ПТИЧЬЯ ДУША

* * *

Расскажи мне, как бедная флейта
Зарождается из тишины,
Как зимой начинается лето,
Миновав средостенье весны,

Как небесную родину помнят
Колоколен еловых кижи,
Как в снегу расцветает шиповник
Ни с того, ни с сего, расскажи,

Как бессильно колотятся шины
В снежном месиве сером, на льду,
И как лёгкое сердце — пружиной
Подлетает на слове «приду».



* * *

Без мельтешения холопьего,
Как обещание, как дар,
Большие медленные хлопья
Спокойно вышли на бульвар.

Зима как будто бы ушла уже,
Земля бесстыжая — гола,
И вдруг — невидимые клавиши
Нажаты — значит не ушла:

Между машин с тупыми мордами,
Скамеек и деревьев — снег
Идёт рядами старомодными,
Торжественный, как прошлый век,

Вспять повернувшее столетие
Сквозь стены, кроны, тормоза —
Идёт во всем великолепии
И смотрит пристально в глаза.


* * *

Дымный запах жёлтых листьев
Проникает всюду —
Обволакивает лица,
Хрупкую посуду.

Фонарей, горчит виною,
Падает на рельсы —
Будто город за спиною
Взял и загорелся.

Каменные львы у речки
Всё шары катают.
Это жизнь горит, как свечка,
И, как свечка, тает.


* * *

Проплыл трамвай вдали и замер —
Как в рюмку белого плеснул.
Бог, декоратор и дизайнер,
Развесил в воздухе весну:

Листвы прозрачные фонарики,
Качающиеся легко,
И луч, и в переулке маленьком —
Подробный цокот каблуков.

Шерсть облаков свисает клочьями,
Таджики дворик подмели,
И вылетают на обочины
Мотоциклисты и шмели.



* * *

Только тающий около
Пограничника теннисный мяч,
Я люблю у Набокова
Только детский отчаянный плач

По рассеянной матери,
Что оставила сына в лесу,
И теперь не обнять её,
Только тени клубятся внизу

И вверху, где вчера ещё
В старом парке мелькали чижи,
И сороки, и краешек
Белой юбки.
                    И вот — у чужих:

Слёзы наскоро вытерты,
Чемоданы — в отеле, в углу.
Не чугунные литеры
Понарошку-романов люблю —

Только эту истерику
По России, проигранный матч,
Словно Демон над Тереком,
Пролетающий теннисный мяч

И аллею, где всё еще,
Старый, в детских штанишках, бегом,
С сердцем тающим, ноющим
Он бежит, и над ним — махаон.



* * *

Друг до друга дорваться — жадно, как до воды,
Ненадолго уйти от погони, тщеты, беды,
Ничего не видя, к ключице припав, к руке,
Как с пологого берега — лежа плашмя — к реке.
Ни пятно окна, ни комната не видна,
Возле губ — за волной волна, за волной волна,
И в любой из них отражается Божий мир —
Облака, цветы и крепче меня сожми
Повторяющий пересохший рот,
И рябина, что наливается у ворот,
И звезда в ветвях, и ребёнок, идущий спать.
Оторвись от меня на денёк — а потом опять.


* * *

Это руки, это ноги,
Над плечами — голова,
Обалдевшая с дороги.
Я их вижу: я жива.

Словно стадо к водопою
По разгвазданной тропе,
Тело — лёжа или стоя —
Сонно тянется к тебе.

Вроде ветра или танца
Понимая наготу,
Хочет молча распластаться
Животом по животу,

Отразиться, закачаться,
Еле ноги унести.
Это — небо. Это — счастье.
Это — хриплое прости.



* * *

С неба сыплется белая крупка
Во дворы, на машины, в сердца.
Город спит, исчезающий, хрупкий,
И трамвай тормозит у кольца.

Высыпается белая манка
На карнизы, кусты, гаражи,
За окном серебрится приманка
Для доверчивой птичьей души:

Наклюётся холодного вдоволь —
И забудет, как звали её
И канал, и обрубленный тополь,
И чугунной калитки литьё,

И в подъезде чужом по соседству
Век проспит, или два, или три.
Только имя твоё, будто сердце,
Ровно бьётся у спящей внутри.



* * *

Что ж мы так испугались — исчезнуть, шагнуть за черту,
От кого же мы так охраняем свою пустоту,
Только смерть померещится — пятимся, валимся с ног —
Не мелькнёт ли под окнами чёрный её воронок,
Голубые околыши её верных ищеек и слуг —
Не цветёт ли над полночью наш асфоделевый луг.
В каждом шорохе слышится, в трепете листьев — пора,
Чем мы лучше и краше посмотревших весь этот парад?
Ветер дует нам в души, пробует на разрыв —
Но не так ведь, не прямо до кишок, не до нежной мездры.
Только шаг за ворота, на рассвете туман, забытьё,
Только смерть, а не гибель, что ж мы так испугались её,
Всё на месте — на столике чай, в окне гаражи-этажи,
Что же сердце от жалости и от боли дрожит и дрожит?