СТИХИ
Александр Кушнер. «Восемь стихотворений»
Новая подборка стихотворений Александра Кушнера затрагивает прежде всего тему подлинной поэзии, а еще шире – истинного искусства: в чем оно? как его распознать? как отличить от имитации и посредственности? А поскольку искусство неотделимо от человеческой жизни, то поэт вплетает в свою лирику и мысли об общечеловеческих ценностях, и рефлексию о жизнетворчестве, о быстротечности времени.
Педаль, – говорит музыкант, – вездесуща,
Как воздух, и может быть, так же чиста,
Умна, глубока, боже мой, вопиюще
Расчетлива, ветрена, сумрака гуще,
Травы бархатистей, упрямей куста.
Педаль может быть холодна без нажима,
И знойна, и быстро готова остыть,
Болтлива, общительна и нелюдима,
Прозрачнее тучки, рассеянней дыма,
Скромна, но педали не может не быть.
И я головою согласно киваю,
В восторге, как будто я сам пианист.
Мне кажется: я его так понимаю…
Я, сбоку-припеку, я, с самого краю,
Я, нотный прочесть не умеющий лист.
Игорь Вишневецкий. «Осенние размышления»
Причудливо читать весною стихи об осени – точнее, с осенним настроением, своеобразным memento mori и напоминанием о том, что поэзия-то вечна, а вот творец ее – человек – всего только существо, которого Бог «из ничтожества и праха…воззвал» и который большую часть собственного бытия стоит на распутье-раздумье («Но сам-то где я, в общем не готовый к тому, что проясняется сейчас?»). Этот человек находится в постоянном диалоге и конфликте, в бесконечном споре с самим собой – о собственном предназначении, своей правоте и жизненной/творческой истине. И какая же благость, если к поэту однажды приходит понимание того, что подлинную свободу он обретает, находя среди слов «Глагол, который пустословие земное // сметает, как сметаем пыль рукой»!.. Он словно бы осязает внутри себя некий божественный огонь. Или – напротив – обретает божественную тишину.
Поэзией одной дышу, живу.
Все остальное – мороки и тени
вовне и сон, что снится наяву:
в нем – логика обычных сновидений,
где Бэ из А не следует. Молву
природных форм считаю тем бесценней,
что ей нетрудно тонкую плеву
такого сна пробить, тем вдохновенней,
что сам-то я давно – Природы часть,
сумевшая и в сверхприродной речи,
какая оформляется стихом,
мир дословесного назвать, попасть
в смысл, что смущает всякий человечий
ум и не принимается умом.
Лера Манович. «Белый верх, черный низ»
Первая поэтическая публикация автора в «Новом мире». Стихотворный язык подборки может показаться эклектичным, вытканным из ультрасовременных понятий и языковых каламбуров, – обильно принесенных на алтарь поэзии как таковой. Впрочем, не эклектична ли сама душа человеческая – та самая, которой постоянно хочется «взлететь и умереть»? …Эти стихи насквозь прошиты горечью от собственной инаковости, неуместности, внутреннего мученичества. И все это перемежается с идущим – откуда-то из глубокого детства – одновременным ощущением сакральности бытия и причастностью тайне смерти.
Теряя силы, путая следы,
порядком истрепав чужие нервы,
я в храм вошла, что у большой воды,
как мученик последний, сорок первый.
Все истово молились, а в реке
какой-то сумасшедший плавал брассом.
Свеча горела медленно в руке ,
и в подворотнях пахло ганджубасом.
И смерть моя, попутав берега,
была здесь королевой карнавала,
смеялась, плакала и даже зуб давала
и все, что смерть еще давать могла.
Как демоны, что спали до поры,
как яблоки разврата и раздора,
от этого всеобщего позора
взмывали в небо красные шары.
И только лодки в медленной воде
стояли как незыблемые скрепы.
Как человек, пока он юн и крепок,
стоит наперекор своей судьбе.
Надя Делаланд. «Фрост и пруст»
Первая публикация автора в «Новом мире». Стихотворения Нади Делаланд – это песни во славу жизни, почти каждое из них – молитва о маленьком человеке, которому дан дар пропускать через себя Божий свет. Поселяясь внутри человека, Бог начинает делать свою работу – «развязывать узлы, освобождать от пут». Человек в стихах Нади – вечный ребенок, находящий в простом и обыденном самое настоящее откровение. Он постоянно открывает себя заново, «перешивает» собственную душу, «перекраивает» свое нехитрое и удивительное бытие. Он умирает и оживает. Он растворяется во всем, что ему дорого и любимо. Значит, он – вечный. Как и было задумано в самом Начале.
Серийный поэт улыбается криво
и жадно пытает живучую строчку.
Спасибо, что больно, – как минимум, живо,
спасибо, что вызвался этим помочь мне.
Меня возвращает к себе, предавая,
лукавая жизнь, вынимая изнанку
с торчащими нитками. Снова живая,
я переживаю себя – это значит,
я перешиваю.
Я чувствую тело, и я совпадаю
с краями и чувствами, каждое – дышит.
Я есть, я живая, я что-нибудь дальше
узнаю о жизни.
У швейной машинки педаль заедает,
и строчка съезжает за ткань мирозданья,
я что-нибудь дальше, я что-нибудь дальше,
я что-нибудь дальше…
Павел Сидельников. «С водой наедине»
Первая публикация молодого поэта в «Новом мире». «Изюминка» автора – стремление к коротким и емким стихам, изредка напоминающим японскую созерцательную поэзию. И то сказать: у Сидельникова почти одушевлены самые будничные предметы. Интересно, что это «одушевление» – то вторит состояниям персонажей стихотворений, то, наоборот, противоречит им.
Качайся, простая ветка,
в своем золотом саду,
пока посижу в беседке,
послушаю пустоту.
Послушаю – сразу вспомню:
я был, где другие шли
по жизни тяжелой, темной,
тем деревом из земли.
ПРОЗА
Вечеслав Казакевич. «Свободу небу!»
Сказка
«Вам надо практиковаться в слушании! Иначе не поймете даже мухи». Лучше всего умеет слушать самый маленький, самый незаметный. Живут под мостами у быстрых рек удивительные крошечные существа – мостовики, и вроде все у них так же, как и в большом мире: книжки, домашние дела, работа, полицейские, «неуживчики» – те, кто неудобен обществу, война… Но этот удивительный и сложный мир полон маленьких чудес, которые встречаются на каждом шагу – просто надо уметь слушать, видеть и замечать главное – в мире, в словах, в каждом, кто тебе встречается. Вот тогда и получится самая настоящая свобода и самая настоящая сказка – даже у нас, у людей.
Отовсюду глядели книги. Кожаные корешки отливали позолотой и прозеленью, как лесные мухи. На столе лежали три огромных тома. Тот, что потоньше, назывался «О жизни», потолще – «О смерти», а самый увесистый – «Про ничто». В первый том Пава однажды заглянула и прочла Картошечке фразу: «Жизнь состоит из четырех звуков и мягкого знака».
– Из мягкого шмяка? – переспросила Картошечка.
Во второй том они опасались заглядывать. А про третий – строили догадки, почему он самый толстый, если про ничто можно написать только ничего.
Ирина Мамаева. «И никого нету»
Рассказ
«Вырваться из всех сетей» – и отправиться в настоящую глухомань, к Онежскому озеру и даже за него, без интернета, без современных технологий – детокс цифровой, детокс от бессмысленного общения, детокс от суеты. Крохотная деревенька в четыре дома, удивительная красота и тишина Заонежья, ничего лишнего – только безмолвие, присутствие Бога и знакомство заново – с самим собой и с миром – подлинным, первозданным, чистым.
А здесь – четыре дома, но все богатыри, как на подбор: ни сайдинга, ни баннеров на крыше. Ничего лишнего. Озеро, баньки, дома, лес. Трава, малинник. Отцветающий иван-чай – малиново-белесые пятна за домами. Первый вечерний комар в воздухе. Безветрие. Сладкий закатный свет. Тишина. Все на своем месте, все, как и задумал господь. Собаки окрасом, как прелая листва. Сама Лена с русыми распущенными волосами, переодевшаяся в юбку до пят, в старую светлую рубашку с рукавами. Тишина и немота, когда слова не нужны. И фотографировать не хочется: только быть и видеть.
Елена Долгопят. «Черты лица»
Три рассказа
Проза Елены Долгопят напоминает странное сновидение или артхаусную киноленту, происходящее на которой выходит за рамки кадра и начинает жить собственной жизнью. Так же и в этих трех рассказах читатель пересекает границу текста и становится персонажем слегка сюрреалистических короткометражек – о людях, разумеется.
«Черты лица»
–
история о тончайшей и прочной связи фотографий, рисунков, вещей и человеческих биографий и характеров. «Жилец»
- судьба человека, вышедшего однажды из тюрьмы на свободу и «зависшего» между смертью и жизнью, оказавшегося абсолютно чужим и чуждым в мире людей, куда вернулся. «Несентиментальный Рождественский рассказ»
– небольшая притча о девушке-птичке (или девушке-Дюймовочке), пробуждении скупой мужской нежности, перерождающей даже самые заскорузлые души.
Рисовала я всегда на чем придется, на первых попавшихся листах, рисунки не берегла, я к ним охладевала, после того как работа была окончена, я смотрела на них даже с некоторым удивлением: что это? к чему? Я о них забывала. …
Восторгов рисунки ни у кого не вызывали, мне говорили, что все изображенные мной лица какие-то мрачные. Или грустные. Или печальные. А мой сосед по парте Гриша сказал: они у тебя все больные. Я не обиделась, да он и не хотел меня обижать, сказал прямо, что думает. Мы с Гришкой пять лет просидели за одной партой и прекрасно ладили. …
Гриша мне сказал как-то раз:
– Толку из меня будет ноль.
– А из меня? – Я спросила.
– Ноль целых, две десятых.
Возможно, этих двух десятых достаточно. Для чего? Сама не знаю.
Настасья Пономарева. «Камни»
Рассказы
Два небольших рассказа о смертельно уставших женщинах, каждая из которых стоит на грани – жизни и смерти или встречи новой себя – можно понимать двояко. Каждая несет свой собственный «горб» или камень, от которого не избавиться иначе, кроме как похоронить или начисто отрезать свое прошлое «я», пройти через личную инициацию, боль, пустоту, небытие.
Рассказы полны мельчайших бытовых деталей, из которых складываются очень человечные и осязаемые портреты главных героинь – и живые истории их, умирающих и воскресающих одновременно.
…В пыльном чулане она нашла лопату и вышла с ней на поляну. Чуть отойдя от избушки, Елена Кузьминична стала копать яму. Земля поддавалась легко, и совсем скоро под ногами зияла влажная, пахнущая хлебной закваской земля. Воткнув лопату рядом с ямой, Елена Кузьминична вернулась в избушку. Огонь в печи догорел. Среди пепла лежала горстка костей и покатый череп. Елена Кузьминична осторожно достала их и сложила в плетеную корзинку, тоже найденную в чулане. На кусочке березовой коры Елена Кузьминична написала угольком:
Назарова Елена Кузьминична
1937 – 2024 гг.
НОВЫЕ ПЕРЕВОДЫ
Джузеппе Джоакино Белли. «Римские сонеты»
Публикация новых переводов «Римских сонетов» Джузеппе Джоакино Белли, выполненных Евгением Михайловичем Солоновичем. Его же авторства – и предисловие, повествующее о творческом пути итальянского поэта, его мировоззрении и основных мотивах творчества: утонченного, иронического, полного любви к простому народу.
Я слышал, что народ любой земли
Словами объясняется такими,
Которые осилить, сидя в Риме,
И за три жизни мы бы не смогли.
По-своему болтают со своими
Испанцы, англичане, москали,
Хранцузы, но мозгой пошевели:
И тут мы верх берем над остальными.
Нигде такого языка в ходу,
Как наш, и ежли нужно подтвержденье,
Я не одно, а тыщу приведу:
Взять слово «сральник», так ему спокон
Полно замен: «скворечник», «заведение»,
«Уборная», «местечко», «нужник», «трон».
МИР НАУКИ
Максим Винарский. «В кругу гениев: Осип Мандельштам между Дарвином и Ламарком»
Необычность этой статьи в том, что написана она отнюдь не литературоведом и не филологом, а самым что ни на есть биологом. И при этом затрагивает тончайшую сферу – поэзию. А конкретнее – речь идет о стихотворении Осипа Мандельштама «Ламарк», которое, по мнению исследователей, очень автобиографично, особенно учитывая дружбу Мандельштама с энтомологом Борисом Кузиным и знакомство поэта с трудами соперника Ламарка – Чарльза Дарвина.
Пытаясь понять отношение Мандельштама к Ламарку и Дарвину, автор статьи подробно рассказывает читателю о Борисе Кузине – как ученом и человеке. Поднимается и проблема научного мировосприятия Ламарка и споров вокруг его теорий – только ли Кузина видел в образе Ламарка Мандельштам? Чем еще мог спорный и легендарный ученый «зацепить» поэта? Как Осип Эмильевич относился к Дарвину? И каким образом сложилась судьба «советского Ламарка» Бориса Кузина, близкого Мандельштаму?
ПОЛЕМИКА
Андрей Ранчин. «Что в индексе тебе моем?»
О наукометрии в современном российском литературоведении
Что требуется от публикаций соискателей кандидатской и докторской ученых степеней? Как изменились критерии и условия оформления научных статей за несколько десятилетий? Что способствует повышению научного уровня диссертации и как «понравиться» ВАК? В статье обстоятельно объясняются не только требования к аспиранту и будущему кандидату/доктору наук, но и внутренняя «кухня» ВАК, проблемы, которые могут встать на пути к грамотной научной публикации, успешной защите диссертации и продуктивной научной карьере – такой, чтобы она получилась не «для галочки», а новый ученый – не «конвейерной» единицей.
Алексей Коровашко. «Мнимый Ильенков»
Статья посвящена спорным вопросам «ильенковедения» – «совокупности изысканий, связанных с биографией и творчеством Эвальда Васильевича Ильенкова (1924 – 1979), по праву считающегося одним из крупнейших советских философов, значение работ которого не сошло на нет после крушения СССР».
КОНТЕКСТ
Александр Куляпин, Наталья Завгородняя. «От menage a trois
к квадратуре круга»
Трансформация представлений о новой семье в советской литературе и культуре 1920-1930-х годов
Мало для кого является секретом, что знаменитая антиутопия Евгения Замятина «Мы» писалась именно в тот период, когда околокультурная «тусовка» вовсю сплетничала о «браке втроем» Лили Брик – Осипа Брик – Владимира Маяковского. Несколькими десятилетиями раньше о «продвинутом» «тройственном союзе» внутри семьи рассказывает читателю и Николай Чернышевский в романе «Что делать?», посвященном строительству нового, свободного общества. Весь Серебряный век и более поздний период вплоть до НЭПа «грешил» подобными взаимоотношениями, причем порой строящимися не только вокруг женщины, но и гомоэротическими. В статье анализируются истоки подобных отношений и их развитие в культурной среде первой половины XX века на примере литературных произведений, фактов биографий и актуальных для той эпохи киношедевров. И все же выясняется, что в данном пикантном случае оказывается «решить семейный вопрос так же невозможно, как построить квадрат, площадь которого равна площади круга».
ОПЫТЫ
Константин Фрумкин. «Любовь, политика, шаржи: странная поэтика романов Тургенева»
Иван Сергеевич Тургенев – писатель, удивительный тем, что его творчество складывается из очень непохожих друг на друга элементов: создания, с одной стороны, женских характеров (легендарных «тургеневских девушек») и с другой – словесных шаржей эксцентричных людей («типов» и «физиономий», как это явление называл сам Тургенев). Есть, однако же, и третья составляющая его творчества – попытка политического подтекста: важнейшая характеристика значимых тургеневских персонажей – непосредственное отношение к современным им общественным процессам. Эти три «кита» тургеневского творчества подробно рассматриваются на примере романов «Отцы и дети», «Рудин», «Дым», «Накануне», а также в сравнении с аналогичными темами в творчестве тургеневских современников – Достоевского, Гоголя, Некрасова.
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
Андрей Ранчин. «Антимир Сухово-Кобылина: у истоков русской абсурдистской драматургии»
Речь в статье идет о пьесе А. Сухово-Кобылина «Дела», а точнее – о системе ее персонажей, их именах и классификации, довольно символической по смыслу. Достаточно взглянуть на пять разрядов действующих лиц: Начальства, Силы, Подчиненности, Ничтожества и «Не лицо» – распределение, которое, помимо социального подтекста, включает в себя и библейскую отсылку на ранги духовных сил. Что касается фамилий персонажей, многие из них откровенно гротескны. Анализируя систему действующих лиц в пьесе, автор статьи приходит к необычному мнению: Сухово-Кобылина можно вполне назвать драматургом, стоявшим у самых истоков абсурдизма, который «расцвел» уже намного позднее, в ХХ веке.
РЕЦЕНЗИИ. ОБЗОРЫ
Анна Аликевич. «Мертвецы не рассказывают сказок»
Рецензия на роман Леонида Юзефовича «Поход на Бар-Хото»
«“Поход на Бар-Хото” – это замаскированный под военную историческую прозу роман-притча или роман-завет, довольно редко выходящий в читательский топ жанр. Последними его “вершинами” были “Буранный полустанок” Айтматова и, как ни неловко это озвучивать, “Алхимик» Коэльо”, – считает рецензент, не скрывающий своей пристрастности: «Сегодня некрасиво делить книги по гендерному принципу, но это тот нечастый случай, когда честность требует указать: роман гораздо более будет интересен представителю сильного пола».
СЕРИАЛЫ С ИРИНОЙ СВЕТЛОВОЙ
Раненый губитель
Перед нами – обзоры двух психологических сериалов, схожих по сюжету и особенно образам главных героев. Первый – «Одержимость», четырехсерийная экранизация романа Джозефины Харт «Ущерб» о фатальной страсти политика и выдающегося хирурга к невесте собственного сына, оказывающей магически завораживающее воздействие на мужчин. При этом главный герой не просто одержим физической страстью: он, с одной стороны, чувствует в Анне родственную душу, а с другой - постоянно пытается разгадать «феномен Анны», загадку ее магнетизма.
Еще один «раненый губитель», также привороженный уже своей Анной, - это персонаж небольшого немецкого сериала «Терапия Себастьяна Фитцека» - экранизации одноименного романа Себастьяна Фитцека. Рассказчиком выступает сам главный герой, восприятие мира которого несколько искажено, и зрителю приходится «сдирать один слой ложной шелухи за другим, чтобы добраться до сердечника истины». Меж тем повествование строится вокруг исчезновения дочери Виктора и его встречи с загадочной Анной Шпигель – его своеобразного «зеркального двойника», помогающего ему разобраться и в себе, и в том, что случилось с дочерью.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ ЛИСТКИ
КНИГИ
Библиографический обзор новых выдающихся изданий. В апрельском номере вниманию читателя предлагаются: издание средневекового Абердинского бестиария XIII века в переводе с латыни и комментариями И. В. Кувшинской; сборник альтернативных историй советской фантастики «Мир без Стругацких»; книга стихов Александра Переверзина «Ежедневная пропасть»; последние два тома Собрания сочинений Генриха Сапгира (о первых двух томах рассказывалось в февральском номере «Нового мира» за 2024 год).
ПЕРИОДИКА
Андрей Василевский рассказывает о наиболее интересных и актуальных литературоведческих материалах. В номере – обзоры публикаций онлайн- и оффлайн-изданий: «Российская газета», «Год литературы», «Сибирские огни», «Вопросы литературы», «Знамя», «Литературная газета», «Коммерсантъ Weekend», «Формаслов», «Фома», «Москва», «Юность», «Алтай», «Неприкосновенный запас», «Горький», «Проблемы исторической поэтики», «Русская культура», «Дружба народов», «Литература двух Америк», «Москвич Mag».
Например:
Павел Басинский. Алексей Варламов поколебал мое предубеждение против современной романистики. Павел Басинский – о новом романе «Одсун. Роман без границ» Алексея Варламова. – «Российская газета» (Федеральный выпуск), 2024, № 30, 12 февраля.
«Роман – трудный и к тому же, по Михаилу Бахтину, вечно “становящийся жанр”, потому что он, по его словам, “более глубоко, существенно, чутко и быстро отражает становление самой действительности”. Но действительность сегодня меняется такими темпами, с такой скоростью, которая не снилась Бахтину, покинувшему этот грешный мир в 1975 году, когда ситуация не только в СССР, но и во всем мире была относительно стабильной. Говоря о романе, Бахтин мыслил в категориях Нового (от Возрождения до ХХ века) и Новейшего (ХХ век) времени, но сегодня эти категории уже не работают. В Новом и Новейшем времени роман не только успевал за действительностью, но и предвосхищал и даже отчасти создавал ее. Особенно в XIX столетии, когда романные герои, вторгаясь в жизнь, становились реальными людьми, как было с героями Пушкина (Онегин), Тургенева (Базаров), Толстого (Анна Каренина), Достоевского (персонажи “Бесов”), Горького (“сверхчеловеки” его ранней прозы) и других классиков. Сегодня это невозможно. Ни один романный герой современной прозы не способен породить своих подражателей <...>».
«Тем интереснее попытка Алексея Варламова написать именно современный роман, хотя и с глубоким заходом в историю ХХ века».