Краш-тест реальности

Лев Гурский. Министерство справедливости. Роман. М., «Время», 2020, 288 стр.

Александр Зайцев. Убежище Бельвью. Повести и рассказы.  М., «Водолей», 2020,

240 стр.

 

Бывают моменты, когда социальная фантастика в любом своем изводе — утопия, антиутопия, практопия, экотопия, гротескная сатира, альтернативная история, технофэнтези и проч. — делается бессмысленной. Ибо реальность превосходит конструкты. Согласимся: 2020 год близко подошел к такому вот рубежу непредставимости. Хотя и пара предыдущих лет были вполне турбулентными.

В такие времена удивляют точные прогнозы. Особенно — точные прогнозы, являющие собой побочный эффект от базовой идеи. Пояснить эту чуть запутанную мысль легко с помощью романа Льва Гурского «Корвус Коракс» (2019). Книга, напомним, рассказывает об одном из стимпанковских миров. Электричество там мерцает едва-едва, но общество и ход человеческой истории минимально отличаются от наших. Звукозапись, к примеру, выполняют с помощью птиц. Одна из таких птиц хранит в дальних слоях памяти текст секретного протокола к Пакту Риббентропа-Молотова. За получение звуковой записи документа идет борьба, а его предъявление общественности ведет к довольно серьезным переменам и дипломатическим последствиям.

В июне того же 2019 года ситуация, изложенная в книге, частично сбылась. Нет, птиц в качестве инструмента звукозаписи мы не используем, но фонд «Историческая память» опубликовал русский текст протокола. И что? И ничего. Почти все остались при своих мнениях. Тем не менее даже частично сбывшийся прогноз, а тем более — прогноз, сбывшийся в части фактов, а не оценок и реакций, вызывает дополнительный интерес к работе автора. И вот совсем недавно вышла новая книга Льва Гурского: «Министерство справедливости».

Бывают совпадения не просто жуткие, а запредельно кошмарные. Незадолго до публикации этой рецензии Роман Арбитман, выступавший с прозой под псевдонимом «Лев Гурский», скончался от последствий заражения вирусом COVID-19. Совсем недавно мы переписывались с ним по поводу моего отзыва. Да: обсуждать с автором рецензию не положено, но Роман был одним из немногих в нашей стране успешных авторов интеллектуальной беллетристики. То есть интрига, нарратив в его книгах имели значение, сопоставимое со значением качества литературы sui generis. Конечно, я отправил ему лишь фрагмент отзыва, связанный с раскрытием деталей сюжета. Но затем разговор перешел на идею книги. Я спросил, правильно ли понял, что базовая мысль заключена в моменте перехода добра в свою противоположность — от чрезмерного усердия и абсолютной уверенности в своей непогрешимости? Роман ответил, что, конечно, суть не только в этом, но момент я уловил верно, а сам он не знает, будет ли полуоткрытый финал книги раскрыт дальше. Теперь не будет.

Очень соблазнительно, конечно, привязать историю, рассказанную в «Министерстве», к нынешним методам борьбы с эпидемией, рискующим оказаться хуже самой эпидемии, убившей среди прочих жителей Романа Арбитмана — одного из многих жителей Земли, не переживших этой напасти. Но такой подход ужасно сузит горизонт нетривиального последнего произведения, созданного этим мастером, погибшим в момент, когда он выходил на очередную высокую траекторию своего пути.

Хотя с виду сюжет довольно прост. Главный герой обладает некой способностью. Точнее — очевидным даром. Он восстанавливает справедливость. Не социальную, а физическую. Активировав в глубинах разума механизм, ехидно называемый «весы», он позволяет малопонятным природным силам покарать виновного. Разумеется, жить на воле такому персонажу непросто: «За новостями я не слежу, за территорию не выхожу, на администрацию не жалуюсь, всем доволен. Я — примерный псих».

Но 4 декабря 2024 года в России свершается революция. Через малое время герой делается необходим, занимая должность брата, обладавшего схожими навыками и погибшего при сложных обстоятельствах. Функция — казнить бежавших из страны политиков и их приспешников. Разумеется, сами каратели остаются чисты: их задача — обнаружить объект и приблизиться к оному. Далее все сделают «весы».

Книга напоминает дорогой голливудский фильм. Немного условностей: страна целиком переходит в руки народа сама собою, адепты режима дружно бегут и каждый из них наворовал на крайне безбедную жизнь за границей. Немного клюквы — вроде долголетней работы КГБ с экстрасенсами. Много правильной динамики и каноничного, но интересного развития сюжета. И канон подразумевает несколько финалов. Главному герою предстоит либо схватка с боссом зла, либо осознание, что его, героя, используют втемную, и все вокруг очень неоднозначно. Автор крайне удачно совмещает оба варианта. Подробностей победы раскрывать не будем, но они грустные. Почти как в телефильме «Место встречи изменить нельзя». После этого усталому герою следует канонично уйти в закат, разочаровавшись и переменив род деятельности. Однако тут нас ожидает главный сюрприз. Герой не собирается прекращать деяний:  «Я уже успел рассказать своей команде, что…^[1] нашел полный список клиентов, бывших и будущих. Впереди — еще две сотни эпизодов по всему земному шару. Работы хватит еще лет на пять, а там посмотрим. Мы найдем всех — по списку и сверх него. И там уж — кто что заслужил. По справедливости».

Принято считать, что «„Граф Монте-Кристо” на русском бэкграунде невозможен». Оказывается, еще как возможен! В куда более жестком изводе и без намека на изящество. С нарастающим количеством малопричастных и случайных жертв от акции к акции. Пардон, от «эпизода к эпизоду», как именуют мстители свои преступления. Прямо-таки напрашивается вариант для властей предержащих: издать «Министерство справедливости» максимальным тиражом и раздавать за скромную плату колеблющимся. Мол, смотрите, что они с вами сделают, когда свергнут нас. Поверхностный уровень восприятия текста выглядит именно так. На личности переходить нам запретил еще Александр Сергеевич, но использовать псевдонимы, думаю, можно. Так вот: любая страна, где Льву Гурскому (псевдоним) будет хорошо, автоматически окажется страной, где Андрею Пермякову (псевдоним) будет плохо. И наоборот. Сейчас хорошо именно Пермякову. Зато ему страшно, а Гурский пишет хорошие книги.

Но это первая, сугубо эмоциональная реакция и примитивный уровень восприятия. Вчитаемся чуть глубже. Участники группировки — демонстративные ретрограды и бытовые совки: «Разлили по рюмкам водку, выпили не чокаясь, заели кутьей и уже подраскисшим „оливье”» Или вот: «К себе в номер я вернулся раньше назначенного срока и сразу же эсэмэсками вызвал свою команду». Не через Телеграм даже, а по открытому каналу связи. Секретную-то бригаду^[2]. Да и структура абсолютно социалистическая — Министерство! Много лет назад Вайль и Генис опубликовали у Сергея Довлатова в газете «Новый американец» статью «Министерство по уничтожению Лимонова». Они там тоже высказались о неистребимости вечного советизма.

Далее. Информационное обеспечение ликвидационных операций контора выполняет не особо считаясь с канонами честной журналистики: «Новости про мелкие зарубежные происшествия с незначительным числом жертв для федеральных каналов готовят метеорологи и эмчеэсники, а у Юрия Борисовича в обоих ведомствах есть прихваты. Поэтому „рыбу” пишем мы с Нонной Валерьевной».

Сами убийства делаются все более массовыми, вовлекающими откровенно непричастных людей. В общем-то, с первой акции в городе Дарвине побочные эффекты, предусматривающие ту или иную долю уголовной или служебной ответственности, были почти заложены в план. Если жертва не гибнет с первого раза, команда повторяет попытку. Снова не получилось? По мнению неведомой силы жертва понесла достаточное и нелетальное наказание? Тогда изымем деньги. И не в бюджет обновленной страны, а просто — чтоб клиенту не остались.

Итак, Роман, а до него — брат Лев — всего лишь орудия восстановления природной справедливости же? Тоже не все так просто. Вспомним эпизод давних времен, когда КГБ изучало способности будущего ликвидатора: «За полчаса до начала мне показали их уголовные дела, с фотографиями жертв. Кадры были так ужасны, что меня едва не вырвало, а весы сработали без паузы, едва только ударил гонг». То есть настрой обладателя паранормальной способности имеет существенное значение. И тут из орудия добра, справедливости и гармонии актор превращается в нечто довольно неприглядное. Подчиненное собственной и начальствующей воле. Далеко не всегда доброй. Ситуация чем-то напоминает «Звездный десант» — фильм Пола Верхувена, служащий одновременно экранизацией романа Роберта Хайнлайна и пародией на оный.

Тем не менее какая-то сила за Романом и его братом, безусловно, стоит. Хорошо б понять ее природу. Бог Ветхого завета? Вряд ли. Он, как помним из Писания, чаще посылал Вестников и пророков, а исполнение решений осуществлял непосредственно. В книге же Гурского мы наблюдаем взаимодействие героя со стихиями, а ближе к финалу — с вполне очевидными хтоническими сущностями. Такая картина, вкупе с довольно явным антихристианским пафосом (теракт с многочисленными жертвами в церкви) неплохо коррелирует с элементами древнегреческой мифологии. Греческие боги — наши бесы, однако эллинский рок давал возможность гибнущему персонажу явить хотя бы свое мужество. Тут же мы видим зло, восставшее против установившегося порядка. Иудин поцелуй, детабуируясь, служит средством борьбы за правое дело:

«…на хрена вы поцеловали…? Эффектно, да, но какой смысл?

— Смысл простой, — с удовольствием объяснил я. Приятно было вспомнить свой экспромт. — Главная цель — наш клиент, по нему следовало бить прямой наводкой. <…> А как еще убедиться, что это он?»

Разница количественная: Иуда сгубил лишь себя и Христа, а экстрасенс-ликвидатор работает по площадям.

«Конкурировать с покойником явно — верный проигрыш», говорит герой о брате. Автор и в предыдущих книгах нередко вводил в повествование свои автонимы, а уж тут сибсы Роман и Лев, коррелирующие с Романом Арбитманом и Львом Гурским даже не намекают, а впрямую свидетельствуют о работе с не самыми простыми феноменами психики, подразумевающими переплетение субличностей.

Словом, цитата из вступления: «Читателей, узнавших себя среди героев книги, автор убедительно просит обижаться» относится не только к адептам действующей власти, но и к тем, кто собирается мстить им с полным осознанием собственной необоримой правоты, но без желания пачкать белые перчатки. Вообще, как это уже было в написанном в 1995 — 2008 гг. «лаптевском цикле» Льва Гурского, намеки на президентское окружение и близкие к нему конторы служат триггером. Даже читающая публика знает основных представителей власти и какое-то мнение о них составила. Используя подобные декорации легче привлечь внимание к действительно важным проблемам.

Ибо вопрос, на чем держится мир и может ли этот мир отчетливо сдвинуться благодаря действиям человека, пусть даже и обладающего уникальным даром и/или попавшего в необычные обстоятельства, действительно важен. Похоже, именно такой вопрос пытаются решить герои сборника Александра Зайцева «Убежище Бельвью». Вернее, подопытные персонажи в долгом авторском опыте.  Причем в опыте, устроенном канонически: каждый раз экспериментатор меняет ровно один параметр. Хотя и важный.

В повести «Синий ладан» к персонажу как будто приходит Терминатор: «Мне нужен твой мотоцикл, твоя одежда…» А еще твоя должность, твоя квартира, твоя семья и в целом твоя личность. При этом ничего ужасного: семейная жизнь давно разладилась, исчезновение из привычного быта будет неплохо оплачено, а в действиях — полная свобода.

Формально рассказчика попросили удалиться из видимой жизни, чтоб навести порядок в университете, где он работал. Руководство поснимали, но стилистика осталась прежней: «Просмотрел новые публикации — стало понятно: он подключил в соавторы всех аспирантов, ассистентов и кого только можно. Поставил на поток. Доит всех, значит…»

Гораздо забавней, что перемена надоевшей жизни и для героя оказалась несущественной. Вот он излагает приятелю:

«— Антон — это я, если бы остался в Казачьевске, а не уехал в Москву, — сказал я. — Крутиться, как ты, я никогда не умел и не смог бы… Жил бы, полунищий, в квартире, доставшейся от бабушки… Завел бы одного ребенка от простушки и работал бы в вузе, строго по профессии, чувствуя себя недооцененным… Писал бы свои рассказы… Частенько б бухал…»

Собственно, протагонист тем и занят. Хотя с виду все наоборот: больше не работает, выпивает умеренно, ребенка нет. Зато и не пишет. Пробовал кратко возобновить литературные упражнения, разочаровался. Теперь болтается без всякого дела. Что не отличается от гипотетического растительного существования в оставленной родной провинции. А жена и так собиралась уходить.

Михаил Квадратов заметил в недавней рецензии^[3]: «В жизни тяжело остаться целым. И в сборнике сквозным мотивом проходит тема двойника в разных его формах…» И еще более важный момент: «В сборнике „Убежище Бельвью” главный условный герой — неявный писатель. Конечно, такой профессией не прокормишься, и основная деятельность у него другая». Верно, но, как видим, отказавшись — вынужденно или по собственной воле — от худо-бедно вписанной в социум части личности, человек теряет и свою творческую часть.

Меж тем часть эта крайне важна. И ее как-то надо подгонять. Когда сам персонаж не в состоянии, на помощь приходят внешние силы. Если повезет, конечно. Хотя везение — сложное понятие. Герой повести «Убежище Бельвью» считает себя неудачником. И, в общем-то, законно: ипотеку заплатить не смог, семьи не создал. Раньше такие часто уезжали «на Севера», а он вот на юг.  В Антарктиду.

И тут происходит катаклизм. Технологический, климатический или военный — понять трудно. Судя по тому, что сдвинута ось вращения Земли, случилось нечто глобальное. Но, кажется, обошлось без атомного удара: пробы воды чисты. (Заметим в скобках: в подобное поверить сложно — оставленные без присмотра ядерные объекты склонны извергать радиацию в окружающую среду.) Связи вне Южного континента нет. Доказательств сохранившейся жизни на остальных материках — тоже.

Далее следует растиражированный в литературе и фильмах о постапокалипсисе момент: оставшееся в живых мужское население перессорилось до смертоубийства. Помните, мы хвалили автора за то, что в каждой из его книг есть лишь один фантастический допуск? Тут их два: катастрофа и война выживших за ограниченные ресурсы. Второй момент отнюдь не очевиден. Да, мы читали «Повелителя мух», но знаем и казус острова Ата. Там шестеро ребят из государства Тонга, обучавшихся, заметим, в английской школе, оказались заперты океаном на шесть месяцев. И ничего. Помогали друг дружке, вылечили сломавшего ногу товарища, завели огородик…

Так или иначе, но после бурной битвы выжившему герою принадлежат все женщины мира. Их не слишком много? Так много-то и не надо. В свою очередь, создавшаяся и мирно живущая большая, но маленькая семья владеет всей обитаемой сушей: поскольку земная ось переместилась, климат Антарктиды потихоньку улучшается. Есть Некто, дающий советы. Некто этот поселился в неработающем более интернете. Говорит он исключительно с героем, советуя тому не валять дурака и не рассчитывать новый ход созвездий, ибо он еще переменится, а заняться составлением сказок и прочим описанием минувшего опыта для новых поколений.

Мысль кажется вполне очевидной, однако новоявленный праотец Ной соглашается неохотно. Почему? А потому что он еще до окончательного краха похоронил всех заживо: «Так что — погиб мир, как пафосно выразился Джим, или нет, — не так уж важно. Для меня по большому счету все прекратилось достаточно давно». Забегая по ходу сборника вперед, а во времени путешествуя обратно — в 2002 год — аналогичную мысль мы обнаружим в рассказе «Дух умерших бодрствует»:

«— Где эти люди? — спрашиваю Антона. — Мы же вроде дружили…

— Они умерли, хотя и рядом».

Мало того, что находящиеся рядом странно умерли. Они живых к себе тянут. Об этом третья повесть книги, «Слезинка». Внешне она — ремейк знаменитого фильма 90-х «Непристойное предложение». Только в кино Роберт Редфорд предлагал Деми Мур отношения весьма традиционные, да и сумма была крупной, но представимой: один миллион долларов. Спустя десятилетия вознаграждение выросло в тысячу раз, зато метод предлагаемого сношения сделался противоестественным. И очень изменилась реакция общественности. Публика ничуть не сомневается в согласии рассказчика!

В фильме героиня и честью поступилась, и денежки ее семья, кажется, потеряла. Повесть же закончилась явлением доброжелательного deus ex machinae. Но осадочек остался: метафора соцсетей и социума как такового с их непрерывным и тотальным давлением на личность вышла в повести убедительной.

Три базовых темы, обозначенные в повестях:

— диктат социума;

— время как факт;

— стремление узнать, чего же хочет человек сам по себе —

составляют предмет рассказов, завершающих сборник. Зачастую рассказы эти — ответвления сюжетов, заданных повестями. Если вглядеться, в них даже есть сквозные персонажи, вроде медленно сходящей с ума Фиры — старушки Эсфири.

Конечно, решения мы не найдем, но интересен сам метод постановки проблем. Разумеется: художественными средствами. «Я бросил окурок в пластмассовую урну, надеясь, что она не загорится» — это вообще неформальный девиз многих персонажей книги.

Отстраненность/остраненность рассказчика вполне заметна. Только это не позиция г-на Мерсо из «Постороннего» Альбера Камю. Скорее имеет место такой толстовский самоконтроль: «На Страстной неделе схематично исповедался и причастился». По крайней мере одна из целей понятна: объективное наблюдение мира, свободное от предварительных оценок и чужих мнений. Например, «У деканши красивые усы» или «Из окна электрички наблюдаю, как в небе северо-восточной Москвы летят две чайки: они будто поочередно тянут друг друга на буксире».

Отсюда и упомянутая уже кинематографичность прозы Зайцева. Скажем, самый, наверное, лиричный рассказ книги — «Несколько пасмурных дней» — весьма напоминает фильм Геннадия Шпаликова «Долгая счастливая жизнь». Правда, там подружка героя скрыла наличие ребенка, а тут — довольно пугающую болезнь. И финалы различаются. В фильме влюбленные, похоже, расстаются, а тут нет. Почему? А, к примеру, благодаря наличию опыта, диктующего: «Отказ от поиска идеала, связанный с прозрением, что любое существо женского пола без аномалий и примерно твоего круга и есть твой идеал».

Вся книга течет вот так: под деликатное невысказывание желаний. А желания, меж тем, продолжают сбываться или не сбываться. И мир человеческий оказывается познаваем, пусть на приблизительном уровне:

«— Этот мужик — рокер, — говорю. — А его жена — патологоанатом.

— У тебя неточные сведения, — говорит друг. — Он не рокер, а протоиерей. Впрочем, известен как лидер христианской рок-группы. Насчет девушки не знаю — похожа на прихожанку».

Однако и такого уровня понимания достаточно для построения внятной, хоть и достаточно зыбкой жизненной стратегии. Смысл стратегии заключен не в максиме «не будем, такими, как они», а в попытке понять «почему у них произошло именно так». Конечно, железных людей нет. И постоянный самоконтроль невозможен: «На экране появляется старуха с выцветшими васильковыми глазами; с надеждой показывает портрет ушедшего из дома внука…  Я бросаю вилку в лужицу кетчупа, роняю тарелку. Обрушивается прошлое лавиной, я начинаю рыдать».

Вот, наверное, ключевой момент: обрушивающаяся лавина прошлого. Порой на уровне метатекста. Читаешь рассказ про мужика Валеню: формально все недурно — дядьке пятьдесят, есть какие-то деньги и осталась здоровая придурь. Стоит на балконе, чушь орет, народ смешит. А потом глядишь дату написания рассказа: 2002. Где сейчас тот Валентин Щеглов?

Где вообще люди берут время? И почему теряют его в попытках сэкономить? Повторим: автор ответов не дает. Однако важные моменты ненароком проговаривает. О бессмысленности подделок, допустим: «Это копия, через интернет-магазин заказал, не знаю, зачем… Словом, дешевая подделка…, — и, подумав, добавляет: — Только время по ним убегает настоящее…»

Вот так. Вернемся к тому, с чего начали. К бессмысленности создания социальных конструктов во времена больших турбулентностей. Как видим, бессмысленным это дело может быть лишь в том аспекте, в каком бессмысленна сама литература.

 

Владимирская область

 

 

От редактора

 

Рецензия, которую вы сейчас прочитали, была написана еще при жизни  Романа — но публикуется сейчас, и мы попросили автора внести необходимые комментарии. Одно дело, когда рецензию на свой последний роман читает автор, другое — когда рецензия оказывается до какой-то степени итогом; ведь другой книги уже не будет. Однако точку зрения рецензента мы не сочли нужным менять или смягчать — сам Роман прекрасно понимал цену умной полемике и то, что любой отзыв, любая реакция работает на автора. Тем не менее я, как человек, знавший и любивший Арбитмана, хочу сказать о нем (и о его последнем романе), сколько позволяет этот врез. Литературные маски, которые с такой видимой легкостью менял Роман, его страсть к розыгрышам и мистификациям возвращали в литературу ее игровое — причем бескорыстно игровое, ради чистого удовольствия — начало. Тем не менее, по мере того как росла степень окружающего нас абсурда, его веселые провокации выглядели все достоверней — недаром «Историю советской фантастики» Рустама Святославовича Каца некоторые доверчивые читатели (а то и ученые читатели) приняли — несмотря на явно оксюморонный, вызывающий псевдоним — за чистую монету. Арбитману удалось с удивительной точностью попасть в дискурс; и это еще не говоря о вбросе про раздел Луны между двумя сверхдержавами. Но под маской рыжего клоуна обычно таится грустный человек, прекрасно понимающий что к чему. Словотворчество равно миротворчеству — пусть хотя бы только на бумаге, возьмем хотя бы тот мир, где президент Роман Арбитман, оставив порученную ему Россию процветать и благоденствовать, улетает в космос — но, конечно же, обещает вернуться… В этом смысле последний роман — то ли своего рода психотерапевтическое выговаривание, то ли такое бумажное вуду, то ли производственное испытание механизма справедливости в его начальном ветхозаветном смысле (а ветхозаветный Бог грозен даже в благих своих проявлениях). Надо сказать, что сходным образом неведомый рок настигает сильных мира сего в одной отдельно взятой стране и в недавнем романе Дмитрия Захарова «Средняя Эдда», разве что бьет он по тем, кого изобразил на граффити загадочый Хиропрактик. Повторяющийся мотив препоручения высшей справедливости неким неконтролируемым и внеприродным силам — уже социальный индикатор, но упование на справедливое устройство мира или по крайней мере на воздаяние, свойственное хорошим людям (именно потому, что они хорошие!), по крайней мере в пределах земного круга реализуется далеко не всегда. Мало того, оно, как любое ложное упование, опасно. Воланд, уговаривавший Маргариту, что все в конце концов устроится правильно — все-таки по определению отец лжи. Мы очень любили Рому. Его смерть несправедлива. Нам без него очень плохо. Очень одиноко.

 

Мария Галина