Евгений Абдуллаев. Дивный новый канон: серия вторая. — «Дружба народов», 2022, № 10 <https://magazines.gorky.media/druzhba>.
«Нет, ее [русскую классику] не стали больше читать. О ней стали больше писать. Причем — в определенном разрезе. В разрезе (здесь это слово имеет почти буквальный смысл) военно-политических событий последнего полугодия. Русскую классику снова сбрасывают с корабля современности. Только на этот раз не как что-то устаревшее. А как нечто более чем живое — и имеющее прямое отношение к тому, что началось 24 февраля».
«Да, идут военные действия, и попытки нанести контрудар по объектам неприятеля вполне понятны. В том числе — по литературным. В конце концов, что-то похожее было и в русской мысли столетие назад, когда Владимир Эрн отыскал корни прусского империализма в философии Канта: „Немецкий милитаризм есть натуральное детище Кантова феноменализма” („От Канта к Круппу”, 1914)».
«В этой „барометровской” рубрике — как уже не раз писал — меня интересуют прежде всего тенденции. Изменение литературной атмосферы, движение больших словесно-воздушных масс. С этой точки зрения, дружные залпы по русской литературной классике лишь отчасти можно объяснить реакцией на военные действия».
«Попытки разрушения культурного канона — и литературного как его части — идут уже давно. И не какого-то конкретного — а самой идеи канона. Канона как иерархии. Именно иерархичность и вызывает все более растущее и ширящееся раздражение».
Алексей Алёхин. Проклятое ремесло. — «Дружба народов», 2022, № 10; 2023, № 1.
«Шкляревский обожает описывать свои походы в казино, всякий раз завершая описания одержанных побед одной и той же фразой:
— Тогда бы мне и уйти!..»
«Лиснянская рассказала, как в молодые годы не переносила тиканья будильника в комнате и, приезжая к Марии Петровых, собирала часы по всей квартире, заворачивала в плед и засовывала в духовку.
— А теперь, Инна Львовна, по-прежнему не выносите?
— Теперь ничего. Я стала плохо слышать».
«Рейну и не надо было эмигрировать: ему и дома хватило ностальгии».
Павел Басинский. Литературных событий, несмотря на сложность ситуации, было великое множество. — «Российская газета» (Федеральный выпуск), 2022, 25 декабря <https://rg.ru>.
«Все великие книги, которые мы изучаем в школе, писались о современности, от „Мертвых душ” до „Анны Карениной” и от „Обломова” до „Палаты N 6”. „Тихий Дон” и „Мастер и Маргарита” были романами о современности. „Один день Ивана Денисовича” и „Прощание с Матерой” тоже были о современности. Они совпадали с жизнью, которая была вокруг них. Современность эта ушла, а книги о ней остались. Может быть, потому, что они были выше и глубже современности, но не в стороне от нее».
«Художественная проза сегодня оказалась в трудном положении. Все, что происходит вокруг, мгновенно перемалывается СМИ, а то, что для СМИ по разным причинам недоступно, перемалывается в соцсетях. Поэтому „Бесы” Достоевского сегодня невозможны. Литературой уже никого не удивишь. И пока, повторяю, нон-фикшен с успехом осваивает художественные формы и жанры, художественная проза переживает серьезный кризис из-за отсутствия прямого контакта с современной жизнью».
Павел Басинский. «Я не толстовец, я ем мясо». Как рождалась «Подлинная история Анны Карениной». Беседу вел Иван Волосюк. — «Московский комсомолец (MK.RU)», 2022, на сайте газеты — 26 декабря, в газете от 27 декабря <http://www.mk.ru>.
«Я не толстовец. Я ем мясо, не отрицаю Церковь и Государство, не живу на своем клочке земли, который сам возделываю. С точки зрения Толстого, я вообще живу неправильно. Но то, что Толстой — главный прозаик не только России, но и мира, — это же очевидно».
«Мне трудно определить жанр своей книги. Я говорил об этом в своей речи на церемонии. Это — не критика, не литературоведение и уж точно не „роман”. Это просто выражение моей огромной, многолетней любви к „Анне Карениной”, к героям этого романа и, конечно, к его автору».
«Я нуждаюсь в друзьях, в том числе и литературных. Но к тусовкам никогда не тянулся. Тяжело чувствую себя на разных презентациях и фуршетах, хожу туда только если свои новые книги представляют мои знакомые литераторы. А выпивать и закусывать лучше в узком кругу просто друзей».
Владимир Березин. Объяснение имени. — «Rara Avis», 2022, 26 декабря <http://rara-rara.ru>.
«Беда в том, что сейчас привычка отгадывания распространяется на все тексты, которые хоть как-то известны. Отгадываются обстоятельства, детали и фамилии. „Маяковский В. В. — один из героев романа Булгакова М. А., который изобразил его под фамилией Бездомный!” „Черный человек Есенина С. А. — это чекист Агранов Я. С.!” „Под Воландом Булгаков М. А. имел в виду безумного авиаконструктора Бартини Р. Л., приехавшего из Италии!” Ну и прочие безумства, которые меня заставляют сделать шаг назад из брезгливости. Вызывает сомнение сама постановка задачи: для начала мы должны задуматься, предполагался ли авторами хоть какой-то символизм в фамилии или повороте сюжета. Если мы отвечаем „нет” (или „неизвестно”), то отпадает вся необходимость долгих поисков людей со схожей фамилией, или тех, о ком авторы могли слышать, с кем общаться, но не обязательно — тащить в роман. Честный писатель создает обобщенный образ (если он, конечно, подходит идее его текста), а не норовит всунуть шпильку своему недоброжелателю. Об этом механизме в свое время хорошо писал Лотман, как о машине поиска прототипов».
Платон Беседин. Алексей Балабанов: русский реквием. — «Русская Истина», 2022, 26 декабря <https://politconservatism.ru>.
«Ведь тот же „Брат”, на первый взгляд, довольно незамысловатое кино о бандитах, пусть и ставшее энциклопедией российской жизни. Но с каждым просмотром эта картина раскрывается по-новому, обрастая все большим числом скрытых смыслов и коннотаций. Более того, само время привносит и создает их. И вы видите другой Петербург, ощетинившийся, ледяной, потусторонний. Балабанова часто сравнивают с Достоевским, но тут уместно и другое сравнение — с Гоголем: когда перед нами и не люди вовсе, а демонические сущности, не улицы, а пространства между адом и раем; однако все это — часть Города, о котором писали и Гоголь, и Достоевский, а после снял кино Балабанов».
«Меж тем он, конечно, режиссер, прежде всего, 90-х, пусть и последняя картина его („Я тоже хочу”) датирована 2012 годом. Вот и в фильме [Любови] Аркус Балабанова спрашивают: „Почему все ваши ленты выглядят так, словно они из 90-х?” — а он отвечает: „Потому что тогда я был счастлив”».
«Путь Балабанова — это, если угодно, путь русского воина, действующего так, будто он уже проиграл, но оттого побеждающего. Он знает, что делает и для чего делает, принимая свою судьбу в абсолютном смирении; ведь самое худшее с ним уже случилось, смерть прикоснулась к нему».
В связи с документальной лентой Любови Аркус «Балабанов. Колокольня. Реквием».
Ольга Богданова. Русская усадьба в романе Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание». — «Достоевский и мировая культура» (ИМЛИ РАН), 2022, № 4 (20) <http://dostmirkult.ru>.
«Традиционно Достоевский считался сугубо городским, преимущественно петербургским писателем. Впервые о нем как об одном из создателей „усадебного текста” русской литературы исследователи заговорили только в начале XXI века».
«Рязанское имение Марфы Петровны предстает перед читателем „Преступления и наказания” в речевом преломлении таких персонажей, как Пульхерия Александровна, сам Свидригайлов, Дуня и Лужин. Мы не найдем его целостного изображения — описания дома, сада и служб; образ усадьбы воссоздается по отдельным штрихам, деталям, картинам: перед нами то столовая в помещичьем доме, где красавица гувернантка сидит за чинным семейным обедом с хозяйской четой и их детьми; то будуар помещицы, убивающей время гаданием на картах; то сад — место нравоучительных бесед и прогулок Дуни и Свидригайлова, деревенских уроков стрельбы из револьвера, блеска луны и трелей соловья, а также — „ужасной” сцены ревности жены помещика; то курительная, где Свидригайлов всегда находит набитые лакеем Филиппом трубки и не отказывает себе в удовольствии свысока посмеяться над „домашним философом”; то библиотека, где он частенько читает: „<…> ведь я хозяином порядочным в деревне стал; меня в околотке знают. Книги тоже выписывал. Марфа Петровна сперва одобряла, а потом все боялась, что я заучусь”; то людская, где сладострастный помещик с ведома жены развлекается с сенными девушками; при этом, по личному свидетельству Дуни, Свидригайлов „хорошо обходился с людьми, и люди его даже любили”. Картина противоречивая: с одной стороны, социально-критическая (произвол по отношению к дворовым: лакею Фильке, Параше и проч.), с другой — передающая патриархальное обаяние усадебного быта (семейное согласие четы Свидригайловых, воспитание детей, совместные трапезы, занятия хозяйством, чтение, визиты) и одновременно — историю романтической влюбленности, с книжно-демоническим привкусом и неуправляемой страстностью (взаимоотношения Дуни и Свидригайлова, в которых сама девушка играла достаточно активную роль). В таком восприятии усадьбы Достоевский отнюдь не был одинок в русской литературе второй половины XIX века…»
Андрей Воронцов. Боян. Опыт воссоздания из небытия. — «Москва», 2022, № 12 <http://moskvam.ru>.
«Одна из распространенных и ошибочных точек зрения на Бояна из „Слова о полку Игореве”, что это автор полумифический. Между тем немногие писатели древности, произведения которых до нас не дошли, а дошел только слабый отблеск былой славы (например, некоторые драматурги, упоминаемые Аристотелем в „Поэтике”), получили возможность быть представленными в вечности столь блестяще и емко, как Боян в „Слове”. Если бы мне довелось писать, скажем, учебник нашей литературы первых веков, то я бы непременно уделил Бояну отдельную главу. Говорю не ради красного словца: благодаря автору „Слова” мы довольно много знаем о его предшественнике, „соловье старого времени”, просто не всегда сполна используем имеющуюся информацию».
Владимир Гандельсман. Чередования. — «Интерпоэзия», 2022, № 4 <https://magazines.gorky.media/interpoezia>.
«Я думаю, простая гениальность Пушкина недоступна не только школьникам, но и неопытному взрослому читателю. Школьников мучают образами Татьяны, Ленского, рассказывают, что Онегин нехороший человек и т. д., а потом школьник становится тем самым „неопытным взрослым”.
Говорить надо о самих стихах.
Объяснить, почему так прекрасна пушкинская речь, невозможно, но то и дело я предпринимаю рациональные попытки это сделать. Вот из „Онегина”:
И так они старели оба.
И отворились наконец
Перед супругом двери гроба,
И новый он приял венец.
Он умер в час перед обедом,
Оплаканный своим соседом,
Детьми и верною женой
Чистосердечней, чем иной.
Он был простой и добрый барин,
И там, где прах его лежит,
Надгробный памятник гласит:
Смиренный грешник, Дмитрий Ларин,
Господний раб и бригадир
Под камнем сим вкушает мир.
Ясный покой, ровно длящийся. Какая-то целомудренная невозмутимость. Звук же не просто безукоризненный, нигде не выпирающий, но интуитивно мастерский.
Обратите внимание на третью строку от конца „Смиренный грешник, Дмитрий Ларин”, на то, как этот „надгробный памятник” стоит на четырех „р”. Не стоит, а покоится. То же происходит с третьей строкой от начала — „Перед супругом двери гроба” — те же четыре „р”. Нет, это не сознательный прием, не умышленная игра в симметрию. Это гениальный слух, и это стихи, запоминающиеся с первого прочтения».
Федор Гиренок. Слова-мифы, слова-бумажники и слова-перекрестки. Прогулка с Федором Гиренком по философии слова от Лосева и Бахтина до Делёза и Хомского. — «Нож», 2022, 28 декабря <https://knife.media>.
«Эти слова увидел Жиль Делёз. Если нет смыслов, а есть процедура означивания, то слова налетают друг на друга, складываются вместе — и получаются слова-бумажники, в которых, закрывая одни смыслы, мы открываем другие. Например, столкнулись „одиночество” и „единство” — и получилось „единочество”. Столкнулись „относительность” и „центр”, и получилось „отноцентризм”. „Анонс” и „нонсенс” — „анонсенс”. И в каждой части слова ветвятся свои смыслы. В зависимости от того, как будет прочитано это слово, может распахнуться возможная текстовая семантика, которая работает по принципу дизъюнкции: либо — либо».
Анна Голубкова. Меня здесь нет! О некоторых особенностях русского литературного канона. — Литературно-художественный альманах «Артикуляция», 2022, выпуск 19 <http://articulationproject.net>.
«В прошлом году прошли два мастер-класса феминистской критики русского литературного канона, во время которых удалось выяснить много интересного. <...> Наибольшую субъектность женских персонажей мы обнаружили у Грибоедова. Софья и Лиза активно участвуют в развитии сюжета. В случае Софьи речь идет не только о выборе мужчины, но и о реализации каких-то ее психологических качеств. Более того, саму атмосферу московского высшего общества, как ее описал Грибоедов, во многом определяют именно женщины. Вердикт княгини Марьи Алексеевны — это то, чего больше всего боится Фамусов. Умение понравиться влиятельным женщинам — основа успеха Молчалина. Тем не менее при всем влиянии и значении женщин этот мир все равно является полностью патриархальным. И судьба женщины связана с выбором более или менее удачного мужчины. Но по крайней мере эти женщины имеют психологически обоснованные характеры и, пусть и из своего зависимого положения, все равно ухитряются влиять на события сюжета. Это не манекены, которым приписываются какие-то удобные мужчине-автору качества».
См. также: Анна Голубкова, «Женщины и современная культура отмены» — Литературно-художественный альманах «Артикуляция», 2022, выпуск 19.
Яков Гордин. Окончательное решение, или Утопия требует жертв. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2022, № 12 <https://magazines.gorky.media/zvezda>.
«Военно-политический треугольник (Петр — Шереметев — Алексей) — трагический для двух последних и многообразный сюжет. История оппозиции петровским реформам как со стороны убежденных западников, не одобрявших, однако, доходившее до кощунства отрицание московских ценностей, так и со стороны столь же убежденных нанавистников Запада и его влияния — эта история еще не написана и, осмелюсь сказать, не исследована как единое явление».
Игорь Гулин. В стране невыученных пороков. «Школа для дураков» как самый добрый русский роман. — «Коммерсантъ Weekend», 2022, № 45, 23 декабря <http://www.kommersant.ru/weekend>.
«Скорее взгляд больного, по общим меркам, человека обнаруживает необязательность готовой сборки мира и сюжета жизни, возможность его немного переиграть (что не значит выиграть). Именно это ощущение жизни, со всеми ее драмами, всей болью, как прелестного конструктора, изящной игры с устанавливаемыми на ходу правилами, наверное, больше всего отвечает в соколовском романе подростковой чувствительности. И оно, конечно, очень далеко от реального опыта безумия».
«Сказать, что Соколов добр к своему герою, будет неточным. Скорее тот оказывается для него своего рода инструментом доброты по отношению к миру».
Максим Гуреев. Будьте как дети… Главы из книги. — «Дружба народов», 2022, № 11.
«Он умеет играть на валторне и фисгармонии, умеет петь, танцевать чечетку и рисовать, осведомлен в показывании фокусов и игре на бильярде, умеет выступать на эстраде, ходить по перилам балкона на последнем этаже Ленинградского Дома книги, летать в небеса и там застревать, у него неплохо получается изображать муху и своего несуществующего брата Ивана Ивановича, еще он, разумеется, умеет писать стихи, рассказы и пьесы, придумывать философские трактаты, наконец, он умеет придумывать псевдонимы, лазать по деревьям, напяливать шляпу так, чтобы она весьма комично ложилась на оттопыренные его уши, как на жестяной карниз, умеет закатывать глаза, изображая покойника. Одним словом, Даниил Иванович Ювачев-Хармс умеет все, за исключением одного: он не умеет любить детей — этих „жестоких и капризных старичков”».
«Так, негласное соперничество Николая Макаровича [Олейникова] и Самуила Яковлевича [Маршака] в результате закончилось их полным разрывом, что привело к брожениям в еще совсем недавно дружном коллективе детской редакции. Выступая в качестве, говоря современным языком, трикстера, Олейников рассорил Бориса Житкова и Евгения Шварца, „столкнул лбами” Николая Заболоцкого и Николая Харджиева — писателя и коллекционера. Открыто смеялся над Хармсом за то, что тот гордился своим отцом Иваном Павловичем Ювачевым — революционером-народовольцем и сумасшедшим „богоискателем”. Неизбежным также стал конфликт Николая Макаровича с Александром Ивановичем Введенским, которого крайне раздражал большевистский задор Олейникова. О том, почему все происходило именно так, мы можем лишь строить предположения, выдвигать гипотезы».
Далее — гипотезы.
Издатель из Владивостока Александр Колесов: Книг по истории региона выходит катастрофически мало. Текст: Дмитрий Шеваров. — «Российская газета — Неделя» (Федеральный выпуск), 2022, № 295, 28 декабря.
Исполнилось тридцать лет ведущему издательству Дальнего Востока и одному из старейших издательств новой России — Тихоокеанскому издательству «Рубеж», которое было учреждено во Владивостоке в конце 1992 года.
Говорит Александр Колесов: «Например, работу по предпечатной подготовке Полного собрания сочинений великого ученого, писателя и путешественника Владимира Клавдиевича Арсеньева нам пришлось вести в разгар ковида и последовавших за ним других событий. Необходимо было выявить и собрать неизвестные тексты Арсеньева, документы и иллюстрации к нему, а также наладить переписку с ведущими архивами и музеями страны. Такую работу никто и никогда до нас не проводил. Поэтому заранее просчитать точные объемы будущих томов Собрания было практически невозможно. А, стало быть, временные и финансовые затраты тоже. Вскоре у нас возникли и финансовые затруднения. Но мы не могли сбавлять обороты, поскольку были связаны жесткими контрактными обязательствами».
«В заключительные три тома нашего Полного собрания сочинений В. К. Арсеньева вошли дневники и письма Владимира Клавдиевича. Их тиражи уже отпечатаны в Пекине и вскоре они прибудут морем из Китая во Владивосток. По счастью, дневников Арсеньева сохранилось много, но часто это не всегда понятные поденные записи, а также его климатические и другие исследовательские наблюдения, сделанные карандашом. Расшифрован и набран из них до настоящего времени был только один дневник — первой экспедиции 1906 года».
«Вы правы — Арсеньев постоянно делал в дневниках цветными карандашами эскизные и картографические зарисовки местности, а также вклеивал по ходу дневниковых записей орнаменты и другие этнографические материалы. Этих иллюстраций в дневниках в общей сложности набралось более 900, и мы решили все их сохранить в нашем издании, причем в цвете, невзирая на существенное удорожание стоимости печати. Поэтому три полноцветных заключительных тома Полного собрания сочинений Арсеньева и были отпечатаны в Китае, поскольку там это сделать оказалось дешевле».
Татьяна Касаткина. Как и для чего формируется в произведениях Достоевского «указующий перст» автора. Радикальное богословие Достоевского в романе «Преступление и наказание». — «Достоевский и мировая культура» (ИМЛИ РАН), 2022, № 4 (20) <http://dostmirkult.ru>.
«Меня в этих исследованиях интересует, что технически делает писатель, как он вовлекает в произведение читателя таким образом, чтобы тот, ощущая живое взаимодействие и контакт с текстом (до многократно подтвержденной читателями невозможности оторваться, пока книга не дочитана), обретал готовность „трудиться” для поддержания со своей стороны этого взаимодействия, с тем чтобы обрести понимание — и в то же время не ощущал дидактического давления текста. Или, если мы смотрим со стороны писателя — то вопрос можно поставить так: как совмещается установка Достоевского: „Пусть потрудятся сами читатели”, — с его же декларациями: „В поэзии нужна страсть, нужна ваша идея, и непременно указующий перст, страстно поднятый” и „<…> в художественном изложении мысль и цель обнаруживаются твердо, ясно и понятно”. Почему указующий перст и твердо, ясно и понятно обнаруживаемая мысль требуют, однако, труда читателя?»
См. также: Татьяна Касаткина, «Достоевский: теория творчества и теория восприятия искусства» — «Вопросы литературы», 2022, № 6 <http://voplit.ru>.
Корреспондент «РГ» выяснил, что у писателя Алексея Сальникова в романах между строк. Текст: Олег Корякин (Казань). — «Российская газета» (Федеральный выпуск), 2022, № 284, 15 декабря.
Говорит Алексей Сальников: «Нет, как раз романы „Петровы” и „Опосредованно” ей [жене] понравились, потому что они, в принципе, о том, как наша семья себя чувствует, это некое искреннее высказывание, которого жена от меня не могла дождаться. Я дома молчаливый человек, за редким исключением. После десяти лет совместной жизни жена говорила: „Ты знаешь обо мне все, а я о тебе вообще ничего не знаю”. И только через книжки она поняла, что во мне еще теплится какая-то жизнь, что-то человеческое во мне есть. (Смеется.)».
Павел Крючков. Без игровой поэзии становление ребенка невозможно. Беседу вел Борис Кутенков. — «Учительская газета», 2022, № 52, 27 декабря <http://ug.ru>.
«В той комнате, в которой они [сыновья] до недавнего времени жили вместе, на полках стоят все наши главные детские книжки. Большая часть — русские авторы. Читают ли они их? Скорее нет. Младший, которому скоро восемнадцать, предпочитает Роулинг и Толкина. А когда я им напоминаю, что вдова Юрия Казакова подарила нам „Арктур — гончий пес”, они говорят: „Да-да, пап, помним, это очень добрая книжка про слепую собаку”. И возвращаются к Гарри Поттеру. Впрочем, старший сын, недавно пришедший на работу в Дом Чуковского, потянулся, как я вижу, и к русской детской классике, ему же предстоит много работать с детьми. Они, конечно, как и большая часть вчерашнего и сегодняшнего „детского народа”, немного ленивы и нелюбопытны. Думаю, это моя вина. Я на них не сержусь и все понимаю, не в пещере живем ведь, в мире соцсетей и клиповой цивилизации, что тут поделать. Но я часто вспоминаю по отношению к ним фразу Пеппи Длинный Чулок. Она говорила, сидя на дереве напротив школьного класса: „Я к вам не пойду, буду сидеть тут на ветке, и, может быть, немного ваших знаний долетит до меня”. Мои дети годами невольно наблюдали, как я занимаюсь наследием Чуковского и других авторов, знали, что я вел в „Новом мире” рубрику „Детское чтение с Павлом Крючковым”. Ежегодно я вытаскивал их на костры Чуковского, где они видели живых детских классиков — Эдуарда Успенского, Александра Тимофеевского, Андрея Усачева, Ину Гамазкову, Виктора Лунина, Григория Кружкова, Марину Бородицкую и других. А ведь многие из этих писателей для моих сыновей были еще и друзьями папы, вот в чем дело. И я надеюсь, что по каким-то молекулкам, импульсам до них долетит понимание чужого писательского дара, что рано или поздно они начнут читать и перечитывать тех, кто мне издавна дорог».
Виктор Куллэ. «Стиль дискуссии важнее предмета дискуссии». Беседу вел Юрий Татаренко. — «Дружба народов», 2022, № 12.
«Я больше тридцати лет пишу свою здоровенную поэму, с 1991 года. Это, условно говоря, попытка современной „La Commedia” — „Путешествие по преисподней отечественной истории и культуры”. В процессе работы несколько раз надолго останавливался, кардинально переделывал фрагменты — вплоть до смены размера. Крайне желательно успеть закончить этот труд. Видишь ли, есть вещи, которые на голой технике не делаются. На технике можно написать небольшой „стиш” или поздравительный экспромт — но вряд ли такое, что можно будет отнести в „Новый мир” или в „Дружбу народов”. А бывает принципиально другая ситуация — когда тебя просто накрывает, и ты выпадаешь из реальности. Именно так, кусочками, ко мне приходит поэма. Еще раньше, в 1990-м, я начал толмачить „Книгу Псалмов”. И тоже пока не закончил».
«А кардинал Пьетро Бембо мечтал перевести „Божественную комедию” на латынь, чтобы не пропала — потому что замысел ему безумно нравился, а вот написано было, по его мнению, каким-то чудовищным языком! Между тем тосканское наречие стало основой нынешнего литературного итальянского языка…»
«Я имел честь лично знать нескольких лауреатов Нобелевской премии по литературе. Казалось бы, эта премия — прямой путь к успеху: тебя перевели на множество языков, но жить за счет этого все равно не получается — и Бродский, и Милош преподавали до упора…»
Культура в шоке и подспудная движуха. Литература в 2022 году: имена, тенденции, утраты. Отвечают Лев Наумов, Ольга Бугославская, Наталья Иванова, Владислав Толстов. — «Учительская газета», 2022, № 52, 27 декабря.
Говорит Лев Наумов: «Итак, отвечая на ваш вопрос: основная тенденция состоит в том, что в большинстве своем авторы все еще описывают старый мир».
Говорит Наталья Иванова: «Одних настигла депрессия, другие замолчали, третьи, напротив, проявили чудеса многописания, заговаривая растерянность. Можно говорить и о стратегиях творческого поведения на три буквы „к” — компромисс, конформизм, конъюнктура. Но не о них речь».
Ирина Лисова. Неизвестный роман Виталия Бианки. — «Rara Avis», 2022, 28 декабря <http://rara-rara.ru>.
«Что же касается дневников писателя, то они никогда не публиковались полностью. Записи за 1941 — 1942 годы с комментариями дочери Елены Витальевны Бианки выходили в четвертом томе собрания сочинений. Остальные так и остались в рукописных тетрадках. Однако во время работы над книгой о Виталии Бианки мне посчастливилось познакомиться с его домашним архивом полностью».
«Переезд в Петроград не спас. Как бывший эсер с 1925 по 1930 был отправлен в ссылку. Первые три года — в Уральске, последние полтора — в Новгороде. Но по словам внука, Александра Михайловича, аресты были в 1935, 1937 и даже 1945 годах. Что, конечно, наложило свой отпечаток. <...> А в октябре 1937-го и вовсе появилась самоуничижительная запись: „Я все же — игрушечный писатель, помилуй меня Господи...” В том же году, он, вероятно, и начал большой роман, над которым работал до конца жизни, но так и не дописал — „Браконьеры”. Впрочем, задумал его он раньше — в 1918 году. Знаменитая повесть „Одинец” о старом, ищущем уединения, лосе во многом является эскизом к этому роману. А сами „Браконьеры” мыслились писателем как автобиографическая повесть о юности, проведенной в лесах на южном берегу Финского залива».
«Неизвестно, почему романа не получилось, но можно предположить, что в работу над ним было вложено столь много личного, интимного, начиная с детских воспоминаний и заканчивая анализом себя настоящего, что автор и [персонаж] Гаэтан, опять же, если судить по дневниковым записям, буквально слились в единое целое».
Литературные итоги 2022 года. Часть I. На вопросы отвечают Андрей Тавров, Анна Нуждина, Елена Севрюгина, Денис Драгунский, Валерия Пустовая, Кирилл Анкудинов, Женя Декина. — «Формаслов», 2022, 15 декабря <https://formasloff.ru>.
Говорит Андрей Тавров: «Время — крестообразно. Оно содержит в себе две составляющие — горизонтальную, последовательную, детерминированную в событиях, происходящих в этом измерении, и это время больное, это время предопределенное и фатальное. И вторая составляющая — вертикальна, она там, где присутствует трансцендентный его, времени, аспект — тишина, неподвижность, свобода, дух. То, что сейчас происходит в политике, в мире — делает ставку на горизонтальный (несвободный, фатальный) вектор и совершенно ушло от второй его составляющей. Поэтому там, где включен фатум, никто ничего на самом деле не решает, народы превращаются в толпы со смартфонами в руках, политика предсказуема и абсурдна. Т. е. российские авторы, которые пытаются описывать это горизонтальное время, а таких много, имеют дело с абсурдом и злом времени, и не думаю, что среди этих опытов есть такой, который при описании занял бы позицию свободы, вышел бы на уровень выше, с которого что-то видно — в вертикальное измерение, из которого только и можно разглядеть главное. (Впрочем, возможно, я не знаю про тех, кому это удалось…) В государственном плане (ТВ и т. д.) эти поэтические опыты профанны и неудачны, в личной творческой работе с обеих сторон (либеральной и консервативной) также не наблюдается удач. В сегодняшнем коллективном сознании социума ауры вещей потрескались и омертвели. Тонкие вещи больше не слышны и не видны. Литературный процесс сильно огрубел, за редкими исключениями. Но я делаю ставку именно на них, на тех, кто не ушел из области неподвижной и непостижимой свободы, которая перетекает в действие, лишенное внешней зависимости. Беда в том, что литература стала стократ более зависимой от внешних идеологических вещей. А там, где начинается идеология, уходит парящий в свободе Дух».
Говорит Валерия Пустовая: «Вдохновила и антиутопическая дилогия Виктора Пелевина. Понравился первый роман в рассказах, „Transhumanism Inc.”, а второй, „KGBT+”, душевно тронул многоступенчатой линией развития романного героя. Пелевин — мастер фрустрации, особенно любовной. В новом романе иллюзия настоящей любви — принятой героем в довесок к иллюзии успеха и красивой жизни — кувыркается в перевертыше не один раз, но это не самоценный трюк. Пелевина я ценю за неизбывную тоску, подтравливающую самые яркие его фантазии об устройстве реальности. Пелевин городит миры своих романов — как человеку многое надо нагородить, чтобы сжиться с собой, объяснить себе неизбежность мира и его законов. А потом автор по детальке отнимает мир, показывая его разборно-сборную, надуманную, нами же над собой надстроенную природу. Пелевин пишет о тех, кого мир поймал, хотя они думали, что ускользнули. В дилогии мир будущего собран так занятно, гибко, прозрачно и справедливо, что героям особенно невмоготу двигаться сквозь него, к правде. А герои Пелевина, от лидера в банке до мелкой сошки, сношающейся на колесе обозрения, взыскуют правды — и это доказывает, что Пелевин действительно гуманист, без модных приставок пост- и транс-. Так же, по старинке, он в „KGBT+” ставит в центр культуры будущего литературу — преображенную синтезом не только искусств, но и техник управления сознанием. И в эту утопию литературы о самой себе я охотно готова верить».
Говорит Кирилл Анкудинов: «Уж сколько я читаю молодых поэтов — все в пределах нормы и моды (хотя у всех стихи неплохие вроде). Если девять поэтов некоего культурного сегмента пишут верлибры, то и десятый запишет верлибром. Если девяносто девять поэтов излагают себя раешником, то сотый поэт без сомнений прибегнет к раешнику. Кстати, очень редкий стих в истории русской поэзии — раешник, он же чистотонический разностопный стих. Вот она — тенденция — вытеснение верлибра раешником. Являет себя повсеместно: от конкурсов на сайте „Стихи.Ру” до высоколобых поэтических изданий. Стиховедам на заметку».
Часть вторую см.: «Формаслов», 2023, 15 января.
Виктор Мазин. Сцены киновлечения. — «Логос» (Философско-литературный журнал), том 32 (2022, № 5) <https://logosjournal.ru/archive>.
«Я не раз задавался вопросом, откуда у меня столь сильная любовь к кино, как она возникла? Как и положено психоаналитику, ответы я нахожу в своем детстве».
«Родители говорят мне, что мое время закончилось и мне пора идти спать. Они меня поторапливают, и я понимаю, что дело не только во времени, а в том, что сейчас начнется не просто кино, а кино для взрослых. Родители с повышенным интересом ждут начала, и я обращаю на это особое внимание. Я послушно удаляюсь в свою комнату, но вскоре бесшумно выползаю из нее и по-пластунски, а точнее по-партизански пробираюсь в родительскую комнату и устраиваюсь в темноте под письменным столом отца, так что вижу спины отца и матери в креслах и экран между ними. То, что происходит на экране, мне непонятно, но я хочу знать, говоря недетским языком психоанализа, что приковывает родительское желание, куда оно направлено. А направлено оно на маленький черно-белый экран телевизора, находящийся от моих глаз на довольно приличном расстоянии. Желание родителей — кино! Желание, как сказал бы Лакан, — это желание другого, и если желание родителей нацелено на экран, то их желание становится также и моим. Здесь содержится истина родительского желания, здесь осуществляется ее перехват. Я идентифицируюсь с объектом родительского желания — кинематографом, но не выдерживаю даже до середины фильма, и даю понять, что нахожусь под столом. Меня со смехом возвращают в детскую комнату».
Мелкие детали мира. Арсен Мирзаев о Михаиле Еремине и Геннадии Айги, о козлиной морде советской литературы и журналах под копирку. Беседу вел Владимир Коркунов. — «НГ Ex libris», 2022, 15 декабря <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.
Говорит Арсен Мирзаев: «Наш собственный самиздатский журнал „Сумерки” появился почти одновременно с Ленинградским Свободным университетом (1989 — 1991), где мы занимались в мастерской поэзии, которую возглавлял сначала Борис Останин, а потом Дмитрий Волчек. Это была очень хорошая школа-нешкола. Через мастерскую за два с лишним года прошел практически весь андеграунд, вся „вторая культура”. Можно было бы называть десятки имен, начиная с Драгомощенко, Кривулина, Елены Шварц, Охапкина, Парщикова, Еременко, Уфлянда, Льва Рубинштейна, Горнона, Стратановского, Эрля... Но в этом уже нет особого смысла — теперь они известны всем. В „Сумерки” я влился в 1989 году. Началась эта история пятью годами раньше, когда один из будущих редакторов, критик и журналист Дмитрий Синочкин выпустил самиздатский сборник „Трилистник” (тираж соответствовал формату: 12 экз.) со стихотворениями Алексея Гурьянова, Александра Новаковского и Игоря Савво. Потом пришел черед „Сумерков”. Первые номера составляли Гурьянов-Новаковский-Синочкин. Потом подключился и я. А с 14-го номера редактором отдела критики стал Саша Скидан. Первые четыре номера были выдержаны в стиле классического самиздата: текст печатался под копирку, на одной стороне страницы А4, через полтора интервала. Ксероксный период журнала начался в 1989 году. В уменьшенном формате, но тоже через копир выпущены номера 5 — 10 и 12 — 14. Только трем „Сумеркам” (№ 11, 15 и 16) посчастливилось добраться до типографского станка. Закрылся журнал в 1995 году. Мои соредакторы, Гурьянов и Новаковский, перебрались в Ганновер. В 1999-м мы с Сашей Новаковским, ненадолго вернувшемся из Германии, сделали попытку возродить „Сумерки”, но ничего из этого не вышло. Время было упущено. Да и какой самиздат мог быть в 1999 году?..»
Вадим Михайлин. Двоемыслие revisited. К выходу книги «Бобер, выдыхай! Заметки о советском анекдоте и об источниках анекдотической традиции». — «Волга», Саратов, 2022, № 11-12 <https://magazines.gorky.media/volga>.
«В позднесоветском зооморфном анекдоте происходит весьма любопытный процесс: медведь вытесняет зайца с позиции самого востребованного персонажа. Складывается ощущение, что изменившаяся система диспозиций по отношению к публичному пространству у тех, кто рассказывал и слушал анекдоты, потребовала других форм проективной идентификации. Заяц с его вздорностью, наглостью, готовностью в любой момент урвать хоть что-то и тут же спрятаться за спину более сильного персонажа стал слишком напоминать ту ипостась „простого советского человека”, которую тот не очень любил видеть в зеркале. Кстати, очень может быть, что именно этим обстоятельством объясняется и та особенность мультсериала „Ну, погоди!”, о которой речь уже заходила выше, — он остался практически бесплоден в плане производства анекдотов. Ключевой тамошний тандем — волк и заяц — стали попросту неинтересны с анекдотической точки зрения: именно в качестве контрастной пары, которая должна была производить провокативные сюжеты с привлекательными моделями идентификации и неожиданными „перебивающими” сценариями».
«Медведь, с его уверенной силой, с его претензиями на самостоятельность и наклонностью к созерцательному восприятию жизни, оказался очень востребован и изменился вполне предсказуемым образом. Присущая ему в традиционном анекдоте недалекость если не исчезла вовсе, то отошла на задний план, а компенсирована эта „потеря характеристики” была за счет общего философского отношения к жизни, спокойствия и своеобразного черного юмора — то есть черт, крайне привлекательных для человека, взыскующего метапозиции по отношению к скучной современности...»
Вадим Мраморнов. Частное расследование по делу Остапа Бендера. Литературно-юридическое каприччио. — «Урал», Екатеринбург, 2022, № 12 <https://magazines.gorky.media/ural>.
«Помните, познакомившись в кабинете предисполкома города Арбатова при довольно щекотливых обстоятельствах с Шурой Балагановым, великий комбинатор говорит ему: „Я, конечно, не херувим. У меня нет крыльев, но я чту Уголовный кодекс. Это моя слабость”. Меня, как юриста, а тем более в прошлом уголовно-судебного прокурора, заинтересовал вопрос: а так ли на самом деле? Нет ли уголовно наказуемых „подвигов” у великолепного пройдохи? Как бы расценивались в уголовно-правовом смысле его поступки в свое время? А в наши дни? Забегая вперед, скажу откровенно, что, расследовав „дело” Остапа Бендера страница за страницей, мне удалось обнаружить в его приключениях целый „букет” преступлений. Однако следует воздать должное мастерству создателей Остапа, которые вольно или невольно так завуалировали многие его комбинации, что вменить Бендеру в вину целый ряд из них можно было бы лишь с большой оговоркой».
Письма Марины Малич. Публикация, комментарии и предисловие Ильдара Галеева. — «Знамя», 2022, № 12 <http://znamlit.ru/index.html>.
«Письма Марины Владимировны Малич (1912(?) — 2002) происходят из архива Всеволода Петрова, замечательного искусствоведа, автора многих монографий по истории русской скульптуры, живописи, графики, чья повесть „Турдейская Манон Леско” (1946) сразу же с момента ее публикации (2006) утвердила его имя в мире художественной литературы как тонкого лирика в жанре „военно-полевого романа”. С Петровым Малич была знакома с середины 1930-х годов, когда молодой сотрудник Русского музея стал все чаще появляться в квартире Хармсов на Надеждинской...» (Ильдар Галеев).
См. также: «Дневник Марины Малич: за шаг до катастрофы» (Публикация, комментарии и предисловие Ильдара Галеева) — «Знамя», 2022, № 11.
Почему мы до сих пор спорим о русской литературе? На вопросы отвечают Леонид Георгиевский, Валерий Земских, Анна Берсенева, Алена Максакова, Мария Галина, Екатерина Белавина, Ирина Савкина, Юлий Ильющенко, Александр Шапиро, Мария Елиферова, Александр Марков, Дмитрий Дедюлин, Григорий Беневич, Ася Датнова, Андрей Белашкин, Ирина Семенова, Алия Ленивец, Александр Иличевский, Михаил Павловец, Елена Генерозова. — Литературно-художественный альманах «Артикуляция», 2022, выпуск 19 <http://articulationproject.net>.
Отвечает Александр Марков: «Русский канон сформировался в современном виде довольно поздно, в дореволюционных учебниках он был сдвинут в сторону XVIII века. Он заменил реальное обсуждение проблематики наций, войн и насилия после Первой мировой войны, поэтому невозможно представить Лукача и Беньямина работающими над учебниками литературы даже в период пребывания в СССР. По сути, он компенсировал то, что на момент Первой мировой войны вскрылось отсутствие единого культурного поля: мужики не только Пушкина не знали, но не могли сказать, что общего между вятскими и смоленскими. Он должен был противостоять как раз канонам Финляндии, Грузии, Армении, Казахско-Киргизского мира, Украины, Литвы и других регионов Российской Империи, где единство поля языка и культуры было установлено раньше: кто у нас национальный поэт и какие песни поем мы все. Поэтому речь не столько об иерархии или чем-то еще, сколько о таком догоняющем развитии русского канона. Сложное взаимодействие русского канона и канонов союзных республик в СССР — это тема для не одной монографии».
Ирина Роднянская. «То, что я любил больше всего…» К столетию высылки о. Сергия Булгакова в начале декабря 1922 г. на «философском пароходе», следовавшем из Крыма в Константинополь. — «Гостиная», выпуск 116 (Зима, 2023) <https://gostinaya.net>.
«Еще в 1962 г., с начала моей дружбы с Ренатой Александровой Гальцевой, мы обе, в основном благодаря ее небезопасным и хитроумным усилиям, стали читать дома в ксерокопиях то, за чем приходилось бы с препонами обращаться в труднодоступный спецхран „Ленинки”. Среди изловленного был достопамятный сборник „Вехи” и в нем статья моего будущего избранника „Героизм и подвижничество”. Может быть, попали уже в руки и его „Автобиографические заметки” — изумительная проза, покоряющая личностью автора-мемуариста. У Ренаты Г. сложилось тогда же свое пристрастие, соответствующее ее вольнолюбивому темпераменту, — Николай Александрович Бердяев. Так мы поделили их между собой и окунулись в их постижение».
«Со мной это произошло, выходит, еще перед принятием крещения в 1963 году. Вскоре, будучи новоначальной, я стала самостоятельно пополнять свою катехизацию и слушать историко-церковный курс о роли женщин в русском православии, читавшийся в лектории Андроникова монастыря (музея Андрея Рублёва). Много бы дала за то, чтобы вспомнить фамилию лектора, моложавого, но опытного и квалифицированного. Во время послелекционного обмена вопросами и ответами он вдруг спросил меня, чем я занимаюсь в обозначившемся тематическом горизонте. Я ответила: отцом Сергием Б. Лектор за словом в карман не полез: „Что ж, если хотите гореть вместе с ним в аду, продолжайте Ваши занятия!” (Вряд ли я уже тогда уразумела, что на кону — пререкаемая булгаковская софиология.) Как ни странно, я нисколько не испугалась обещанной посмертной перспективы и не отвратилась от отца Сергия, о котором еще мало успела узнать. Не поверила в его дурную духовную репутацию. Прожив жизнь и написав о Булгакове нечто в объеме книжки (не считая энциклопедических статей, среди них — о нем как о литераторе в т. 1 еще не завершенной энциклопедии „Русские литературоведы ХХ века”), я стала ощущать его не объектом интеллектуального изучения, а своим занебесным духовником (не знаю, что мне за это будет…)».
Андрей Рудалев. КПД Караулова. О сослагательном наклонении истории. — «Ваши новости», 2022, 25 декабря <https://vnnews.ru>.
«Чужая сторона — и модное искусство („новинки дегенеративного искусства”), которое также является одним из проявлений системы подмен. Противопоставлен этому манифест своей-моей стороны: „Я люблю донбасских ополченцев, // песни их про смерть и про победу. // Я люблю кадыровских чеченцев. // Я на биеннале не поеду”. Потому, что там нет поэзии (она сошла в „окопный неуют”), как и нет поэтов. Настоящие в других сферах, они на передовой современности: „‘Назовите молодых поэтов’, — // попросил товарищ цеховой. // Назову я молодых поэтов: // Моторола, Безлер, Мозговой”».
«Что до „европейских вялых сись”, а этой строчкой размахивают обличители автора, то, например, у Эдуарда Лимонова в сборнике „СССР — наш Древний Рим” были „скользкие сиси”. Но там про девок и нимф. Смысловые же переклички у Караулова прослеживаются с лимоновским „Европа спит”. Оно про сон „сухой старухи”, которая „с нацистами веселыми лежала”».
О книге стихов Игоря Караулова «Моя сторона истории» (СПб., 2023).
Юрий Сапрыкин. Ревизия зла. Как русская литература постсоветского периода разбиралась, где свет, а где тьма, и не разобралась. — «Коммерсантъ Weekend», 2022, № 44, 16 декабря.
«Самый влиятельный из фанатских апокрифов по мотивам Толкина — „Черная книга Арды” Натальи „Ниенны” Васильевой и Наталии „Иллет” Некрасовой (первое издание — 1995 год, до этого текст частично был опубликован в сети) — уже не останавливается на нейтральной позиции, а проводит последовательную ревизию предыстории толкиновского мира с точки зрения „темных сил”. Падший дух Мелькор, представленный в „Сильмариллионе” Толкина как воплощение Тьмы, схож здесь с эсхиловским Прометеем или байроновским Люцифером».
«Еще один посттолкиновский текст, „Последний кольценосец” ученого-палеонтолога Кирилла Еськова (1999), исходит из того, что оригинальный текст трилогии Кольца — это версия, написанная победившей стороной; теперь нужно дать слово проигравшим. В этой альтернативной картине мира орки и тролли — не инфернальные хтонические существа, а просто другие народы со своей идентичностью, Мордор — многонациональная, технологически развитая цивилизация, успешно решающая проблемы глобального потепления, главная интрига войны — попытка эльфов подчинить Мордор с помощью примитивной валинорской магии; собственно, Гэндальф здесь буквально занят „окончательным решением мордорского вопроса”».
«...Количество русскоязычных фанфиков, берущихся рассказать историю Средиземья с точки зрения орков, не подлежит никакому исчислению».
«Повторяющаяся рамка самых заметных альтернативно-исторических романов — например, „Укус ангела” Павла Крусанова (1999) — Российская Империя, которая благополучно дожила до наших дней: революции 1917-го не было, столицей по-прежнему остается Санкт-Петербург, страна счастливо избежала войн XX века, ее границы, по версии Крусанова, простираются до черноморских проливов, Константинополь, разумеется, наш. В альтернативно-исторической утопии предыдущего поколения — „Острове Крым” (1979) Василия Аксенова — белым удавалось закрепиться на черноморском полуострове и построить там либерально-демократическую Россию; в новых версиях альтернативной истории, созданных в постсоветское время, в изгнание уходят уже красные. В романе „Гравилет ‘Цесаревич‘” Вячеслава Рыбакова (1993) коммунисты становятся одной из конфессий империи (их шестого патриарха зовут Михаил Сергеевич). А в романе филолога Александра Соболева „Грифоны охраняют лиру” (2020) большевикам удается построить собственное „государство рабочих и крестьян” на территории современной Латвии, от России как таковой, которой правит наследник-цесаревич, оно отгорожено железным занавесом — впрочем, коммунистические идеи популярны среди фрондирующей интеллигенции».
Анна Скворцова. Религиозный подтекст повести А. Чехова «Палата № 6» и романа К. Кизи «Пролетая над гнездом кукушки». — «Вопросы литературы», 2022, № 6 <http://voplit.ru>.
«Но даже если Кизи и не был хорошо знаком с творчеством Чехова, типологическое сходство „Палаты № 6” и „Пролетая над гнездом кукушки” объясняется целостностью мирового литературного процесса. Многие мотивы, идеи и образы появляются в разных культурах независимо друг от друга».
Соединить несоединимое. О культурных итогах уходящего 2022 года, необычных комиксах, старых проблемах и новом кино пишут авторы Rara Avis. Собрала: Алена Бондарева. — «Rara Avis», 2022, 29 декабря <http://rara-rara.ru>.
Говорит Владимир Березин: «Никаких литературных итогов года не может быть, потому что литература не живет по отрывному календарю».
Говорит Анастасия Башкатова: «Одним из символов 2022 года для меня стала нейросеть Midjourney, с которой баловались интернет-пользователи, пытаясь соединить несоединимое. Она визуально продемонстрировала: ничто не статично. <...> „Дюна”, снятая Параджановым. „Один дома” Балабанова. Гарри Поттер как герой Достоевского. Мать драконов, погруженная в киберпанк. „Звездные войны” на иконах. Все смешалось и породило новую страшно-красивую картину мира, и неизвестно, во что она превратится потом, какие мутации произойдут».
«Только детские книги читать…» В заочном «круглом столе» принимают участие: Ефим Бершин, Георгий Гратт, Константин Комаров, Анна Матвеева, Александр Мелихов, Борис Минаев, Денис Осокин, Наталья Рубанова, Кирилл Рябов, Илья Фаликов, Александр Чанцев, Ганна Шевченко. — «Дружба народов», 2022, № 11.
Отвечает Александр Мелихов: «А в „Трех товарищах” конец был хуже некуда. „Потом наступило утро, и ее уже не было”, — повторял я одними губами со слезами на глазах. Но это были уже не только слезы жалости, как над „Ленькой Пантелеевым”, а еще и слезы восторга — это было мое первое эстетическое потрясение. Я ощутил, что и трагедия может быть прекрасной. В тот миг, наверно, и закончилось мое детство. Я, конечно, не осознал, для этого потребовались десятилетия, но острейшим образом ощутил, что важнейшая задача литературы не отвлекать и не развлекать, а преображать ужас в красоту».
Отвечает Анна Матвеева: «Интересно, что я ни разу не задумывалась в те годы о том, кто написал эту книгу — а написал ее американский филолог Франклин Фолсом. <...> Называлась она просто — „Книга о языке”. И написана была очень просто, понятно, и в ней было много картинок, сделанных разными художниками — возможно, что книга предназначалась как раз таки для любознательных детей, хотя читали ее и взрослые. Сейчас таких изданий — пруд пруди: отечественные и переводные, щедро проиллюстрированные, толстые и тонкие, дорогие и дешевые, глаза разбегаются, цены зашкаливают… В моем детстве была только одна такая книга — и я испытывала от нее самую настоящую зависимость».
Отвечает Денис Осокин: «Моя любимая книга детства номер один — это „Малый атлас мира”. Я только научился читать и еще почти не знал географии. Но впервые взяв этот атлас в руки, уже не выпускал его, перекладывая из сумки в сумку из года в год — с предшкольных лет до младших студенческих, когда он уже просто развалился в труху, и я отправил его отдыхать в коробку, у меня в ту пору было уже много других атласов и карт».
Составитель Андрей Василевский