линзиным Григорием, отчества не знаю, спросить, почему вот у сейфа… на нем написано печать № 8868?

— Это служебные сведения, — сказала лейтенант. — Зачем вам это?

— Да меня не служебные тайны ваши интересуют, — сказал Погорелов, — и не внутренность сейфа № 18, могу себе представить, что там — совсем другое важно, — мне хотелось бы узнать, давно ли сейф здесь стоит… вот на нем несколько царапин… едва заметных… царапины на краске его… значит каждое время оставило слабый, но след и свой рисунок. Вот цвет… он бледно-зеленоватый служебный… и скучный для кого-нибудь, но и даже какой-то виноватый… я заметил, что у всех сейфов неповторимый цвет… люди обычно не смотрят на них… да они и покрашены в такие тона… бежевые, коричневатые, темные… чтобы глаза отводить, чтобы скука не позволяла глядеть ему прямо в глаза, а тут я его увидел… и он увидел меня… и я увидел себя.

Лейтенант и майор долго молча смотрели на него без улыбки. Наконец майор произнесла:

— Советую вам пореже выходить сейчас на улицу. Заявление ваше будет отозвано и прекращено в течение пяти дней. Но в эти дни любой патруль вас опять опознает как пропавшего.

— Обещаю, — сказал Погорелов, — выходить только вечерами и ходить исключительно по дворам, буду смотреть на пустые детские площадки, которые давно не видел. Согласны с моим планом?

И лейтенант, и майор, не сговариваясь, синхронно кивнули в ответ без головного убора.

БАРКЛАЙ

Пришел он в свой районный наркологический диспансер за справкой. Чтобы продолжать преподавать в высшем учебном заведении, требовалось подтверждение, что он не интересуется наркотой. Он думал, что все сведется к пустой формальности, но оказалось, что для него приготовили целый допросник. Два врача спросили его:

— Ваше отношение к наркотикам?

— Не знаю, не пробовал.

— Почему?

— Не по карману.

Врачи переглянулись и сделали паузу перед следующим вопросом:

— Когда последний раз принимали алкоголь?

— Три года назад.

— Даже по праздникам не употребляете?

— Представьте себе.

— Не можем представить, что преподаватель ВУЗа, судя по всему, профессор или близкий к этому званию не смог бы наскрести денег на вино.

— Сейчас дешевые сорта все изъяли из продажи.

Так довольно долго его мучили списком вразброд — возможно, специально — составленных вопросов. Все же он видел, что они склонялись к тому, чтобы выдать ему справку. Под конец спросили:

— Назовите дату, в которой все сейчас происходит.

Он начал с тысячелетия, затем уточнил до столетия, затем — до года, до месяца и наконец до дня, хотел до часа и минуты, да часы забыл дома.

Они уже приготовили справку и занесли руку для подписи, но решили еще раз обратиться к нему. Он думал, что его попросят одним из своих пальцев коснуться кончика своего носа, но они сказали:

— Назовите адрес места, где мы сейчас находимся.

Он знал его несомненно, поэтому вначале назвал номер дома и корпус, а затем и название улицы:

— Улица Барклая.

Но когда авторучка уже готовилась начать подписывать справку, зачем-то добавил:

— Де Толли.

Тут авторучка с рукой приостановились, и на него посмотрели глаза:

— По почтовому адресу «Барклая» — вы неточны.

— Но это же один и тот же человек.

— Человек, может быть, но улица-то другая. Вы и раньше расплывчато и двусмысленно отвечали. Что у вас с головой происходит? Проспитесь, что ли, наконец. Приходите завтра и приготовьте точные ответы.

— Но послезавтра у меня уже первое занятие. Я не успею сдать справку.

— Поймите, здоровье — это ваше личное дело, но мы хотим гарантировать, что студенты, приходя на экзамен, не будут думать, что можно вас подкупить булочкой с маком. Вы что преподаете?

— Высшую алгебру.

— Вот видите, «высшую», не «низшую» же. Ваши студенты так же уклончиво отвечают, как вы?

— А вот я посмотрю, как вы ответите на мой вопрос: поле комплексных чисел единственно?

— Вот наш четкий ответ: идите домой и приходите завтра в другой форме.

Пришел он домой и почему-то стал думать о Барклае: когда тот родился, где женился, состоял ли на учете в Третьем отделении?

На следующий день, когда он пришел опять, его ждала уже целая большая комиссия. Его спросили:

— Итак, на какой улице мы сейчас находимся вместе с вами?

— Барклая.

— Де Толли?

— Это вы сказали.

— Но вы подумали.

— Откуда вы знаете?

— Уж поверьте нам. Мы знаем вашего брата.

— Откуда вы знаете моего брата?

— Ну вот, выясняется, что у вас брат есть. И наверняка мыслит, как вы. Мы поняли ваш случай. Вы подсели на эндорфины. Научились их так много вырабатывать в голове, что понятно, почему не интересуетесь наркотиками и алкоголем. Но такое умствование, как у вас, — постоянное и приводящее к расслабленности сознания, быть может, не менее настораживающее, чем при использовании психотропных средств. В некотором смысле оно суррогат наркотических и опьяняющих веществ. Так что не за горами то время, как на этой улице Барклая, замечу, а не де Толли, появится новый диспансер, где будут более тонкими методами проверять таких, как вы. Мы выдаем вам справку. Условно. Надеемся, ненадолго.

И они расстались друзьями. Условными и на условный срок.

ЦИРК В ЛУНА-ПАРКЕ

Когда-то в нашем луна-парке открылся цирк. То было в столь давние советские времена, что многие трижды забыли этот факт. Не все знали тогда слово «луна-парк», поэтому те, кто не знал, смотрели с легким презрением на тех, кто знал. Пронесся слух, что там будут показывать живых лунатиков. Непонятно, кого можно было таким фактом удивить, — город был наводнен лунатиками — теми, кто не спал по ночам и шатался где попало. В лунатиков с планеты Луна мало кто верил всерьез — многие считали ее необитаемой. Тем не менее цирк оказался забит до предела. На арене все увидели нечто вроде лунного кратера или цирка — но реально в нем не было лунатиков — там группа космонавтов стала бороться с группой марсиан, что было отчетливо написано у них на спинах. Многим это нравилось, но в середине схватки появился администратор и, разведя руками, объявил, что представление прерывается. Потому что, как оказалось, представитель Главлита не успел просмотреть тексты выступающих, хотя ни о каких заготовленных текстах и речи не было — все было нечленораздельным за исключением одного восклицания одного марсианина, тоже довольно смутного: «Заходи к ним слева». Администратор сказал, что кто хочет расходиться может получить половину цены за билеты. Но некоторые зрители возроптали, требуя вернуть всю сумму. Тогда он предложил им дожидаться члена Главлита, который уже на полпути. Марсиане и космонавты тоже стали ждать — космонавтам было особенно трудно — что они произносили, никому не было слышно из-за шлемов, так что свидетелей кроме них самих не было вообще. Космонавты сняли шлемы и сели на край кратера. От их разгоряченных голов шел пар, и марсиане им сочувствовали. Зрители тоже расположились поудобнее. Речи их были свободны и не подвергались даже внутренней цензуре. Представитель появился вовремя и залитовал всех так, что больше уже печати некуда было ставить. Потом вышел на арену в лунный кратер и предложил побороться с ним, если кто хочет. Таких нашлось, особенно среди марсиан, немало — боролись почти молча, — перед тем как употребить политически невзвешенное выражение, оба они обнимались и марсианин шептал тому на ушко что-то для проверки.

ЛЕТНИЕ ЗНАКОМСТВА

Однажды Анастас Филиппович приехал со своей собакой на берег одного моря и стал жить в палатке рядом с пляжем. Тем же вечером, сидя на берегу, он заметил, что кто-то бредет к нему по песку издалека, чем-то на него похожий, только вместо пса рядом с его ногой шел кто-то другой. Незнакомец довольно быстро представился Анастасу Филипповичу, оказалось, что это Клавдий Петрович, житель города, что неподалеку, — он временно расстался со своей женой и теперь по вечерам выходит на созерцательные прогулки возле берега моря со своим котом. Анастас Филиппович и Клавдий Петрович вскоре разговорились и незаметно для себя стали обсуждать животрепещущие, близкие к философским темы, пес и кот тоже подружились. Жизнь в палатке была неприхотливой, деньги скоро подошли к концу, есть тоже стало почти нечего, и как-то под вечер Анастас Филиппович стал смотреть на своего пса с сожалением, но заметил, что тот смотрит на него с таким же сожалением. Но в этот момент подошел Клавдий Петрович с котом и сказал, что, зная их нужду, принес им немного деньжат. Действительно, в руке у него была авоська, чем-то темным отягощенная внизу. От нее шел аппетитный рыбный запах.

— Это кефаль, запах кефали, — пояснил он, показывая на темный сверток или комок внизу сетки, — но не сомневайтесь, деньги настоящие, проверенные.

Запах этот понравился даже псу, и тот подошел поближе посмотреть, что там.

Оказалось, что это не что иное, как сжатые в плотный промасленный комок купюры евро, и, как заверил Клавдий Петрович, достоинством не выше пятидесяти, чтобы не отпугивать продавцов и покупателей.

— Это моя хозяйка на зиму заготавливала, — пояснил он, — понятно, что мариновать или вялить не имеет смысла, но коптить, как рыбу, и рядом с рыбой она попробовала. Эксперимент можно признать наполовину удачным.

— Но кто же возьмет евро, пахнущие кефалью? — спросил Анастас Филиппович.

— Ну, вы говорите им, что деньги не пахнут. Но если сомневаетесь, можем немного отмочить их в вашем котелке. Только костер несильно разводить надо — главное, чтобы вода была теплая, но не выше определенного градуса.

Совсем стемнело, и они сидели вчетвером возле тихого костра на берегу моря. Но тут послышался скрип шагов по песку, и они увидели вдруг выросших неизвестно откуда двух довольно стройных девушек в походных брюках и с рюкзаками за спиной.

— На огонек? — спросил Анастас Филиппович.

— Скорей на запах, — сказала одна из девушек, — чувствуем, тут уха затевается.

— Да нет, тут мы деньги отмываем от запаха, — уточнил Клавдий Петрович.

Все вшестером, включая кота и пса, заглянули в котелок — там в умеренно, по-видимому, горячей воде плавало несколько разноцветных купюр.

— Не боитесь, что они размякнут до съедобного состояния? — спросила другая девушка.

— Не допустим, — произнес уверенно Клавдий Петрович, — да и чем евры хороши — у каждой, как рыбий скелетик, металлические основы вживлены.

— Так что настоящей рыбы не предвидится? — почти хором спросили девушки.

— Да мы вот думаем суп из воблы варить.

— Ну и что же?

— Да воблы пока нет.

— Но у нас-то есть, — опять хором сказали девушки, и каждая достала из своего рюкзака по большой засушенной вобле.

Анастас Филиппович понюхал и спросил с сомнением:

— Они почти не пахнут. Они искусственные, что ли?

— Искусственные, но хорошего качества, — заверили девушки.

— Но пойдут следующим номером, — сказал Клавдий Петрович, указывая на котелок, — будет суп из воблы с запахом кефали.

— А вы куда путь держите? — спросил Анастас Филиппович.

— Вокруг моря.

— Да неужто? Тут же немеренно…

— Да мы уже половину моря обогнули.

— А по ночам не боитесь одни, по пляжам?

— Да нет, — сказали они, каждая показывая на свою правую штанину, где рядом с коленом выпукло оттопыривался карман.

— Травматический? — спросил Анастас Филиппович, — а разрешение на ношение есть?

— Там же в кармашке, — заверили девушки.

— А можно посмотреть?

— Можно, только мы вначале стреляем, а потом показываем удостоверение, а не наоборот.

— И много настреляли? — с уважением спросил Клавдий Петрович.

— Немного, но несколько с легкими травмами лечатся в прибрежных больницах.

— Да вы присаживайтесь, — сказал Клавдий Петрович, показывая на песок.

— А вы вначале представьтесь.

— Да вы послушайте вначале суть нашего спора, и все станет яснее, — сказал Анастас Филиппович, — вот я утверждаю, а Клавдий Петрович не верит, что главное, чтобы царь был в голове. Если там нет монархии, то неизбежно воцаряется анархия.

— А социализм там допустим? — с последней надеждой в голосе спросил Клавдий Петрович.

— Вполне допустим, — сказал Анастас Филиппович, — но, к сожалению, временно, анархия и хаос побеждают.

— Но я за демократию всегда и везде, — сказал Клавдий Петрович, — ну разве не может быть в голове выборный орган?

Девушки с таким изумлением смотрели на споривших, что Анастас Филиппович обратился к ним:

— Да присоединяйтесь, вы, я вижу, девушки, много повидавшие внутри себя, да и снаружи, помогите разрешить наш спор. Вы чем вообще занимаетесь?

— Мы социологи будущие. Но все же мы должны понять, с кем будем спорить? — сказала более высокая.

— Меня зовут Анастас Филиппович, а его Клавдий Петрович, уверен, у вас близкие имена.

— Ну, это, скажем так, из травмата в небо, — произнесла высокая, — меня зовут Ксения, а подругу мою — Фирюза. Но вы не всех представили.

— Моего кота зовут Абрек, — сказал Клавдий Петрович.

— А моего пса Ковчег, — почти в тон ему проговорил Анастас Филиппович.

— Странное имя для собаки, — промолвила Фирюза, — сейчас придумали?

— Да нет, давно, и он на него отзывается. Оно ему нравится.

— Но почему Ковчег? — спросила та же Фирюза.

— Потому что созвучно слову «человек» — хотел я так его назвать, но подумал, что все, к Клавдию Петровичу это не относится, меня не поймут.

— Я бы поняла, — сказала Ксения, — если бы тогда с вами и с ним была знакома.

— А сейчас?

— А сейчас я хочу вмешаться в ваш спор и спросить, как вы мыслите этот выборный орган в голове? — обратилась она к Клавдию Петровичу.

— Да дело в том, что его нельзя помыслить, — отвечал Анастас Филиппович, — нельзя помыслить то, что такое интимное и ментальное и внутри нас.

— Ну вы же пытаетесь его обсуждать, значит все же рефлексируете, — вмешалась Фирюза.

— Эх, Фирюза… красивое у вас имя… такое же, как у моего пса, не в обиду и не к обеду, которого пока нет, будь сказано… но Фирюза, как вы можете представить, как могут проходить выборы в голове?

— Вполне могу, — резко сказала Фирюза, все же обидевшись, — главное, чтобы мысли, которых, надеюсь, у вас не одна, две, три, а много вели себя честно, главное, чтобы каждая мысль высказала свою позицию.

— Вот это я и называю анархией — не заметите, как одни мысли перестреляют другие, — продолжал Анастас Филиппович.

— Что вы вообще понимаете в перестрелках? — несколько высокомерно сказала Ксения. — Поймите, если мы не сумеем освободить каждую мысль, откуда родится свобода?

— Это я называю «ветер в голове», — сказал тот же Анастас Филиппович.

— А мы это называем «морской ветер мысли», — почти одновременно и почти закричали Ксения и Фирюза, а затем Фирюза и Ксения.

Так они спорили, сидя на ночном песке, забыв обо всем на свете. Уже погасли и алые угли костра. И купюры, как разноцветные рыбки, опустились в воде на дно котелка. И Анастас Филиппович и Клавдий Петрович застыли во сне, погрузив руки в теплую шерсть Ковчега и Абрека. А Фирюза с Ксенией задремали последними, но чутко держа палец на курке в кармане у правой коленки.

НЕЙТРАЛ

Герасим Савельевич Капусто отличался крайне незлобивым характером. Поэтому, когда в далеком уже детстве и недалекой еще юности он слышал по радио предложение-призыв: «На зарядку становись!», то вздрагивал всеми членами своей души. Он был не ахти какой физик, но слышал, что есть положительные и отрицательные заряды. А ему не хотелось заряжаться ни тем, ни другим. О чем он всем прямо и говорил. Его спрашивали: «Ты знаешь, что кто не с нами, тот против нас?» И предлагали определиться, он по ту или по эту сторону баррикады. Но он говорил им: «Я и есть эта самая баррикада». Ему возражали: «Через баррикаду стреляют, пуля может попасть в тебя», но он возражал им в ответ: «Через меня, пожалуйста, стреляйте, но через меня — не значит сквозь меня». Он часто представлял себя идущим по линии разграничения между враждующими сторонами. При виде его нейтральной фигуры не могло у них не замереть сердце, не отвиснуть челюсть, не онеметь палец на спусковом крючке. И воцарился бы если не прочный вечный мир, то хотя бы годичное перемирие. Конечно, заслуг ООН при этом никто не умалял, но что-то и ему, возможно, перепало бы и досталось. Но помимо мечты он в обычной жизни выступал часто третейским судьей, напоминая спорящим, что есть такие нейтральные страны и пусть они представят, что он и есть такая страна, сохраняющая, соблюдающая, блюдущая нейтралитет, и им станет легче. Однажды две студентки, его одногруппницы, кстати, которые обе ему нравились, а он им обеим нравился меньше, заспорили, и дело чуть не дошло до выражений, не принятых в студенческой среде. Одна говорила, что круче «Айрон мейден», а вторая, что Джон Леннон круче. Он вначале решил не вслушиваться, демонстрируя им свой нейтралитет, полагая, что его пример сам по себе действует на них умиротворяюще. И это было правдой, но дело как-то само по себе и помимо всего стало раскручиваться и набирать обороты. Тогда он решил ради разминки все же вмешаться и продемонстрировать свою силу нейтрала. Он сказал им обеим: «Я круче». Они вначале не поняли, а когда поняли, то почти на сутки замолчали. Как будто на бушующие волны моря кто-то — не ветреная ли или, лучше сказать, нейтральная и усмирительница всех ветров — Аквилона, Борея, Зефира и Нота — так не мифическая Геба пролила большую бочку оливкового масла, и все жители окрестных островов и собравшиеся студенты и студентки мысленно зааплодировали и возблагодарили в знак суточного перемирия, можно сказать, сами небеса, но часть благодарности досталась и молодому еще Савелию Герасимовичу.

В МИРЕ МУДРЫХ МЫСЛЕЙ

Давно когда-то ему подарили на день рождения книгу под названием «В мире мудрых мыслей», и с тех пор он с ней не расставался. Вокруг происходили социальные перемены, а он почему-то мало обращал на них внимания, чему способствовала эта книга, настраивавшая его на философский лад. Обычно прочитанную книгу он стремился тут же продать — иногда соглашаясь на условную цену, а эту книгу он берег, носил всегда с собой и не считал вообще, что сможет прочесть ее до конца. Обычно он с утра прочитывал новый афоризм, а затем целый день его обдумывал. Причем имя автора он вначале прикрывал рукой и только ближе к ночи позволял себе его узнать. Это сильно смущало его друзей: когда он произносил им выбранный афоризм и просил сказать, что они об этом думают, они прежде всего спрашивали, кто автор данного изречения. Потому что мало ли кто сказал что-то, не подумав, но, если знать кто, становится легче понять, при каких обстоятельствах это произошло, и смысл становится намного яснее.

В это утро он прочел такое изречение: «Консерватизм рождается на почве удобств» и решил обдумать его со всех сторон. Но когда он позвонил одной своей знакомой, которая была в него когда-то даже немного влюблена, она сказала, что не понимает, о чем идет речь. И он был вынужден с ней согласиться — в тот момент он сам не понимал. Приятель, к которому он обратился с тем же вопросом, сказал, что у него есть собственный афоризм и даже не один.

— Какой же, например?

— Аппетит уходит во время еды, — отвечал приятель.

— Но это же не афоризм, а банальность, — возразил он.

— Ну почему же? Вот мой аппетит ушел однажды во время еды и с тех пор не вернулся.

— Но неужели тебе не хочется иногда кого-нибудь съесть?

— Иногда бывает, но чаще всего предмет моего желания оказывается недостижим.

Он перестал звонить своим знакомым, поняв, что можно положиться только на себя. Весь день он думал о консерватизме и консерваторах. И пришел к выводу, что сам в душе немного консерватор. Хотя об удобствах и комфортах вокруг него не могло быть и речи. Он жил и рос на сплошном неудобье. Так что он был не согласен с автором глубокомысленного высказывания, хотя был благодарен ему за то, что тот заставил работать его мысль целый день, не прибегая к методу кнута или пряника.

Все же под вечер при свете уличного фонаря он позволил себе прочесть имя автора изречения: «М. Горький». Зароились у него в голове возражения, но он понял, что у него есть ряд более серьезных вопросов к автору знаменитого романа «Дело Артамоновых», и решил отложить их на будущее.

На следующее утро что-то сбилось в его отлаженном методе и вместо того, чтобы прочесть афоризм, он сразу прочел фамилию автора под ним: «Вольтер». Он понял, что сегодня он будет размышлять не над одиночным высказыванием, а над целым именем и только к вечеру прочтет, что же изрек, если можно так сказать, в это утро мудрый человек. Все знакомые, к которым он обращался в течение дня, путались в изречениях, которые они приписывали французскому мыслителю. Некоторые впервые слышали такую фамилию, и приходилось им объяснять, кто это такой, приводя интересные факты из его биографии и то, насколько в свое время он интересовался Россией. Изречений Вольтера он дословно не помнил, но многие из его словосочетаний и названий, включая «Орлеанскую девственницу», окружали его весь день. Поэтому он ждал вечера, чтобы прочесть наконец что-то глубокое и легкое, пронизанное духом вольтерьянства, что вместит и оправдает его пытливые усилия этого дня. Он приготовился и даже зажег свою единственную керосиновую лампу, приберегаемую им для торжественных случаев. Когда начала сгущаться первая темнота, он прочел при свете фитиля это изречение: «Видеть и делать новое — очень большое удовольствие». Он поднял глаза и взглянул за окно, за которым уже дышала и жила своей жизнью ночь. И подумал, что подписаться под этим афоризмом не может, потому что под ним уже стоит подпись «Вольтер». Но под подписью автора подписаться может, что он и сделал с большим удовольствием.