Осенний Краснодар

В 1989 году, когда СССР завершался, одна филологическая дама уезжала за границу. Перед самым отъездом она пригласила меня к себе забрать научные книги — художественные она увозила с собой. Среди научных книжек оказались сборники Кубанского университета с выходными данными «Краснодар, 1980», «Краснодар, 1981», «Краснодар, 1982»… Дома я их открыл. Сборники выглядели по-советски неказисто, но впечатляли яркими именами известных американистов. А статьи все были как на подбор — качественные, профессиональные, убедительные, проблемные. «Почему именно Краснодар?» — подумал я тогда.

— Почему Краснодар? — переспросил меня мой учитель, профессор Юрий Витальевич Ковалев. Мы сидели у него дома, на кухне, и пили чай. — А ты, кстати, как будущий советский американист, должен это знать.

Я не знал. Ковалев поднял чашку, отхлебнул из нее и продолжил:

— Там, между прочим, в начале восьмидесятых был мощнейший научный центр американистики. И возглавлял его профессор Николай Иванович Самохвалов. Он-то и редактировал эти сборники. Были, кстати, знаменитые краснодарские конференции. И мы, и москвичи туда всегда приезжали. Нас так гостеприимно встречали…

— А сейчас? — спросил я его.

— Не знаю… Самохвалов скончался три года назад. — Ковалев нахмурился и вернул чашку чая на стол. — Школа, конечно, осталась, коллеги, ученики…

 

Советским американистом мне стать так и не удалось. Через два года после нашего разговора Советский Союз развалили, и я потом сделался просто американистом. Без определения, показавшемся новому руководству страны излишним. Про поездки, про конференции, про научные школы, тем более в далеком Краснодаре, пришлось надолго забыть — началась эпоха волчьего выживания. Она выветрилась через десять лет, но и сама выветрила из моей головы советы учителей, воспоминания, надежды. Хотя о Краснодаре, о том, что мне рассказывал мой учитель, о созданном там научном центре я иногда вспоминал. Особенно когда мне попадались интересные статьи краснодарских филологов Юрия Гончарова и Алексея Татаринова. Но это были для меня тогда просто филологические имена, обозначавшие профессиональных людей филологической специальности.

Когда вновь все научно оживилось, в Петербург на студенческие конференции стали приезжать молодые ученые из других городов. И однажды среди них оказались краснодарцы. Так я познакомился с Верой Богдан, Еленой Хомухиной и Ингой Монхбат. Сейчас они уже состоявшиеся молодые ученые и состоявшиеся преподаватели. А тогда были еще студентами КубГУ. Их доклады были очень качественными. Но дело не в докладах, вернее, не только в них. Я поразился потрясающей харизме молодых краснодарских коллег, их мудрости, наблюдательности, человеческой зрелости. И тут вспомнился старый разговор с моим учителем. Я спросил, существует ли прежняя школа, продолжаются ли традиции профессора Самохвалова. Да, конечно, сказали мне, школа существует, традиции продолжаются, их поддерживает его внук, профессор Татаринов. Я тогда себе сказал, что хочу поехать в Краснодар.

С профессором Алексеем Татариновым я очень скоро познакомился, правда, электронно, как сейчас водится, и пригласил его прочитать лекцию на виртуальной платформе музея Набокова (полным ходом шла ковидная пандемия) о современном литературном процессе. Приглашение было принято, лекция прочитана, просмотрена двадцатитысячной аудиторией и вызвала большое оживление в наших научных и литературных кругах. Наконец Краснодар, Кубанский университет пришел к нам в Петербург, пусть хотя бы виртуально. Теперь настала пора мне самому туда отправиться. Поэтому, когда в АСПИР меня спросили, куда я хотел бы поехать, я незамедлительно ответил, что в Краснодар.

«Встретим и все организуем, — написал мне профессор Татаринов. —  Я забронирую для вашей лекции актовый зал».

Этот «актовый зал» меня поначалу несколько смутил. Я люблю камерные встречи, камерную барочную музыку, небольшие камерные собрания, камерные выставки в камерных музеях. Все мои книги про камерную, закупоренную жизнь. Одна из них так и называется — «Скунскамера».  А тут — актовый зал. Я от актовых залов сильно отвык за период двухлетнего ковидного затворничества. Да еще вдобавок выяснилось, что путешествие в Краснодар обещает быть долгим — четыре с половиной часа на самолете, а потом — пять часов на поезде. Как там разбираться с этими перекладными? Но мне сказали, что будет сопровождение и что со мной поедет Анна Мамаева — она встретит меня в Сочи, отвезет в Краснодар, все разъяснит, заселит в гостиницу, закажет такси, отведет в аудиторию.  И я успокоился.

 

С Анной мы встретились уже в Сочи, в аэропорту. После бессонной ночи, четырехчасового перелета и чтения (роман Апдайка), перемежавшегося в самолете тщетными попытками уснуть. Видимо, я много говорил от бессонного перевозбуждения, потому что Анна смотрела на меня с сочувствием. В поезде по маршруту Сочи — Краснодар я снова взялся за книгу Апдайка. Аня читала мой роман-романоид «Люди в голом». Иногда улыбалась, но чаще дремала. Я давно заметил интересное свойство своих книг нагонять одновременно сон и смех, сонный смех, смех сквозь сон. По мере того как мы приближались к Краснодару, погода портилась. Пейзаж оставался прежним — штормовое море с прорвой бессмысленной работы, лесистые горы, — но менялись цвета, сходя понемногу на нет. Возле Сочи все было скорее зеленым, потом медно-зеленым, затем желтоватым, просто желтым. А когда ближе к Краснодару стали попадаться голые деревья, день вдруг закончился. На юге это обычно происходит внезапно — раз, и свет выключается, даже не успеваешь ничего сообразить.

На перроне нас уже ждали профессор Татаринов и его жена Ольга. Краснодар оказался темным и влажным. И прохладным, что явилось полной неожиданностью — я ехал из полузимнего Петербурга в надежде немного погреться. Впрочем, через полчаса мы уже сидели в теплом ресторане и разговаривали. Говорили о прошлом, о филологических школах, о настоящем, которое является ненастоящим, о литпроцессе, обо всем, что сейчас происходит в науке и образовании. Татаринов был удивительно увлекательным собеседником, как и его жена.

После ресторанного ужина нас с Аней проводили до гостиницы. Вечерние влажные улицы были пустынны. Видимо, ночные кафе и клубы располагались по другому маршруту.

 

Следующее утро выдалось пасмурным, прямо как в Петербурге. Низкое небо над головой, плотные пепельные облака, ветер, холод. Я заметил себе, пока мы ехали в такси, что Краснодару, пусть даже осеннему, совершенно не идет наша северная пасмурность. Видно, что он с ней не свыкается, а просто терпит, замирая и ожидая регулярной слепящей жары.

Зрительный зал, который нам обещал Татаринов, был переполнен. Студенты, аспиранты, преподаватели и даже, судя по строгим костюмам, факультетское начальство. Все радостно шумели, и это меня почему-то взбодрило и тоже обрадовало, хотя дома я обычно раздражаюсь чрезмерной оживленностью коллег и обучающихся (так у нас теперь принято именовать студентов, магистров и аспирантов).

Татаринов представил меня аудитории, потом выступила Аня, рассказала об АСПИР, о новых проектах и перспективах ассоциации, а затем слово предоставили мне. Я поведал собравшимся о модернизме, о специфической новой реальности ХХ века, о новом образе человека, об устремленности модернистов сквозь толщи человеческого «я» к основанию сущего, к воле, силе, нематериальной, требующей новых способов говорения, новых художественных решений. Потом были вопросы от молодых людей, при том отнюдь не наивные, демонстрировавшие филологическую искушенность, знание культуры, понимание человека. Школа профессора Самохвалова была несомненно жива. И еще как жива!

Вторую лекцию, прервавшись на десятиминутный гостеприимный кафедральный чай со сладкими пирогами, я посвятил проблемам образования. Тут было больше личного. Я говорил о трех типах образования: о классическом, о советском и, наконец, о либеральном. Первое, как известно, учило бескорыстной любви к мудрости. Второе, которое советское, делало из человека квалифицированного профессионала, а третье всегда возвращало человека к самому себе. В каждом случались свои преимущества и свои недостатки.

Снова были вопросы от студентов. Я, приученный питерской аудиторией, что каждое слово может быть неверно истолковано, отвечал слишком осторожно, уклончиво, но скоро убедился, что в Краснодаре ценят искренность и что здесь можно говорить без оглядки.

Потом была короткая вечерняя прогулка по краснодарским улицам, осенний полумрак, жирный свет фонарей и, наконец, ресторан, где мы с Татариновым снова не могли наговориться.

 

Утро третьего дня выдалось таким же пасмурным, как и накануне. Мы с Аней и с Татариновым снова приехали в университет, снова прошлись по шумным коридорам и оказались в аудитории-амфитеатре. Эта последняя встреча должна была происходить в самом неуютном для меня жанре «встречи с читателями» — мне больше по душе говорить о других, чем о самом себе. Когда говоришь о других, в процессе говорения часто приходят в голову новые, неожиданные мысли. Когда рассказываешь о себе, такого обычно не случается — все и так ясно с самого начала до самого конца. Я, как правило, выкручиваюсь, говорю о темах, которые возникают в моих книгах, применительно к другим авторам — выходит что-то вроде филологической лекции. Я рассказал о детстве, о городе, об устойчивых мифах, связанных с детством и с городами, коротко об авторах, описывавших детство (Диккенс, Марк Твен, Пруст, Джойс, Селин), и об авторах, описывавших город (Пушкин, Гоголь, Белый, Вирджиния Вулф, опять Джойс и Дос Пассос). Потом стал рассуждать о протестантском умонастроении персонажа своих последних текстов. Посыпались вопросы о моем личном переживании детства и городского ландшафта, о вере. Я рассказал, что верю в земную миссию и не верю в свободу воли. Мне возразили, что свобода воли есть, и я сказал, что раньше тоже так думал, а теперь думаю иначе, но ни на чем не настаиваю. Спросили про Михаила Елизарова, как, мол, вы, Андрей Алексеич, можете с ним дружить: он большой, страшный и брутальный, а вы — небольшой, нестрашный и интеллигентный. Я сказал, что Миша тоже интеллигентный и что я в людях ценю не внешний вид, а внутренние душевные качества и талант. Вышло банально (я не знал, как лучше сказать о лучшем друге), но моим ответом, кажется, удовлетворились.

Потом была снова прогулка по осеннему Краснодару, уже теперь не вечернему, а дневному, в большой компании: Татаринов, его жена Ольга, Анна, Гриша Синицын, приехавший сделать фотоотчет о моем пребывании в Краснодаре, и философ-психоаналитик Артем Циома, «мастер Ци», как он себя называет. На сей раз пасмурный город показался мне живописным. Я, как ленинградец и петербуржец, привык к строгой геометрии и архитектурным ансамблям. Строгость в Краснодаре, конечно, была. Была и геометрия. Но единства архитектурного не было или было когда-то, а теперь нарушилось. Там и сям в небо торчали неинтересные и неуместные стекляшки. Но зато я увидел роскошные здания, настоящие жемчужины, невысокие, красивые, необарочные. Я замирал перед ними, извинялся, что всех задерживаю, просил коллег меня подождать. Коллеги деликатно ждали, пока я налюбуюсь и сделаю фотографии. Я представлял себе, как здания сверкают под краснодарским солнцем. Но солнца не было. Деревья кругом стояли полуоблетевшие. В небе носились черные стаи крикливых птиц.  А город все равно казался гостеприимным, пусть даже он выглядел осенним и сумрачным. И я уже заранее грустил, что скоро придется ехать в гостиницу, собирать вещи и отправляться в обратную дорогу.