О скрытом сюжете в «Метели»

 

Введение

 

Последние десятилетия все большее внимание исследователей поэтики Пушкина привлекает явление, получившее название «скрытый сюжет». Это ситуация, когда ключевые события в тексте не объясняются, но могут быть восстановлены, несмотря на опущенные звенья. На системном уровне это почти не имеет аналогов в русской и, по-видимому, мировой литературе (одно из редких исключений — творчество Набокова). Причем в творчестве Пушкина неявный характер явлений сам по себе скрыт, т. е. сложность для читателя или исследователя состоит не только в том, чтобы восстановить конкретный не данный явно сюжет, но и (самое главное) догадаться о самом его присутствии. В качестве примеров можно указать попытку герцога завладеть деньгами барона в «Скупом рыцаре»^[1], раннюю утаенную любовь Евгения Онегина^[2], несколько подробностей в «Сценах из рыцарских времен»^[3]. Особенно учет такого сюжета становится важен, если без него смысл происходящего не просто обедняется, а искажается или вообще утрачивается.

Наличие скрытых элементов затрагивает не только собственно сюжет. Так, для прозы Пушкина, в частности для «Повестей Белкина», характерно то, что В. Шмид назвал «психология in absentia»^[4], когда на поверхности остаются сами события, а психологические мотивировки из текста убраны. Что касается «Повестей Белкина», дело этим не исчерпывается. В них, по нашему мнению, встречается и собственно «скрытый сюжет» в указанном выше более узком смысле.

Предметом нашего обсуждения будет «Метель». Впервые идея о наличии скрытого сюжета в этом произведении была высказана И. Л. Поповой^[5], хотя и без употребления этого термина. Повторим вкратце основные положения той части ее статьи, которая касается «Метели». Согласно ее соображениям, «Марья Гавриловна точно знала, с кем была обвенчана и в какой губернии следовало дожидаться возвращения с войны своего нечаянного мужа». Жених в церкви был ее сосед, имения которого располагались не столь далеко от имений Марьи Гавриловны.  О его ранении она узнала из того же списка, где было сказано о ранении Владимира, и это подтолкнуло ее к переезду в свое поместье поближе к поместьям Бурмина, в надежде встретить его там. При решающем объяснении Бурмина «Марья Гавриловна думает о первом письме St.-Preux прежде, чем объяснение Бурмина начинает его напоминать, как будто наверняка знает, что скажет ей Бурмин»^[6].

Статья И. Л. Поповой была подвергнута разгромной (и, по нашему мнению, несправедливой — см. ниже) критике Б. А. Кацем^[7]. Вот его основные контраргументы: «...почему Маша узнает соседа Бурмина даже в предобморочном состоянии, а он свою соседку — нет (и притом дважды); мог ли самый лихой гусар позволить себе такую выходку поблизости от своего поместья, в церкви, где и невеста, и священник, и свидетели могут его опознать; почему он называет это место „незнакомой стороной” и забывает его напрочь»^[8].

Наблюдения Б. А. Каца и поставленные им вопросы вполне разумны, однако, на наш взгляд, из них (вопреки его мнению) вовсе не следует опровержение идеи, представленной в работе И. Л. Поповой. Почему это так, мы подробно обсудим ниже, а пока добавим еще, что мысль о преднамеренности действий Маши приходила в голову не только И. Л. Поповой.

После ее работы появилась статья В. В. Головина, где говорится о сцене объяснения героев в конце: «...можно допустить, что Марья Гавриловна, прекрасно знающая текст (она жила по нему), догадывается, о чем будет сейчас говорить Бурмин: он будет также как St.-Preux говорить о непреодолимой преграде между ними. Он так и сделал»^[9]. Кроме того, Головин там же указывает на использование в тексте безэмоционального глагола «сказала» и высказывает осторожное предположение, что, не исключено, это свидетельствует «о возможном знании Марьи Гавриловны, кто стоит перед ней»^[10]. То есть это объясняет, почему она реагирует спокойнее, чем можно было бы ожидать. К этим соображениям добавим, что Марья Гавриловна искусно и быстро среагировала на слова Бурмина о непреодолимой преграде — они для нее оказались прекрасным предлогом, чтобы произнести слова «быть женою», т. е. те главные слова, которые Бурмин так и не решался сказать вслух.

Все это заставляет отнестись всерьез и к версии сознательных действий героини в целом.

 

Разрешение парадокса

 

Между тем вопрос о том, знала Маша заранее, что Бурмин — ее муж, или нет, имеет (как это ни покажется странным на первый взгляд) совершенно четкий и недвусмысленный ответ, который может быть получен едва ли не на «математическом» уровне строгости (что, разумеется, большая редкость в случае литературы^[11]). Будем исходить из двух положений.

В тексте ясно сказано, что она предприняла по отношению к нему «военные действия» и «положила ободрить его большею внимательностию и, смотря по обстоятельствам, даже нежностию». Соответственно, она ожидала аналогичных действий со стороны Бурмина и удивлялась, что они не происходят.

Для Маши (как и других героев повести) святость брака — вне всяких сомнений.

То есть, с одной стороны, она явно хотела предложения со стороны Бурмина и даже подталкивала его к этому. С другой — она была уже связана узами брака (пусть невольного) и не могла идти против них. Из этого противоречия есть только один выход. Маша действительно знала, что перед ней находится ее муж. (Дополнительно, из того, что отсутствие таких действий со стороны Бурмина она рассматривала как аномалию, следует, что она была уверена: он также знает, кто перед ним. В этом Маша ошиблась.)

Остается два варианта. 1) Маша совершенно случайно оказалась в нужном месте, узнала своего мужа и только после этого начала искусные «военные действия». 2) Предприимчивость свойственна действиям Маши не только на завершающей стадии ее предприятия, но и в целом, так что «военные действия» оказались частью общего плана (из чего попутно можно вывести, что предприимчивость — вообще ее характерная черта). Нам представляется, что вариант 2 является значительно более естественным. Тогда мы приходим к выводам, уже сделанным И. Л. Поповой, и соответствующему скрытому сюжету.

 

Две попытки замужества

 

В пользу такого скрытого сюжета можно дополнительно выдвинуть косвенное соображение, имеющее структурный характер. Если принять наличие этого сюжета, то получается определенная симметрия (свойство, чрезвычайно существенное в поэтике Пушкина^[12]) между двумя браками героини — сорвавшимся и состоявшимся. Оба они связаны с преодолением препятствий и организацией специальных (причем тайных) действий, эти препятствия преодолевающих.  В 1-м случае — это отрицательное отношение родителей и тайное венчание.  Во 2-м — последствия происшествия в церкви, трудности, связанные с поиском мужа, и решение проблемы при помощи «военных действий». Можно сказать, что Марья Гавриловна извлекла определенный опыт из неудачной 1-й попытки и продемонстрировала его в успешной 2-й.

 

Список проблем

 

Мы полагаем, что изложенное выше вполне определенным образом указывает на то, что скрытый сюжет в «Метели» (причем так, как он был описан И. Л. Поповой) действительно существует. Но тогда остается необходимым описать, как же разрешаются те кажущиеся противоречия, которые с ним связаны. Приведем список основных возражений против обсуждаемого скрытого сюжета, составленный на основе замечаний Б. А. Каца из его цитированной работы. 1) Собравшиеся в церкви знали Владимира, однако не смогли сразу понять, что приехал не он. 2) Бурмин не решился бы на такую выходку поблизости от собственных поместий, где его могли бы узнать. 3) Непонятно, почему Маша узнала в церкви Бурмина, а он ее — нет (причем дважды)^[13].

 

Двойники в слабо освещенной церкви

 

Ситуация, при которой окружающие не смогли сразу понять, что в церковь приехал не жених (как предполагалось собравшимися), а кто-то другой, выглядит действительно довольно странно. Однако прежде всего здесь следует уточнить ряд обстоятельств. Жениха ожидало несколько человек. Сюда относятся кучер Терешка (очевидно, снаружи церкви), горничная Маши, священник, три свидетеля — отставной корнет, землемер Шмит и сын улана. Вряд ли крепостной Терешка вообще стал бы лезть в дела барина, так что отсутствие реакции с его стороны мало о чем говорит. Из трех свидетелей с двумя Владимир познакомился только накануне — у корнета, причем описание их восторженной реакции можно рассматривать как намек на то, что клятвы в помощи сопровождались выпивкой, что явно не способствовало ясности восприятия и мышления в дальнейшем. Горничная была в церкви занята самой Машей. Что же касается священника, то наверняка, получив за свои действия плату, он не особенно задумывался об остальном^[14].

Все это заметно ослабляет степень странности того, что подмену жениха обнаружили не сразу. Однако, разумеется, это не является исчерпывающим объяснением — странность все равно остается. Более фундаментальный фактор связан с тем, что такая странность может быть приписана времени святок, когда самые невероятные (казалось бы) события становятся возможны. Об этом в упомянутых выше работах писали Попова, а затем — Головин. Аргументы обоих исследователей представляются нам безупречными. Однако и это, на наш взгляд, еще не решает дела. Хотя поэтика святочного рассказа действительно существенна в этом произведении, она не должна была вступать в противоречие (тем более грубое) с поэтикой реалистического повествования, которая также свойственна «Повестям Белкина». Поэтому ссылка на время святок хотя и правомерна, но еще недостаточна: необходимо найти также альтернативное объяснение, исходя из внутренней логики рассказа. (В качестве аналогии можно привести пример из «Пиковой дамы», где явление призрака графини представляет собой равновесие между фантастическим и реалистическим объяснениями, так что одно не исключает другого^[15].)

В путанице так или иначе играет роль плохое освещение. Об этом писал Кац, указав на сомнительность приводимых сведений: «Возникает сомнение, могли бы эти две или три свечи давать достаточно огня не только для довольно сложного обряда, но и для того, чтобы их можно было заметить издалека через окна (слюдяные?) деревенской церкви?»^[16]. По нашему мнению, здесь не учтено, что это — пересказ субъективного ощущения, причем сделанный спустя годы. Мог ли Бурмин точно определить и запомнить, сколько было свечей? Тем более учитывая его тогдашнее состояние. Может, свечей в церкви было не две-три (как он потом вспоминал в разговоре с Машей), а заметно больше? Это верно, что в любом случае в церкви все равно оставалось темно, но отклонение от нормы (согласно которой «в самой бедной церкви обряд венчания исполняется при максимальном освещении»^[17]) нетрудно объяснить тем, что участники в данном случае стремились к тому, чтобы их не заметили.

А главное, исследователями упущен (или указан, но недостаточно четко интерпретирован) самый существенный момент, из-за которого плохое освещение стало фатальным фактором. Из того, что окружающие в слабо освещенной церкви не смогли понять, что приехавший — это не жених, а главное — из того, что это не сразу поняла сама невеста, следует простой вывод. Владимир и Бурмин были похожи. Возможность такого обстоятельства обсуждал Головин, указавший на то, что в этом случае Бурмин должен был напоминать Владимира «по росту, покрою одежды и цвету волос», а также голосу^[18]. Судя по ремарке Головина «не разглядеть чужого в женихе Марьи Гавриловны невозможно» и знаку «?!», которым он характеризует такое совпадение, Головин считает это невероятным и рассматривает как аргумент против возможностей реалистического объяснения. Как следствие, при таком подходе в качестве единственного объяснения всех этих невероятностей окончательно остается лишь святочный хронотоп.

Мы же смотрим на такие совпадения совершенно иначе. Самое главное состоит не в наборе тех или иных отдельных совпадающих признаков, а в том, что оба жениха оказываются двойниками. Ранее уже не раз отмечалось (в том числе в цитированных выше работах Поповой и Головина), что Бурмина звали Владимир — иначе обряд венчания прервался бы после обращения священника к жениху. Теперь же мотив двойничества существенно усиливается. Совпадают не только имена женихов (оба они — Владимиры), но (в заметной степени) также и их внешность. На фоне такого совпадения делаются особенно содержательными различия. Один из них — удачливый (ему даже помогает метель), тогда как другой — неудачливый (ему метель мешает). Как следует из точных наблюдений в этой же работе Головина, «если сравнить путь Владимира и путь Бурмина, то одного он „уводит”, а другого „ведет”. Персонифицированная сила — „кто-то” — посредством метели управляет судьбами персонажей»^[19].

В целом, отсутствие острой заинтересованности у части свидетелей и их поверхностное знакомство с Владимиром, их уверенность, что приедет Бурмин, сходство двойников, наличие стандартной военной одежды, к тому же припорошенной снегом, плохое освещение — все эти факторы делают ошибку (точнее, задержку в ее обнаружении), связанную с путаницей между двойниками, не столь уж невероятной.

Что касается мотива двойничества, то стоит обратить внимание на сам факт, что идентичность обоих женихов дана в тексте неполным образом: у одного указано только имя (Владимир), у другого — только фамилия (Бурмин). Такое зеркально-симметричное утаивание признаков идентификации само по себе может служить намеком на наличие в тексте и других скрытых элементов, касающихся соотношения между героями^[20]. И действительно, сейчас мы увидим, что помимо отмеченных выше обстоятельств, существует еще одно, связанное со сходством героев. Оно существенно усиливает правомерность реалистического прочтения (нисколько не противореча «святочному»). Рассмотрим его ниже отдельно.

 

Усатые и безусые: еще один скрытый сюжет

 

 Вывод о похожести обоих героев наталкивается на следующую трудность, нуждающуюся в объяснении. Поскольку Бурмин был гусаром, то наверняка у него были усы. Однако Владимир был «бедным армейским прапорщиком», и усы ему были не положены^[21]. Ясно, что перепутать усатого с безусым невозможно при любом освещении, а ссылка на святочное время здесь не даст ничего! Из этого противоречия есть только один выход: Владимир отрастил усы вопреки армейским правилам. Такая возможность у него была, поскольку сказано, что он находился в отпуске.

Из этого следует содержательный вывод. Владимир попытался, так сказать, войти в чужой образ, влезть не в свою оболочку. Его несоответствие роли успешного жениха получает таким образом еще одно измерение. Победителем в неявном «споре» двух соискателей руки Маши оказывается в конце концов настоящий обладатель внешности, а не имитатор.

Мотив усов обыгрывается в повести и в описании свидетелей венчания. Упоминается «землемер Шмит в усах и шпорах». Однако «мирное „землемер” плохо сочетается с гусарско-военными усами и шпорами»^[22], образ имеет комический характер, а такой землемер, как это отмечает Головин, соответствует святочному ряженому. Вместе с землемером появляется еще «сын капитан-исправника, мальчик лет шестнадцати, недавно поступивший в уланы». Но это — не что иное, как безусый юнец. Что же касается отставного сорокалетнего корнета, которому предложение Владимира напоминало «прежнее время и гусарские проказы», то в силу гусарского прошлого у него усы были ранее  (а возможно, присутствовали и теперь). Причем «сорокалетний корнет — культурный оксюморон c сильной иронической коннотацией»^[23]. Таким образом, все три свидетеля (корнет, землемер, юный сын улана) — комические персонажи, причем со всеми тремя связан мотив усов.

К этому еще нужно прибавить следующее. Поскольку перед возвращением в военную часть Владимир должен был бы сбрить усы, то получается, что он их в рассматриваемый период носил временно. В результате он сам, наряду с усатым землемером, оказывается аналогом ряженого, что вписывается в святочную обстановку и еще больше подрывает статус Владимира как жениха.

Выявленные выше коллизии, связанные с усами, могут рассматриваться как еще один пример скрытого сюжета (в данном случае мини-сюжета) в «Метели», помимо основного, связанного с действиями Маши (о котором писала Попова). Обратим внимание на одну важную общую черту обоих этих сюжетов. Они возникают в качестве разрешения противоречия, которое иначе разрушило бы причинно-следственные связи и внутреннюю согласованность текста.

Отметим также, что наличие усов у обоих героев является еще одним мощным фактором в решении проблемы путаницы: нет ничего удивительного, что при слабом освещении можно было спутать двух молодых усатых военных. Тем самым подтверждается высказанный выше тезис, что помимо святочного хронотопа, путаница должна иметь и реалистическую мотивировку, а потому является далеко не столь невероятной, как это традиционно считается.

 

Соседи

 

Теперь рассмотрим возражение Каца «почему Маша узнает соседа Бурмина даже в предобморочном состоянии, а он свою соседку — нет (и притом дважды)»^[24]. Оно было бы весомым, если бы Бурмин был гражданским и время от времени мог видеть свою соседку. Однако Бурмин был военным; когда он был в своем поместье последний раз — неясно. (Скажем, прапорщик Владимир был в своей деревне в отпуске, а вовсе не постоянно проживал там.) Из текста мы узнаем, что Бурмину после возвращения с войны было около 26 лет. Это значит, что в начале 1812 года (когда случились события) ему было примерно 23 года. Как следует из сведений, сообщаемых в первом же абзаце повести, в конце 1811 года Маше было 17 лет, то есть разница в возрасте была для столь молодых людей значительной. Вполне вероятно, что последний раз перед уходом на военную службу Бурмин видел свою соседку подростком и она не представляла для него тогда интереса. По этим причинам он и не узнал ее в церкви, тем более спустя годы, за которые она изменилась, и при плохом освещении.  В то же время Маша (находясь в переходном возрасте) вполне могла обратить на него внимание до его отъезда на военную сдужбу. Если учесть сказанное выше о том, что Бурмин и Владимир были похожи, вероятность этого только возрастает. Так или иначе, здесь нет эквивалентности и ситуация, при которой Маша узнала Бурмина, а он ее — нет, вполне возможна.

 

Кольца

 

Б. А. Кац^[25] и В. В. Головин^[26] сделали важные наблюдения по поводу того, что в повести ничего не говорится о кольцах (в частности, о том, как своим кольцом распорядился Бурмин). Но вывод ими не был сформулирован — так как же следует понимать такое умолчание? Между тем это умолчание представляется художественно значимым. Поскольку кольцо — это метонимия брака, то неясность ситуации с кольцом соответствует неясности в отношениях между героями, которые проясняются лишь к самому концу^[27].

 

Расчетливость и безрассудство

 

Еще одно возражение Каца состояло в вопросе «мог ли самый лихой гусар позволить себе такую выходку поблизости от своего поместья, в церкви, где и невеста, и священник, и свидетели могут его опознать»^[28]. Однако такое возражение предполагает, что 1) Бурмин осознавал, что находится вблизи своего поместья, 2) его выходка была им рассчитана заранее. Первое обстоятельство нарушается условиями метели: сам Бурмин говорит в сцене объяснения, что тогда из-за метели они с ямщиком оказались в «незнакомой стороне». Но предположим, что даже в той ситуации Бурмин оставался способен к логическим операциям и смог в принципе сообразить, что, несмотря на дорожную путаницу, он по-прежнему находится неподалеку от своих владений. Тогда в действие вступает другое обстоятельство, существенно более важное: на самом деле выходка Бурмина была полностью спонтанной: «Как будто кто-то меня толкал»^[29]. Таким образом, оба пункта 1 и 2 выше не работают, так что возражение Б. А. Каца представляется нам чересчур рационализированным. А кроме того, на все это накладывается время святок (как это подробно описано И. Л. Поповой и В. В. Головиным), которое все запутывает и в целом подрывает рациональную картину предсказуемого будущего, на которую неявно опирается упомянутое выше возражение Б. А. Каца.

 

Сбившиеся с дороги

 

В тексте произведения ярко описаны дорожные злоключения несчастного Владимира, который не смог справиться с резко изменившимися из-за метели обстоятельствами и заблудился в известной местности. Однако стоит предположить, что, в соответствии с соображениями Поповой^[30], место действия находилось неподалеку от имения Бурмина, как немедленно содержательными становятся и его дорожные злоключения. Вот что Бурмин сам говорит об источнике путаницы: «ямщик проехал мимо того места, где выезжали на дорогу, и таким образом очутились мы в незнакомой стороне». Эти слова можно понимать и так, что в общем сторона была знакомой, что согласуется с предположением, что имения Бурмина были неподалеку. Однако стоило подняться метели, и все спуталось — здесь присутствует близкая аналогия с ситуацией, в которую попал прапорщик Владимир (местность знакома, но лишь поднялась метель — способность к ориентированию на местности теряется полностью). Другими словами, Бурмин оказался такой же игрушкой в руках судьбы, как и Владимир.

К концу произведения, в сцене объяснения Бурмина с Марьей Гавриловной, выясняется, что Бурмин не предпринял никаких попыток выяснить, где было венчание. Вначале это было для него просто не важно — «мало полагал важности в преступной моей проказе». Но почему даже потом, когда он встретил Марью Гавриловну и это стало для него важнейшим вопросом, он так и не сделал попытки? По этому поводу Головин даже указывает, что вскрикивание героини «и вы не знаете, что сделалось с бедной вашею женою?» можно интерпретировать в том числе и как возмущение — почему же Бурмин «не делал никаких попыток поиска своей „бедной жены”»^[31]. Б. А. Кац указывает на то, что сама по себе такая возможность была отнюдь не очевидной и требует дополнительного выяснения: «...неужели подорожные офицеров хранились у них по два-три года, а не сдавались в бюрократическо-финансовые подразделения полков?»^[32] Однако, даже если действительно подорожные требовалось туда сдавать, это не меняет сути дела. Просто вопрос тогда несколько иначе конкретизуется: почему же Бурмин не попробовал обратиться в эти подразделения? Или хотя бы не объяснил Маше, почему это было невозможно? Так что оговорка, сделанная Кацем, не отменяет самого главного: Бурмин проявил вызывающую пассивность.

 

Человек и судьба

 

В произведении есть два героя-двойника. К одному из них судьба благоволит, счастью другого препятствует. Одного из них метель «уводит», другого — «ведет»^[33]. Это что — простое везение, выбор судьбы или результат действий самого человека? Здесь нужно учесть, что и Владимир, и Бурмин проходят через 2 фазы столкновения с судьбой. 1-я фаза — это неконтролируемые героями события. Персонажи оказываются игрушками в руках стихии, которая от них не зависит. При этом критическая ситуация создается мгновенно и требует мгновенных же действий. Оба героя оказались к ним не готовы. Владимир не справился с организацией венчания, Бурмин поддался «провокации» и связал себя узами брака, но сразу же покинул жену, показавшуюся ему «недурной». Однако и тот и другой прошли еще через 2-ю фазу, которая наступила после того, как действие внезапных внешних факторов окончилось. Уже не было ни метели, ни урагана событий, ни спешки. Герои могли и должны был отреагировать на то, что произошло в не контролировавшейся ими 1-й фазе.

Однако Владимир вместо того, чтобы что-то предпринять и прояснить, что же на самом деле произошло в церкви, прислал родителям Маши «полусумасшедшее письмо». Ясно, что он даже не попытался толком выяснить (хотя это было сделать совсем несложно), что же случилось в церкви, и не понял, что произошло стечение обстоятельств, в котором Маша никак не виновата (тем более не виноваты ее родители — адресаты «полусумасшедшего письма»). Но и Бурмин, когда встретил Марью Гавриловну после войны и полюбил ее, ничего не предпринял для того, чтобы что-нибудь сделать со своим первым браком. В этом смысле оба героя поступили сходным образом и в 1-й фазе (где оказались игрушками судьбы), и во 2-й (где могли бы предпринять сознательные усилия, чтобы противостоять результатам 1-й фазы, но ничего не сделали для этого).

Здесь еще следует обратить внимание на характер происшедшего брака.  С одной стороны, он вроде бы состоялся; с другой — процедура не была доведена до конца. Кац указал на важное обстоятельство: «...брак признается законным при двух условиях — совершении обряда венчания и записи об этом в церковной метрической книге»^[34]. Первое условие было выполнено, второе — нет. Соответственно, брак «завис». В такой неопределенности есть глубокий смысл: в зависимости от активности персонажей его можно было перетянуть либо в одну сторону, либо другую!^[35] Но ни один из двух Владимиров не сделал здесь ничего. Таким образом, несмотря на явную благосклонность судьбы к Бурмину, никак нельзя сказать, что он заслуженно получает то, что ему дарит судьба, казалось бы, избравшая его.

Есть правило, согласно которому человека или систему характеризует не ошибка, а реакция на ошибку^[36]. В 1-й фазе оба герои совершили ошибки, за которые их однако трудно упрекать. А вот во 2-й фазе герои вполне могли и должны были отвечать за свои поступки. Однако оба не справились и действительно показали себя как безвольные игрушки в руках судьбы. Все разрешилось в силу двух обстоятельств: прапорщик Владимир погиб, а остальное Маша взяла в свои руки и довела до успешного конца^[37]. При этом скрытый сюжет «Метели» в новом свете представляет не только отношения между героями, но и соотношение между Машей и судьбой как жизненной силой.

 

Двойная модальность

 

Начиная еще с прижизненной публикации, критики писали о наличии в «Метели» целого ряда таких деталей, которые с практической точки зрения выглядят как несообразности; сюда добавились замечания последующих исследователей. При этом, несмотря на ряд важных и точных отдельных наблюдений, общая картина оставалась запутанной, а статус «несообразностей» — неясным. Так, Б. А. Кац объяснил эти «ошибки» тем, что «создать развязку такой сложности и запутанности было делом нелегким даже для Пушкина»^[38]. При таком подходе эти «ошибки» оказываются художественным просчетом Пушкина. Правда, по мнению Каца, они компенсируются смелостью и оригинальностью нарративного эксперимента; в частности, «для подготовки такого конца Пушкину и пришлось откровенно отклониться от житейского правдоподобия»^[39]. Однако это не отменяет вывода (на наш взгляд, неверного) об ошибках и, тем самым, художественных погрешностях текста.

Более последовательным (но односторонним) оказался подход, отменяющий критерии реалистичности и делающий упор только на святочном характере событий, как это сделано в цитированных выше двух работах Головина. Однако этот подход не охватывает 2-й части повести, где происходит чудесная (казалось бы) встреча Бурмина и Марьи Гавриловны. Но и в 1-й, где сюжетная роль святочного времени является несомненной (как это ясно после указанных работ Поповой и Головина), «несообразности» оказываются на пересечении собственно святочных обстоятельств и реалистического объяснения. Особенно это видно на рассмотренном выше примере с усами: никакая ссылка на святки неспособна объяснить, как можно было спутать усатого и безусого героев.

Полная и последовательная картина предстающей в произведении реальности носит, по нашему мнению, двойной характер. Для того чтобы можно было рассматривать повесть Пушкина как единое самосогласованное художественное произведение, одной лишь видимой картины происходящего оказалось недостаточно. Можно говорить о двух подходах. Один из них опирается на отклонение от реальности, объявляя происшедшее в 1-й части (историю венчания) чудом в силу святочного времени. Последовательно описать 2-ю часть (встречу героев после войны) он не в состоянии вообще. Другой подход рассматривает 1-ю часть как равновесие между поэтикой святочного чуда и реалистического повествования. Что же касается 2-й части, то он дает последовательное объяснение в рамках реалистического повествования. Но это становится возможным, только если учесть наличие скрытого сюжета (на присутствие которого впервые обратила внимание Попова).

Если вдуматься, между ролью святочного хронотопа и скрытым сюжетом в повести есть соотношение дополнительности. С обоими факторами связаны силы, существенные для происходящего и которые являются по своему происхождению скрытыми. В 1-й части повести они лежат за пределами эмпирической реальности, во 2-й — принадлежат самой этой реальности, но в тексте остаются не эксплицированными. За одним фактором стоит непредсказуемость и роль случая, за другим — скрывается не вполне очевидная закономерность. Каждый из этих факторов выявляет лишь одну из двух сторон реальности, свойственной миру повести. Художественно гармоничная картина возникает как равновесие между ними.

 

Заключение: роль скрытых элементов

 

Скрытый сюжет — это существенный фактор поэтики Пушкина; без его учета адекватное понимание многих его произведений оказывается невозможным. Но его выявление требует определенных исследовательских усилий. Замечание В. Э. Рецептера «Как ни парадоксально, маленькие трагедии, кроме других своих особенностей, имеют еще и явные свойства детектива»^[40] относится отнюдь не только к маленьким трагедиям. Соответственно, сюжет «детектива» становится необходимым распутывать.

Понятие скрытого сюжета и, шире, вообще скрытых элементов^[41] также важно для развития поэтики как таковой. Как мы могли убедиться выше, необходимость обращения к нему возникает там, где фрагменты текста и представленные в них события не могут быть объяснены лишь теми факторами, которые даны в тексте напрямую. Если говорить об общесемиотических аспектах, то один из путей разрешения подобных противоречий связан с обнаружением в тексте скрытой цитаты^[42]. Скрытый сюжет представляет собой другой, альтернативный вариант разрешения противоречий, приводя к внутренне согласованному повествовательному тексту. Можно думать, что учет такого явления принесет еще многие интересные и неожиданные результаты как в развитии общей теории, так и, особенно, в изучении творчества Пушкина.