Я не тревожусь о своем будущем

Салли Руни. Нормальные люди. Роман. Перевод с английского Александры Глебовской.  М., «Синдбад», 2020, 250 стр.

О любви? О мучительно медленном взрослении, об опыте первых предательств, о боли? Роман Салли Руни сделали необходимым, как базовый гардероб, как новую психотерапевтическую панацею, актуальную стрижку и последнее слово в дизайне интерьера, которые может себе позволить каждый с поправками на финансовое положение и социальный статус. Начиная с середины апреля фейсбучная лента вбрасывала рекламу «Нормальных людей». Gorky написал: «Книга не поражает собственно литературными достоинствами, но, кажется [курсив мой — А. Г.], уже успела стать культовой среди тех, кому, как и самой Руни, еще не исполнилось тридцати». Vogue и Esquire убедили, что о романе сразу начали говорить, — и мы заговорили.

О протесте, о преодолении социальной пропасти, о сложностях коммуникации? Все-таки о любви? Если пять лет назад вы подворачивали джинсы, если вы могли позволить себе ugly shoes, когда все носили ugly shoes, — вы можете позволить себе роман Салли Руни на пути к вершине пирамиды Маслоу. «Все парни в его группе носят одинаковые куртки с восковой пропиткой и бордовые слаксы», — пишет Салли Руни, и все парни в нашей критике читают «Нормальных людей», прикрепляют бирки: для миллениалов/поколения Snapchat; идеальный пример того, как писать о любви в XXI веке; в эпоху приложений для знакомств, — и масс-маркет полнится манекенами, и средний класс принимает решение с оглядкой на свой бюджет.

История о долгих, прерывающихся и тянущихся со школы отношениях молодых людей из маленького города Каррикли на западе Ирландии. Дуайт Гарнер очень подробно пересказывает события и ближе к концу говорит, что Руни почти комично талантлива в том, как держит в своих романах влюбленных героев разочарованными и разлученными^[1]— собственно, ничего иного в сюжете не происходит. О любви? О потерянности, об одиночестве, поведенческих паттернах и снова о любви? Он — сын уборщицы (но накопил на собственную машину), футболист, будущий филолог, возможно, писатель и, в общем-то, из тех, кто всем нравится. Она — жертва домашнего насилия и типичной подростковой травли («…поговаривают, что даже ноги не бреет»), занимается политологией, из привилегированной семьи адвокатов с летним домиком в Италии. Марианна и Коннелл — сначала одноклассники, позже поступают в один колледж и уезжают в Дублин, где оба получают стипендию как лучшие студенты. Нормальные люди. Но кто такие нормальные люди? Говоря о норме и ненормальности, я сошлюсь на курс лекций Мишеля Фуко: «…норма определяется отнюдь не так, как естественный закон, но той ролью требования и принуждения, которую она способна выполнять по отношению к областям, в которых действует. Поэтому норма является носителем некоторой властной претензии»^[2].

Роман Салли Руни преподносится литературной критикой как универсальный текст, текст объединяющий — настолько смело, что Евгения Некрасова даже называет его по этой причине «в каком-то смысле марксистским»^[3]. Но в какой мере такая трактовка соответствует реальности? Выдержим ли мы сравнение с нормальными людьми или все же признаем, что нам оно не по карману? В романе предельно размыта идентичность места, потому примерить любой другой город как раз не проблема. За исключением студенческой поездки по Европе и учебы по обмену в Швеции, городское пространство здесь — это такая толстовка оверсайз, подойдет каждому: «бурая замызганная речушка», церкви, пара пабов, спорткомплекс, фабрика, ночной клуб и, конечно, квартал с заброшенными домами, незнание о котором («Да и кто мог бы ей об этом рассказать?») становится индикатором незнания жизни Марианны. От упоминания Коннелла о заброшках ей становится неловко, как, видимо, должно быть неловко старшекласснице из обеспеченной семьи. Оказавшись в одном из пустующих домов и увидев среди окурков отсыревший матрас, она испытывает желание «говорить грязные вещи и запретные слова». Звучит это так: «А если я попрошу, чтобы ты меня здесь трахнул, ты это сделаешь?»

Я говорю об этом фрагменте, оставленном за скобками в большинстве рецензий, не потому что считаю его смешным или неудачным. Напротив — я думаю, именно он важен для понимания, что такое сексуальность в романах Салли Руни, но сначала об этой ауре и атрибутике нежилого квартала: что здесь такое «заброшка» и что такое «грязь»? Заросшие газоны, голые фасады, незапертые двери, оконные проемы закрыты листами пластика. Внутри дома № 24 одна из комнат уверенно идентифицируется как гостиная, под ногами — бутылка из-под сидра и пивная банка.

«Как-то это связано с капитализмом, сказала она.

Да. В том-то и беда, что все с ним связано, верно?»

Тема сталкерства заслуживает отдельной статьи и апелляции к личному опыту; легко понять, что эта грязь — стерильна. Каркас заброшки как метафора неблагополучия Коннелла пошатывается на ветру. Целый заброшенный квартал создан, чтобы подчеркнуть их классовое неравенство и вместе с тем стыдливую любовную близость: «Несколько секунд они стояли молча, он обнимал ее, щекотал дыханием ухо. Большинство людей проживают целую жизнь, ни разу не ощутив такой близости, подумала Марианна». Так просто, ясно, узнаваемо. Так хорошо.

Анализируя новую поэтическую книгу Насти Денисовой, Екатерина Захаркив пишет о «понятии осязания» — как о последнем оставшемся у человека чувстве, конституирующем телесность в общем смысле: «Зрению и слуху доверять больше не приходится, зато вся чувственность выступает в качестве универсальной тактильности, физического контакта, заданного взаимодействием как таковым — основным доказательством существования в мире коммуникативного избытка»^[4]. Не буду проводить параллели с поэтическим письмом, просто примем как константу определение осязания — необходимое в разговоре о телесности в тексте Руни: ее герои на ощупь движутся друг к другу, даже будущие профессии они будто нашаривают в темноте неизвестности.

В материале о дебютной книге Руни «Разговоры с друзьями», переведенной тоже в 2020 году, The Guardian отмечал, что ее героям может не удаваться коммуникация из-за слабого «я», но Руни делает это для них собственным, уникальным голосом^[5]. Однако в следующей книге — то есть в «Нормальных людях» — коммуникативный акт чаще осуществляется не в разговорах, письмах или мысленных монологах, а в движениях, прикосновениях, на физическом уровне: даже взгляды «будто давят на кожу». Потому вернемся к близости и к понятию нормы.

Что такое нормальный секс? Сексуальных сцен в «Нормальных людях» достаточно, чтобы сделать определенные выводы, построенные хотя бы на отрицании: героям никогда не бывает хорошо, кроме как вместе. Основные работы представительницы феминистской критики Рози Брайдотти до сих пор не представлены в русскоязычном пространстве, поэтому я дословно переведу необходимое высказывание: «Монстр — телесное воплощение отличия от основной человеческой нормы; отклонение, аномалия; это ненормально. Как указывает Жорж Кангилем, само понятие человеческого тела основывается на образе, который по сути своей предписывает: нормально сформированный человек — это нулевая степень чудовищности»^[6].

В моменты их расставаний Марианна пытается добиться удовлетворения, практикуя мазохизм (преподносится как пугающая девиация, что позднее отталкивает Коннелла), он в свою очередь видит Марианну во сне и вообще долгое время считает, что не способен к близости с женщинами. Еще в школе, когда учительница экономики «заигрывает» с ним на уроках, Коннелл испытывает не возбуждение, а тошноту. Их партнеры, возникающие на протяжении текста, приходят и уходят бесследно. Как и заброшенный квартал, эти призраки персонажей служат для того, чтобы главных героев снова и снова притягивало друг к другу. Строго говоря, перед нами текст, воспевающий моногамию, делающий моногамию безальтернативной нормой — как бы ни старалась распасться эта пара, они все равно воссоединяются. Без лишающей доверия романтизации, о которой Герберт Маркузе писал: «…„Романтическое” — термин, используемый для снисходительной дискредитации, с легкостью, равнозначной пренебрежению»^[7]. Но это не значит, что «романтическое» в книге Руни атрофировано: к примеру, ближе к финалу героиня произносит: «Мне кажется, загадка есть в каждом», — и в ее словах нет иронии или самоиронии.
Шутят здесь, как правило, малоприятные личности вроде Пегги, подруги Марианны (позже Пегги ее предаст и будет распускать грязные слухи). Смех мучителен, «шутка» означает унижение: «Да ладно, это он просто пошутил», — говорит одноклассник, когда парень постарше во время школьного благотворительного вечера у всех на глазах стискивает грудь Марианны. «Ей кажется, что она превратилась в мягкую тряпочку, которую только что выжали, но с нее все еще стекают капли». Коннелл не считает нужным вступиться. Он отвозит Марианну к себе домой, словно этого достаточно. И тем самым уже бросает вызов своим друзьям — от них он тщательно и безуспешно скрывает их с Марианной отношения.
Об основных сюжетных линиях все сказано и читано: я же пишу о тех, на которых Салли Руни не акцентирует намеренно внимания, — о второстепенных, тихих, неглавных линиях. Как неприметное пятнышко на одежде скажет больше, чем одежда в целом. Мир, создаваемый Руни, называют «дистиллированным миром без особых проблем»^[8] и даже «уютным» (свершилась истинная революция, если по отношению к роману уживаются определения «уютный» и «марксистский»). Я приведу две цитаты из статьи Татьяны Венедиктовой о книге «Буржуа: между историей и литературой» итальянского социолога литературы Франко Моретти, первая: «Удобство — это не то, что позволяет вернуться к норме, а то, что позволяет ее поддерживать, или иначе — источник наслаждений скромных и умеренных, адаптированных к повседневной трудовой жизни»^[9]. Не важно, читают ли герои «Коммунистический манифест» и что они думают об израильских мирных переговорах и движении в защиту абортов, если нерв борьбы не чувствуется без прямого называния. «Честно говоря, если бы протесты были более жестокими, я бы охотнее в них участвовал», — говорит Коннелл в летнем кафе за чашкой кофе. Говорит, и ничего более.

И все-таки верно было сказано главной героиней: как-то это связано с капитализмом. Потому — вторая цитата о Моретти:
«Едва ли не самая яркая характеристика буржуазного романа — подробнейшие описания, которых удостаиваются самые обычные предметы. <…> По ходу реализации этой стратегии в литературе происходит любопытный процесс: ослабевает напряжение романного сюжета, а на читательское внимание все успешнее претендуют эпизоды-„заполнители” (fillers), то есть фрагменты текста, где ничего не происходит. Персонажи просто встречаются, разговаривают друг с другом, или думают друг о друге, или даже не разговаривают и не думают, а просто обедают»^[10].

Это ли не соответствует в точности большинству критических статей, посвященных Салли Руни? Здесь я могла бы подвести итог и присоединиться к тем, кто видит в Руни новую Остен: таким образом роман «Нормальные люди» не то, чем кажется, — на самом деле это буржуазный роман, не вышедший за рамки канона. И поставить точку.

Но нет.

Держится напряжение, электрическое гудение — вот сейчас что-то случится, что-то непременно должно случиться, сейчас, — и не происходит. Ничего не происходит. Они предают друг друга несознательно, почти случайно, и потому не умеют в полной мере прощать: не могут ни уйти, ни вернуться. Круг знакомств, их естественная среда определяется одной фразой из самого романа: «Оно выражает все сразу и не выражает ничего». Их самоидентификация — кто они и зачем, и нужны ли друг другу — осуществляется через заемные и до тошноты знакомые сюжеты. Эта сартровская тошнота преследует обоих: у Марианны начинается анорексия, а Коннеллу после секса «так противно, что даже тошнит». Нужные знакомства, экзамены и рейтинги, «пленительная невесомость теплой воды бассейна», разговоры под травкой, поцелуи и прикосновения. Они могут писать в поездах письма, есть мороженое на итальянских площадях, заниматься любовью — и находиться при этом и над собственными телами, и над сутью, лишенные возможности испытать саму жизнь изнутри.

Четыре года назад на русском языке издали роман Джона Уильямса — я писала о нем как о «скучном Стоунере»^[11], для которого студенческие революционные движения были фоновым шумом. Мне было двадцать лет, и я была поражена оглушительным спокойствием этой книги — теперь ясно, что Уильям Стоунер, этот профессор литературы, вырвавшийся из простой фермерской семьи, был нормальным. В финале «Нормальных людей» Коннелл собирается покинуть Ирландию: кто знает, может, он и есть будущий Стоунер в том же университете Миссури или подобном ему, хранящий молчание на фоне уже иных войн.

Это не «пустые» пресыщенные люди и даже не «полые люди», как в знаменитой поэме Элиота. Их болезненная близость — попытка побега от неосознаваемой, но не дающей покоя пустоты. Это люди, привыкшие к пустоте, трактуемой как привычный сценарий отношений (временами даже как здоровый^[12]), к необъяснимому беспокойству, как к норме. Вернемся к курсу лекций Фуко, с которого начался разговор о норме: «Так что же такое „состояние”? Состояние как привилегированный психиатрический объект — это не совсем болезнь и даже вовсе не болезнь с ее развитием, причинами, процессами. Состояние — это своего рода постоянный причинный фон, исходя из которого может развиться ряд процессов, ряд эпизодов, которые как раз и будут болезнью».

Но пока нормальный молодой человек по имени Коннелл Уолдрен — сын уборщицы, футболист, будущий филолог и, возможно, писатель — заполняет анкету в приемной психолога. Перед ним четыре варианта ответа на первый пункт:

0 Я не тревожусь о своем будущем.
1 Я чувствую, что озадачен будущим.
2 Я чувствую, что меня ничего не ждет в будущем.
3 Мое будущее безнадежно, и ничего не может измениться к лучшему.

На самом деле, я думаю, это уникальный роман о пустоте. О пустоте, которой скоро не станет, потому что, как сказала Марианна, «революция будет стремительной и жестокой».