Слушал других филомел

*  *  *

На ладони два-три плевка растереть слегка.
Вырвав с мясом перо из крыла,
шлю ламентацию в мировой ЦК:
жизнь мне мила, как дереву бензопила.

Сыпь реклам в окне горит не по мне.
Жизнь скроена ладно, только не мой размер.
До поры на травке лежал, как Мане,
слушал других филомел. Сам петь не умел.

Но потом повезло, освоил рукомесло —
телевизор включать-выключать, щупать баб;
а навскидку поди разбери, где добро, где зло,
как избежать когтистых лап — человек по натуре слаб.

И не то чтобы слаб — сызмальства двусоставен.
Оттого и прошу: поговори со мной!
Кто стоял всю недолгую за спиной
ничего, кроме памяти, не оставил.

*  *  *

Кто на что единственную жизнь,
я ее потратил вот на это:
то «решись» бормочешь, то «держись»,
стоя над водой у парапета.

Рябь, морщины, беглая волна
колера замытого вина,
чаще — муть, полощущая блики,
вот такая мне была дана,
а не та, где пропасти и пики.

*  *  *

Непроницаемый, как стена,
густолиственный сон из Литвы:
прошлое — это чужая страна,
населенная чужими людьми.

На чужбине захваченные в полон
(ни «прощай» им сказать, ни «прости»),
в одной из текущих во тьму колонн
они продолжают брести.

Из неприкасаемых, недетрог,
развоплощаясь, чужей
становясь, — не пущенные на порог,
вытолканные взашей.

И не важно — живы они, мертвы,
вдоль непроезжей версты
теперь это — стебли сухой травы,
топырящие персты.

Свет, мерцающий невзначай
в несколько бледных ватт, —
это над ними спитой чай
окрашивает закат.

И когда в ушах точно шорох волн,
посторонний звук в шлемофон,
это они тебя вспоминают: вон,
говорят, вон там, это он!

Потому что их памяти обречен —
обожанью, проклятью вслед.
Потому что взаимности, как ни в чем,
в отчуждении тоже нет.

*  *  *

Когда Рейхстаг Нагорный Измаил,
все трупами замусорив, мы брали,
усатый бог нам позже изменил,
но вдохновил тогда на поле брани.

Еще, черкешенка-газель, ты весела,
идешь с кувшином по воду за МКАДом,
а твой чучмек уже развален до седла
эсэсовским одним кавалергардом.

В огне, как саламандры, рождены,
саженками гребем в кровавой каше —
абырвалгаллы храбрые ждуны.
А там, сказал, он разберет, где наши…

Готова лопнуть тонкая плева,
сыра земля готова ороситься.
Не для того ль судьба нас заплела
ошметками в погибели косицы!

*  *  *

рано темнеет но рано еще светает.
и октябрь отчаянье нагнетает

перетянут простор как колючкой в зоне
серым дождем и снаружи пируют зомби

а их первая жертва не мы а зелень
на погибель ее не в силах спасти глазеем

сквозь прозрачный вязкий кисель наркоза
бормоча я любил вас акация клен береза

перед тем как забыться в спячке и веки смежить
я любил говорю а ты обратилась в нежить

пустоты узор плоской гладью вышит
и надорванным воздухом черная рана дышит

*  *  *

так жизни скуку провожая
или вино в бокал лия
или с говном кого мешая
я понимаю я не я

не двоедушным фарисеем
фейсбучной сплетни веществом
стал
а развеян был рассеян
в прозрачный пар пресуществлен

*  *  *

и никто нам не поможет…
Г. Иванов

я в общем-то наоборот
спросить хотел не то
а в результате кто умрет
как скинет с плеч пальто

простите я узнать хотел
всем предстоит транзит
всерьез в несчастия надел
кто лемех свой вонзит

ты верь взойдет твоя звезда
с печатью и гербом
а кто страданья дверь тогда
живым откроет лбом

кто был для радости рожден
тот в бездну не смотрел
а для кого беды рожон
и боли самострел

кого обстала тьма невзгод
как пионерский класс
щенка слепого обстает
он все пропал для вас

а кто мостить закончил гать
ни сердцу ни уму
тому не дело помогать
он падает во тьму

хоть был красив среди живых
теперь он не про вас
на свадьбе пустоты жених
идет с невестой в пляс