В поисках столицы королевы Шебы

Куртис Кейт. Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой. Перевод  с английского Н. Стиховой. М., «Центрполиграф», 2022, 655 стр.

Главная прелесть биографии Антуана де Сент-Экзюпери в том, что можно вспомнить его книги, тем более что его жизнь, он сам почти максимально не отделен от них. Это, конечно, чревато той самой проблемой перечитывания, когда какие-то захватывавшие (в) детские годы книги так же очаровывают, а другие лишь вызывают удивление и горечь, что же там находить умудрялся другой ты. Но небольшой спойлер — перечитывая даже «Принца», видишь не только красивые идеи, максималистические взгляды, но и стиль, видишь — настоящую не потускневшую литературу.

«Небесная птица…» — весьма подробная биография, с героем позволит побыть долго. Шесть с половиной сотен страниц набраны довольно мелким кеглем — если бы книгу издавали как нынешние претендующие на звание романа повести, размер был бы, подозреваю, вообще с «Властелина колец». В этом, как водится, и плюс, и минус. Плюс — понятная детализированность, широкий контекст, множество действующих лиц. Минус — автор, не ставя копирайт, инкорпорирует в текст чуть ли не отрывки из самого Экзюпери, дает описание различных авиаперелетов, катастроф, смешных и трагических случаев, перетягивая их со страниц «Планеты людей» и так далее.

Возможно, дело в элементе вживания в своего героя, сильном в этой биографии. Иногда — и вопрос уже не (только) скрытого или прямого цитирования — стиль жизнеописания приближается, вообще сродняется со стилем самого Экзюпери. Его наивность, романтизм, некоторая экзальтированность, страстность — детство Экса, пирушки с коллегами-авиаторами, всепоглощающая страсть к полетам описаны именно в таком регистре. Плохо ли это? Скорее хорошо. Можно вспомнить фильм «The Doors» Оливера Стоуна — режиссер работал над картиной десять лет, и исполнитель роли Моррисона Вэл Килмер настолько вжился в своего персонажа, что в результате исполнил все песни в фильме сам. Примерно так и в книге.

Тем более что автору — можно. Куртис Кейт (1924 — 2006) — из живших в Париже американских писателей, билингва, разведчик, солдат и романтик. Кому как не ему жизнеописать Сент-Экзюпери?

И еще про объем. Сравнительно небольшая (1900 — 1944) и не всегда задокументированная жизнь тут восполняется различными экскурсами в глубину, в стороны. Род Сент-Экзюпери можно проследить до V века — так и сделаем. Набоковское прекрасное детство? Так во всех деталях — гонки окрашенных в различные цвета улиток, «мама, тише, я слушаю музыку мух» и привычка будить мать или друзей в любое время ночи, чтобы прочесть свои стихи (тогда) или прозу (позже). Последнее обыкновение сохранилось на всю жизнь. На каком-то этапе подробностей становится уже так много, что под ними уже немного тонешь — это касается в особенностей становления авиации, моделей, дальности полетов: те страницы, когда Экзюпери то берет уроки воздухоплавания, чтобы служить по этой линии в армии, то работает в развозящей по всему миру корреспонденцию почтовой службе, снабжены таким количеством технических деталей, имен, военных и корпоративных выкладок, что рекомендовать их вполне можно страстным любителям самолетов.

Или же любителям истории, экзотики, приключенческих романов. Потому что не только время еще не окостенело (пилоты той же почтовой службы отправлялись в полет, почти самостоятельно увеличивая в очередной раз дальность перелета на таких технически несовершенных машинах, что многие не возвращались, — подобную беспечность сейчас трудно себе представить), но и Сент-Экзюпери, конечно, сам сделал из своей жизни авантюрный роман, построил ее по канонам тех книг, которыми зачитываешься в детстве. «Значит, нужные книги ты в детстве читал!» — это про него, с той поправкой, что с ними он не расставался до самой смерти. Экзотика же — да, здесь, в жизни Экса, настоящие «Семь столпов мудрости» Т. Э. Лоуренса. Ночные полеты над Марокко, аварии и ночевки в пустыне, пленение и выкупы у бедуинов, привалы, переговоры в шатрах, далекие форты. «Они вошли в облако, и в тумане вокруг лампы оформился ореол. Сент-Экзюпери поднялся на 7500 футов, затем спустился до 3000 в тщетном усилии стряхнуть огонь святого Эльма. Ореол исчез на мгновение, но появился снова, как только они погрузились в другое облако… Тут странная зеленая звезда показалась перед ними, сверхъестественно яркая, совсем как путеводная звезда из Трех Королей. Четыре часа… Они летели уже четыре часа и пять минут, и не появилось никаких призраков ни Каира, ни Нила. Если они продолжат двигаться тем же курсом, то рискуют двинуться прямо по Нилу, скрытому облаками, и оказаться над Синайской пустыней». Затем — полеты уже над Латинской Америкой. Известно по книгам — но что-то добавит и биография.

Тут, чтобы сразу разобраться с ложкой дегтя и ею не заканчивать, нужно сказать о переводе. С ним — полная беда. Юджин Ионеско — хорошо, можно понять, тем более что в изначальных румынских именах разобраться не всегда просто. «Финжанс Уейк» — тоже еще как бы ок, название последней книги Джойса имеет много вариантов перевода. Но на той же 10-й (!) странице, что и Ионеско, Селин стал Целином (среднее с Целаном?)! Или выражения вроде «разложение атома». Или сложные пассажи со многими действующими лицами (действительно многими, те же авиаторы, менеджмент почтовых служб и первых авиакомпаний, с которыми работал Экзюпери), еще и в отсутствии именного указателя и иного справочного аппарата… Невольно завидуешь вере в себя людей, которые, не имея самых элементарных знаний и пренебрегающих при этом помощью хотя бы той же Википедии, берутся за перевод подчас не самых простых книг. Читателю же на выходе достается ребус — какие-то ляпы восстанавливаешь, но сколько смысла, имен, нюансов при этом придет в искаженном виде…

Говоря об именах, интересен генезис Экса (как его называют, ссылаясь на обращение друзей, — в данном случае становится почти Икс, Х). Активно читаемые, почти любимые писатели — Ницше, Бодлер, Достоевский. Все — темная, почти демоническая линия мировой литературы. Можно в первом приближении решить, что они и отвечали за максимализм, моральную непримиримость в отстаивании своих детских, старомодных идеалов. Тут, кажется, сложнее, поэтому это интересный мотив в жизни писателя. Или его окружение, великосветская тусовка — особенно, когда стал резко популярен и когда жил в Америке. «Это означало прощание с хорошими друзьями — такими, как Морис Метерлинк, драматург, и Эдгар Варез, композитор, сочинявший „бетонную”^[1] музыку, в небольшом кирпичном домике которого на Салливан-стрит Антуан был представлен Уильяму Карлосу Уильямсу и У. Х. Одену». Селебритис в Нью-Йорке, не говоря о Париже той эпохи, когда туда «релоцировались» в погоне за дешевым франком и европейской культурой все ведущие американские писатели, было еще очень много. И соблазнительно и в целом справедливо будет сказать, что милее этого общения и великосветских раутов своей латиноамериканской супруги Сент-Эксу было «боевое братство»^[2], простые люди (тот эпизод, когда писатель с компанией пировал вверху, позвал незнакомых рыбаков с берега, те пришли, они подняли бокалы, и это было так просто, естественно и замечательно). Писатели, понятно, не всегда годились для ночных преодолений новых расстояний над Сахарой с отказавшим двигателем (о спонтанных посиделках умолчим) — за одним и важным исключением. Это Андре Мальро. Мотавшийся по странам ЮВА, севший в сайгонскую тюрьму за попытку вывести археологические древности, герой Сопротивления, командующий интернациональной авиацией^[3] в годы войны — вот тут с Экзюпери они сошлись. Они даже почти летали одними экзотическими маршрутами — «на его сомнения относительно первого варианта, вероятно, повлияла неудача, постигшая Эдуарда Корнийона-Молинье, отважного смельчака, до этого отвозившего Андре Мальро в Аравию в тщетных поисках легендарной столицы королевы Шебы»^[4]. Общим было то, что называется романтизм, авантюризм — слов лучше, кажется, на языке взрослых не предусмотрено.

Опять же легко и банально сказать, что Сент-Экзюпери был не очень повзрослевшим ребенком, остался им почти принципиально, не хотел этого менять. Но это многое действительно поясняет. И «Маленького принца», и что хотел детей (но не заводил их, и не только из-за взбалмошной жены — у детских сказочников часто не бывает наследников, и дело не только в компенсаторных механизмах), и что был чуть эгоистичен, как ребенок. Бытовую экзальтированность (вез в подарок в кабине львенка, тот, в итоге, исцарапал штурмана так, что с трапа он отправился в больницу, или же в Африке как-то хозяин дома увидел его утром абсолютно голым, с сигаретой и книгой расхаживающим — что ж, было жарко, зачем одежда, логично) тоже объясняет. И для лучшего разумения более глобальных паттернов в мировидении Экзюпери «детская версия» тоже сгодится. Так, например, Экзюпери очень не нравилась современность^[5].  И здесь он выступает отчасти даже и моралистом (и, косвенным образом, сказывается большая любовь к Паскалю): «После „Военного летчика”, как это ни казалось странным, оставался всего один короткий шаг до следующей работы Сент-Экзюпери — „Маленького принца”, которую он начал писать летом 1942 года. Ведь критика коллективного мышления и западного материализма, проходящая на возвышенных тонах по последним страницам „Полета на Аррас”, нашла простое и ясное выражение в его более поздней работе». Из отвратительного настоящего его влечет в прошлое (нынешняя эпоха «страдает из-за невозможности вернуть назад старые мифы, не показавшись напыщенной и выспоренной. От греческих трагедий человечество в своем декадентстве^[6] скатилось до пьес господина Луи Вернея (куда уж ниже). Век рекламы, массового производства, тоталитарных режимов и армий, лишенных медных труб, или знамен, или месс по погибшим. Всеми фибрами души я ненавижу мою эпоху. Человек умирает от жажды»), в будущее, в те же полеты в экзотические страны. Как говорится, somewhere out of here: «…Миру предстоит решить всего лишь одну проблему, одну-единственную: как вернуть человечеству духовный смысл бытия, душевное беспокойство. Как заставить людей окунуться в нечто сродни грегорианскому песнопению. <…> Нельзя же просто жить, находя удовлетворение в содержимом холодильников, политике, выписках банковских счетов и разгадывании кроссворда. Нельзя больше жить в черно-белом мире, лишенном поэзии и любви. Просто услышав народную песню, дошедшую до нас из XV столетия, понимаешь, как сильно мы деградировали. Все, что нам остается сегодня, — бездушный язык пропагандистского громкоговорителя (простите мне мою откровенность)».

И тут уже впору вспомнить фигуру Симоны Вейль — пару раз в эпизодических ролях, кстати, появляющуюся и на страницах «Небесной птицы…»^[7]. Той, при всем акценте на роль крайне религиозного, даже мистического человека, тоже иногда были присущи моралистические интонации. Особенно в таком не самом распространенном в те годы аспекте, как пессимизм по поводу послевоенного устройства^[8]. Не стоит, впрочем, приписывать эти интуиции экстравагантности или прозорливости исключительно С. Вейль — накануне своей смерти в 1944 году Сент-Экзюпери испытывал такое разочарование в современном мире и фиксировал его в своих письмах, что это дало определенные основание для версии если не о самоубийстве, то о сознательной и полной готовности умереть в очередном рискованном полете. О послевоенном же он писал в своем неотправленном письме генералу Шамбре, которое считают его своеобразным завещанием: «Зачем рука провидения поможет нам выиграть войну, если даже после победы мы увязнем в революционной эпилепсии еще лет на сто? Когда немецкая проблема будет, наконец, решена, возникнут реальные вопросы. Маловероятно, что послевоенное снабжение с американских военных складов отвлечет человечество от первостепенных проблем, как случилось в 1919 году».

При этом Сент-Экс стремился в будущее — сочувственно отнесся и положительно описал СССР, являвшийся для интеллектуалов тех лет (череда визитов с травелогами, в спектре от Жида до Беньямина) синонимом смены^[9] парадигм и устремленности в будущее, изобретал жанры. Если уже его первые книги предвосхищали вполне современную тенденцию не только конвертировать свою жизнь в книги, но и выдавать под видом романов по сути нон-фикшн, то последние жанровые опыты Сент-Экзюпери — сказка, стихотворения в прозе, вообще произведения трудно определимого жанра и не конвенционального объема («Письмо к заложнику») — заподлицо коррелируют со смешиванием, миграцией и взаимопроникновением жанров наших дней. Очевидно нов и тон его корреспонденций-травелогов, заказанных редакциями, — недаром после репортажей из Москвы на него повалились другие заказы (ради денег он их брал, но не всегда выполнял). «К часу ночи мне уже пора идти домой. Меня провожают с большой помпой. На каждой руке у меня по старой леди, две маленькие пожилые дамы, продолжающие семенить ножками. Сегодня я их дуэнья. Мадемуазель Ксавье шепчет мне на ухо: „В следующем году я также получу квартиру, и мы соберемся у меня. Вот увидите, как там все будет хорошо. Я уже вышиваю занавески”. Мадемуазель Ксавье наклоняется еще ближе к моему уху. „Вы зайдете ко мне, прежде чем пойдете к остальным. Я буду первой, не так ли?” В следующем году мадемуазель Ксавье исполнится только семьдесят три года. Она получит свою квартиру. Она сможет, наконец, начать новую жизнь». Это еще не гонзо-стиль Хантера Томпсона, но гораздо ближе к новой журналистике, чем тогда можно было даже вообразить. Кроме того, первопроходцем Экзюпери можно назвать еще и в традиционно, как математика и инженерно-изобретательное дело, не приписываемом ему жанре, а именно — обожаемой музыке. Приобретя фонограф (в Нью-Йорке он еще яростно стремился спустить гонорар на орган, остановило только то, что потолки его парижского дома никак не одобряли данного приобретения), он не только начал надиктовывать на него свои произведения, но и создавать миксы и сеты — накладывал музыку на чтения, разговоры — таким образом опережая даже Вареза и все развитие музыкальной индустрии.

От стремления к будущему, прошлому вектор ведет к желанию покинуть жизнь, вырваться в смерть. Сложно анализировать (в глубины психоаналитических установок личности биография и не ныряет, впрочем, спасибо ей за это), но — мортидо так или иначе присутствовало в психотипе Экзюпери. Точнее, по началу латентно, было даже не подчинено всеохватывающему желанию летать, желанию и служить другим, и жить иначе самому. А последнее подвинуло, оттеснило все другие стремления. Как в «Планете людей»: «Мне горько одно — ваше горе, — а больше я ни о чем не жалею. В последнем счете мне выпала завидная участь. Если б я вернулся, опять начал бы сначала. Я хочу настоящей жизни. А в городах люди о ней забыли. Дело вовсе не в авиации. Самолет — не цель, только средство. Жизнью рискуешь не ради самолета. Ведь не ради плуга пашет крестьянин. Но самолет помогает вырваться из города, от счетоводов и письмоводителей, и вновь обрести ту истину, которой живет крестьянин. Возвращаешься к человеческому труду и к человеческим заботам. Сходишься лицом к лицу с ветром, со звездами и ночью, с песками и морем. Стараешься перехитрить стихии. Ждешь рассвета, как садовник ждет весны. Ждешь аэродрома, как земли обетованной, и ищешь свою истину по звездам. Не стану жаловаться на судьбу. Три дня я шел, страдал от жажды, держался следов на песке, и вся надежда моя — на росу. Я забыл, где живут мои собратья, и пытался вновь отыскать их на земле. Таковы заботы живых. И право, это куда важнее, чем выбирать — в каком бы мюзик-холле убить вечер. Мне странны пассажиры пригородных поездов — воображают, будто они люди, а сами, точно муравьи, подчиняются привычному гнету и даже не чувствуют его. Чем они заполняют свои воскресенья, свой жалкий, бессмысленный досуг?»  В конце же, думается, на подспудное желание смерти у Сент-Экзюпери наложилось и то сильное разочарование в людях и их современности, о котором мы говорили выше. Искал ли он смерти? Сложно сказать. Но совершенно точно можно констатировать, что она была неизбежна. Ненадежная, как уже говорили выше, техника, служба навигации, всего — очень внушительная череда аварий, происшествий, трагических или забавных, оставивших в итоге на теле пилота столько шрамов, что крякнул бы боксер или боец модного ныне UFS, Ultimate Fighting Championship, — возраст, когда уже летать было нельзя, рассеянность (забыл проверить то, проследить за этим, сел в кабину с детективом, который дочитывал, и т. д. и т. п.) — завещательные нотки в письмах и общении… Всего этого было слишком много, и все это было настолько очевидно и предсказуемо, что невозвращение из очередного рейса стало закономерностью, но не случайностью. Или среди мотивов преобладало спокойное, равнодушное признание долга, игнорирование собственной участи? Впрочем, спонтанное самоубийство совершается из-за какой-либо одной причины, к сознательному погублению себя же приводит целый их спектр.

Размышлять над этим веером вопросов интереснее и продуктивнее, чем над конкретными причинами аварии, повлекшей за собой смерть автора «Цитадели».