КНИЖНАЯ ПОЛКА ВИКТОРА ПАПКОВА

КНИЖНАЯ ПОЛКА ВИКТОРА ПАПКОВА

В этом номере свои десять книг представляет интернет-обозреватель современной литературы zametilprosto

Семен Экштут. Повседневная жизнь русской интеллигенции от эпохи Великих реформ до Серебряного века. М., «Молодая гвардия», 2012, 432 стр. («Живая история: повседневная жизнь человечества»).

Книга вышла в молодогвардейской серии «Повседневная жизнь человечества», младшей сестре знаменитой «Жизни замечательных людей». Серия очень разная, в том числе и по качеству, впрочем, это скорее относится к нескольким первым выпускам, сейчас издательство стало гораздо придирчивее относиться к подбору книг. В 2012 году книга Бориса Ковалева «Повседневная жизнь населения России в период нацистской оккупации» вошла в финал премии «Просветитель». В 2013 году «Просветитель» отметил именно книгу Экштута, выбрав ее в длинный список.

Автор — доктор философских наук, историк, культуролог, работал в журнале «Родина» и над томами библиотеки энциклопедий «Аванта+». Видимо, философское образование сказалось, потому что книга получилась довольно неожиданной. Во-первых, вопреки названию серии, в ней трудно найти описание повседневной жизни, если под этим понимать быт. Во-вторых, само понимание интеллигенции весьма расширенное (интеллигенция как русское образованное общество), по мере чтения к этому привыкаешь, и, в общем-то, принимаешь такой взгляд. Но в начале я никак не мог привыкнуть к тому, что высшее чиновничество, а также офицерство относится у автора к интеллигенции. Сбивает с толку именно несоответствие формального названия серии и концепции книги.

У Семена Экштута получилось полемическое публицистическое произведение о становлении русской интеллигенции, начало формирования которой автор относит к реформам Александра II, и ее роли в дальнейшей судьбе России. Три части книги можно рассматривать как три отдельные статьи (кстати, и материалы в них отчасти пересекаются). Первая посвящена именно возникновению интеллигенции. И в этом смысле рассмотрение чиновничества и офицерства очень уместно, потому что привычная нам прослойка работников умственного труда — инженеров, врачей, учителей, к середине XIX века еще не сложилась. Да и разночинство только-только начинает выходить на историческую арену. Вторая часть имеет подзаголовок «Сексуальная революция, которую мы не заметили». Она посвящена изменению роли женщины, а также вообще — брака и семьи. («С легкой руки автора „Что делать?” фиктивный брак перестал трактоваться как безусловный грех и стал рассматриваться как рациональная мера. В понятиях и нравах общества произошел резкий поворот — целесообразность сильно потеснила нравственность».) Наверное, правильнее называть все-таки случившиеся изменения именно «семейной революцией», как делает это в приведенном Экштутом отрывке из мемуаров детская писательница и педагог Елизавета Николаевна Водовозова.

Самая большая по объему и — по моему мнению — главная часть, третья, «Неутраченные иллюзии». Автор пытается показать отношение интеллигенции к самой себе, к окружающему через литературные произведения. Надсон и Горький, Тургенев и Чехов, Толстой (которому, впрочем, от автора немало достается) и Писемский — помогают обрисовать состояние умов. Экштут, по его словам, пытается избежать в своем описании двух крайностей — как представления об «ужасах царизма», так и популярного впоследствии плача о «России, которую мы потеряли». Но совсем бесстрастным автор не остается. Он пытается обрисовать другую Россию, Россию капиталистическую, если хотите, «Россию, которую мы так и не обрели». Капитализм и капиталистические ценности так и не стали привлекательными у образованного российского общества. Все более или менее предприимчивые люди — от апологетизированного автором Берга у Толстого, до известного всем со школьной скамьи Лопахина из «Вишневого сада» — вызывали у читателей скорее отрицательные эмоции. По Экштуту именно «… неприятие буржуазных ценностей и личной ответственности, которое в течение нескольких поколений демонстрировало русское образованное общество, привело к тому, что русский интеллигент легко воспринял идею всепроникающего вмешательства государства во все сферы жизни общества — от снабжения населения продовольствием и топливом до государственного диктата в сфере культуры».

Небольшой формат рецензий в рамках «Книжной полки» вряд ли позволит развернуть полноценную дискуссию, но я надеюсь, что книга не затеряется и дискуссия в обществе все-таки состоится.

Игорь Суриков. Пифагор. М., «Молодая гвардия», 2013, 269 стр. («Жизнь замечательных людей»).

Угадайте, с какого предложения начинается эта книга?

Игорь Суриков, наверное, одно из главных моих личных открытий последних двух лет. У него вышла уже третья книга, первые две были посвящены Геродоту и Сократу. Интересно, что о всех трех героях осталось очень мало биографических сведений, однако автора этот факт совершенно не расстраивает. Используя имеющиеся данные, он умудряется рассказать не только о собственно заглавном герое книги, но и о греческой цивилизации в целом. Каждая книга превращается в замечательную лекцию, посвященную тем или иным аспектам греческой культуры. Я много читал о том, как в девятнадцатом веке историки московского университета собирали аншлаги на своих лекциях (правда, о российской истории). Вот у Игоря Сурикова есть что-то общее с теми лекторами, как мне кажется. Во-первых, его книги написаны именно для меня — человека скорее начитанного, чем реально знающего предмет. Он представляет мой уровень (считайте — некоторый средний уровень своего читателя), не заигрывает, но отталкивается от него, чтобы рассказать что-то интересное и значимое для своей науки — истории Древней Греции. И второе — и, наверное, самое важное — он делает это интересно.

Если «Геродот», к примеру, вылился в рассказ об устройстве древнегреческого полиса, то «Пифагор» послужил поводом для рассказа о духовной жизни греков. О диалектике порыва и меры в их культуре. С одной стороны — удивительный рационализм, развитие науки, переход от мифа к философии (то есть к попытке объяснить мироздание методами логики и разума). С другой — бурные страсти древнегреческих трагедий. Рационалисты-эмпирики — а рядом с ними — пророки и чудотворцы. В изложении Игоря Сурикова светлые и темные стороны древнегреческого восприятия мира (свет и тьма здесь вовсе не добро и зло, но скорее радость и горе, рационализм и страсть) сливаются воедино. Интересно, что и сам Пифагор в своей жизни — во всяком случае, в том, что известно о ней, — тоже умудрялся синтезировать оба этих начала.

Увы, о геометрии в книге немного, хотя да, первая строчка книги — именно про сумму квадратов катетов. Более того, автор вообще умудряется вставить пару шпилек материализму. (Который я, как современный технарь, естественно отождествляю с рационализмом и геометрией. Боюсь, что ни Пифагор, ни Суриков со мной не согласятся.) Но все-таки геометрия в жизни этого мыслителя была не самым важным делом. Скорее он был создателем мистического религиозного учения, просуществовавшего, кстати, несколько веков. Понятно, что если даже для Платона Пифагор был легендарным, то при реконструкции жизни Пифагора и его последователей не обойтись без домыслов. Хотя «домыслы» тут неправильное слово. Игорь Суриков предлагает нам свои гипотезы, с одной стороны, органично встраивая их в общую канву жизни философа и его последователей, а с другой — что важно — всегда отмечая, где собственно авторская гипотеза, где уже устоявшиеся в науке представления. И еще что важно — Пифагор у Сурикова получился вполне живым. Не чуждым легкого обмана и даже — во всяком случае, мне так показалось — немного подтрунивавшим над своими последователями. Остапом Бендером, которому по жизни пришлось играть роль брахмана — а что, в пифагореизме ведь было же учение о переселении душ? — и самому в него уверовавшего. Абсолютно не иконографический образ, без придыхания, но с огромной любовью к своему герою.

Говорят, Игорь Суриков пишет новую книгу, так что греческая трилогия скоро превратится в тетралогию. Кажется, древнегреческие драматурги на Дионисиях представляли именно тетралогии?

Тим Скоренко. Легенды неизвестной Америки. М., «Снежный Ком М», 2013, 352 стр. («Нереальная проза»).

Тим Скоренко — молодой автор и, скорее, все-таки фантаст. Во всяком случае, он печатается в издательствах фантастической литературы и получает жанровые премии, например, «Бронзовую улитку» за роман «Сад Иеронима Босха». Эту премию присуждал лично Борис Натанович Стругацкий (кстати, среди ее лауреатов были Виктор Пелевин, Дмитрий Быков и Захар Прилепин). Увы, у нас в России почему-то писателей делят даже не на тех, кто пишет развлекательную литературу, а кто — литературу «чтобы подумать», но по жанрам. Разделение происходит в первую очередь в головах читателей, и сейчас любители фантастики и любители мейнстрима — это даже не разные расы, а разные биологические виды, презирающие друг друга. Это печально, потому что реакция расщепления литературы продолжается, в конце концов случится небольшой бум и наша литература аннигилирует, потому что если кто и напишет что-то стоящее, то все равно это никто не прочитает. Но не будем о грустном, вернемся к книге.

На самом деле «Легенды неизвестной Америки» — не совсем фантастика. Это сборник рассказов, сшитых общим местом действия и некоторой фабульной оберткой — якобы все они были собраны одним человеком, американцем, в течение своей долгой жизни. Обертка, на мой вкус, не очень получилась, скорее это некий реверанс неписанному правилу, согласно которому просто сборник рассказов (фантастических) никто читать не будет. На обертку можно просто не обращать внимания. Рассказы, кстати, далеко не все фантастические. Есть совершенно реалистические, есть те, в которых мистика и фантастика лишь один из элементов (вспомним Эдгара По и Стивенсона). Рассказы объединяет не тематика, а герои. И еще — уже подзабытый российским читателем образ Америки Майн Рида, Джека Лондона и О. Генри. Америки, где люди свободны не только от гнета государственной машины, но прежде всего в своих суждениях и действиях. Америки людей, которые прежде всего живут свою жизнь. Сейчас этот образ Америки в сознании российского читателя почти утрачен, поэтому она и неизвестная.

А большинство героев рассказов — реальные люди, о чем Скоренко и сообщает в примечаниях в конце книги (даже несколько хвастаясь, впрочем, безобидно). Существовали и гонщик Рэд Байрон («Последняя гонка Рэда Байрона»), и грабители из рассказа «Наследие мистера Джеймса». «Хитроумный Холман» действительно получил несколько курьезных патентов в области паровозостроения, что позволило ему увести деньги у доверчивых акционеров. Про очередную версию убийства Кеннеди «Окно на шестом этаже» и говорить не приходится. Рассказы разные по жанрам. Мистика «Женщины на ростре», где живое сердце носовой фигуры хранит парусный корабль; гангстерский нуар «Несгибаемых» (а уж версии убийства Кеннеди вполне можно выделить в отдельный жанр). У меня и разное впечатление от рассказов осталось. «Россия, тридцать шестой» — о людях, отказавшихся уехать от репрессий из России, показался несколько наивным. Но очень понравился «Господин Одиночество», о бессмертном, вынужденном постоянно проживать один и тот же отрезок времени.

И все-таки главное, что объединяет рассказы Скоренко, — это некий дух, уже позабытый в литературе современного русского мейнстрима. Я бы сказал, это ощущение, что человеком быть хорошо. Достойно (это я пытаюсь не повторить «Человек — это звучит гордо»). И хотя бы просто для того, чтобы вспомнить об этом, «Легенды» имеет смысл почитать.

Сергей Носов. Полтора кролика. Несколько историй о странностях жизни. СПб., «Лимбус-Пресс», 2012, 320 стр.

С творчеством петербуржца Сергея Носова я познакомился в прошлом году. Его роман «Франсуаза, или Путь к леднику» оказался в финалах двух литературных премий — «Нацбеста» и «Большой книги». Роман каким-то образом сумел соединить с одной стороны изящную композицию (чем-то напоминающую песчаные мандалы буддистов), а с другой — простоту и обыденность героев. В этом году у Носова вышел совсем небольшой сборничек рассказов. Формально он особых успехов не снискал, хотя в длинном списке «Нацбеста» все-таки побывал. Но… в маленьких рассказах Сергей Носов остался тем же самым Носовым, автором «Франсуазы…».

Рассказы разные. «Баллада о возвращении» — классический абсурд. «Морозилка» — по сути, просто анекдот (этакая история для последней страницы газеты). Анекдот смешной и тоже не без абсурда. Давший название книге «Полтора кролика»… Мне трудно дать какое-то определение жанру. Герой рассказа, он не в депрессии, по сути дела. Просто Носов как-то умудрился поймать ощущение висящей дома петли. Пусть не реальной, но символической. Она висит, а тебе даже толком повеситься некогда, потому что то встреча, то еще чего намечается. И ты встречаешься, с тобой разговаривают и, наверное, вообще ничего не понимают, потом про петлю узнают — не поверят, «почему?» скажут. В общем, ощущение полнейшей внутренней неудачи, когда даже вешаться смысла нет. А больше всего понравился рассказ — «Белые ленточки». (Написан он до известных событий, так что никаких намеков там нет — случайное совпадение.) Сама идея Всенародного Гражданского Покаяния, чтобы официально, как на выборах, со штампом в паспорте и выдачей белых ленточек (и чтобы нельзя было в гостинице прописаться и в больницу лечь без соответствующего штампа) — она только в пересказе кажется абсурдной. Прочитав рассказ, понимаешь, что никакого абсурда тут нет, что если бы Россия и стала каяться, то именно так и никак иначе. При этом, в общем-то, каялась вполне искренне, именно штамп в паспорте приводит к искренности, а не наоборот — искренность к штампу в паспорте.

Вообще, герои Носова, они какие-то «несклепистые», как сказала бы моя бабушка. Они постоянно проваливаются в прорехи бытия. Даже не в прорехи, просто бытие у них такое, неправильно логичное. Ты живешь строго по его законам, а потом посмотришь, что натворил, так ведь черт-те что и получилось. Про героев Носова даже не скажешь, что они Чудаки, они нормальны. Вся тайна автора заключается в том, что локальная нормальность героев выливается в глобальную абсурдность.

Скорее всего, логика жизни отличается от привычной нам логики литературы. По логике литературы обязательно должен быть Настоящий Конфликт, который герои должны разрешить в ходе Экспозиции, Кульминации и прочих необходимых шагов. А Жизнь конфликты «настоящие» смазывает, а подсовывает глупые — если разобраться, но разобраться-то не получается. Я уж молчу про кульминации, где ж их в реальной жизни найдешь-то? Так что думаю, что Носов — просто один из немногих наших авторов, которому удается перенести нелогичную жизненную логику на страницы своих произведений^[1].

Анна Матвеева. Подожди, я умру — и приду. М., «Астрель», 2012, 320 стр.

Сборник рассказов, финалист премии «Большая книга» прошлого года. Многие рассказы публиковались до этого по отдельности, к примеру, «Обстоятельство времени» даже вышел (или вышло?) в финал престижной «рассказной» премии имени Юрия Казакова. Но интересно, что при чтении остается полное ощущение единого цикла. Последний рассказ (если, конечно, до него удастся дочитать, не прервав свою грешную жизнь после осознания ее никчемности) связывает воедино идеи всех предыдущих рассказов.

Раз за разом люди в рассказах Матвеевой ошибаются в течение своей жизни и оказываются в странном состоянии паузы. Нет-нет, никаких особых трагедий. Просто не получается то, чего хочется. Хотя нет — слово «не получается» тут не подходит, оно требует какого-то деятельного участия со стороны человека — «пытался, но не получилось». Никто особо и не пытается («Но она, конечно, этого не сделала — Абба вообще редко делала то, чего ей по-настоящему хотелось».) Здесь правильнее сказать «не случается». Вот так уж склалось, что счастья не случилось, но чем мы виноваты, да и никто не виноват…

«Тот, кто считает, что из любой ситуации есть выход, безбожно и страшно врет. Выхода чаще всего нет, и человек, угодивший в западню, — не важно, по чьей вине и воле, — устав кружиться в его поисках, смиряется и привыкает» — это из рассказа «Обстоятельства времени». Все так, разве что подавляющее большинство героинь «непоправимо интеллигентны» для того, чтобы кружиться по собственной инициативе.

Герои Матвеевой не то что неудачники, они живут как бы вне основного потока. Как будто в компьютерной игре, совершив неудачный ход они дожидаются «game over», чтобы потом все начать сначала и переиграть заново. Вот ты играл активно, двигал своего героя, а потом почувствовал, что проигрываешь, а просто убрал руки с клавиатуры и ждешь, когда игра закончится. Ах, это так спокойно. Можно посидеть на диване и «Время было нежным, безжалостным и таким тихим, что Е. С. не сразу разобрала слова, которые оно произносит.

Потерпи еще немного, и этот день придет.

А потом пройдет и он, но ты об этом уже не узнаешь».

Вот только жизнь — это не игра. После того как умрешь, никуда не придешь, переиграть не получится.

И как полная противоположность — последний рассказ «На войне». Да, там тоже есть насмешка времени, или судьбы — если хотите. Столкновения двух личностей без участия судьбы не бывает. Но разница в том, что две девочки живут, а не ждут счастливого момента переиграть произошедшее. И, в конце концов, затягивают в жизнь плывущих по течению окружающих. Родных, учителей, одноклассников. Почему-то я считал, что жизнь вокруг нас существует по умолчанию. По Матвеевой это не так. Жизнь рождается внутри человека, и только человек может транслировать эту жизнь наружу. Погаснет жизнь внутри человека, прекратит он двигать своего персонажа — и окружающее тоже застопорится, поток времени успокоится, словно вокруг — воды Леты.

В финал «Нацбеста» сборник, к сожалению, не вышел. Да и дальше финала «Большой книги» не пошел. Но хочется, чтобы автор был более известен, он заслуживает этого. Есть что-то у Матвеевой от Чехова; и стилистически и во взгляде на окружающее^[2]…

Юрий Буйда. Вор, шпион и убийца. М., «Эксмо», 2013, 287 стр. («Большая литература. Проза Юрия Буйды»).

Эта книга в последнем сезоне тоже оказалась в коротком списке премии «Большая книга», но еще и стала третьим призером. И это вовсе не детектив, как можно было подумать по названию, а роман, построенный как автобиография. Один мой знакомый привел хорошее слово «tribute». На русский это, наверное, правильнее переводить не как «долг», а как «дань памяти». Я думаю, что этот роман во многом именно дань памяти автора, прежде всего отцу, но и всем своим героям.

Название объясняется в тексте:

«Когда я открыл ей, что хочу стать писателем, она сказала:

— Это ремесло вора, шпиона и убийцы. Писатель подглядывает, подслушивает, крадет чужие черты и слова, а потом переносит все это на бумагу, останавливает мгновения, как говорил Гете, то есть убивает живое ради прекрасного… „Вор, шпион и убийца” — это было сказано, конечно, ради шутки, ради красного словца, но ведь литература и есть красное слово жизни».

Юрий Буйда в первую очередь очень хороший наблюдатель. Он такой фотограф от литературы — может очень точно описать другого человека в нескольких словах или фразах. И вот из таких наблюдений и воспоминаний автор и плетет свой образ эпохи. Конечно, обычно запоминается что-то яркое, поэтому очень уж много у автора убийств (практически роковых), любви (тоже роковой и часто к смерти приводящей), «сочных подробностей простонародной жизни» (это я в какой-то статье выкопал фразу, с Буйдой она связана не была). Удивительно, но несмотря на это образ пятидесятых-шестидесятых получается очень светлым, а люди — цельными. Один из них, который воевал в Брестской крепости, в книге говорит:

«Помню, как-то я его спросил насчет надписи на стене в брестской казарме 132-го батальона, была ли она на самом деле, и он вытаращился и заорал: — Надпись была, а запятой не было! Понял? Умираю но не сдаюсь — на хера там запятая? „Умираю но не сдаюсь” пишется без запятой! Понял? Без запятой на хер!» Так вот, поколение отца автора, оно именно такое… без запятой.

А вот образ брежневских семидесятых гораздо тоскливее. Если продолжать образ, то семидесятые (и, кстати, сам автор, как живший в это время) — это сплошная запятая.

«Брежневское безвременье — с особенной остротой оно чувствовалось в маленьких городках, где людей согревало неживое тепло, выделявшееся при гниении истории. Время как будто увязло в яме со смолой».

«Как и мои родители, как и миллионы советских людей, я страдал синдромом отложенной жизни. Тогда часто можно было услышать: „Ну ладно, мы живем плохо, ничего, потерпим, зато наши дети будут жить хорошо”. Как говорил Эдик, друг-враг из первой моей районной газеты: „Вот выйду на пенсию и прочитаю твоего Достоевского”. Руки до Достоевского у него так и не дошли. Отложенная жизнь — это как мертвый плод в утробе, отравляющий несчастную мать».

Читать становится муторнее, читатель тоже вязнет в смоле.

Но роман — и даже рассказ — скорее кинолента, фильм. Он развертывается во времени, отдельные кадры должны связываться воедино, они должны порождать какой-то над-смысл, непосредственно из суммы отдельных кадров не вытекающий. Отчасти из-за этого я не очень проникся «Синей кровью», другим романом автора. «Вору, шпиону и убийце» с этим полегче. Он устроен как биография, а человеческая жизнь — не роман, ей смысла не требуется.

Фигль-Мигль. Волки и Медведи. Чемодан-вокзал-Валгалла. СПб., «Лимбус-Пресс», 2013, 495 стр.

В прошлом году роман получил премию «Национальный бестселлер», переиграв в финале и «Красный свет» Максима Кантора, и будущего победителя «Большой Книги» — «Лавр» Водолазкина. Признаюсь, что если бы я оказался в Малом жюри «Нацбеста», тоже проголосовал бы за «Волков и медведей». Для меня это вообще книга года, соперничать с ней могут только «Харбинские мотыльки» Андрея Иванова и упомянутый «Лавр». И это одна из очень немногих книг последних лет, которые просто требуется перечитывать. Я не уверен, что смог найти хоть какие-то ответы за одно прочтение.

Единственное — я не очень представляю, можно ли этот роман читать отдельно, не прочитав первый роман автора — «Щастье». Именно в нем описывается странный мир, Санкт-Петербург после какой-то катастрофы (это не постапокалипсис, поэтому суть катастрофы не раскрывается, она неважна), которая не только изолировала город от остального мира, но и разделила районы города на разные государства, я бы даже сказал, на разные миры, каждый со своей философией жизни. В современной развлекательной литературе это называется «сеттингом». Понимание устройства Санкт-Петербурга — «сеттинга» — очень важно для понимания «Волков и медведей». В «Щастье» же появляются и все герои нового романа. При этом без какого-то дополнительного объяснения, как это бывает в сериалах («содержания предыдущих серий» не найдете), а мне кажется, что читая роман надо все-таки понимать, кто такой Разноглазый, чем он занимается, и почему всем нужен. Даже объяснение названия нового романа можно найти в том же «Щастье»:

«— Мама, а что там, на другом берегу?

— Ничего. Волки и медведи.»

Но если «Щастье» — роман при всех своих замечательных наблюдениях все-таки камерный, скорее описывающий филологический мир Санкт-Петербурга, то «Волки и Медведи» затрагивают уже глобальные человеческие темы. Человек — то самое «Ничего», «Другое», что не вписывается в представление человека о самом себе. Другие люди. Собственная совесть. (Что это такое вообще? В финале герой душит персонажа, который явно претендовал на роль его совести.) Власть. Но власть не как абстрактная «машина угнетения», а как управление каким-то количеством людей, живущих вместе. Противостояние свободы и демократических прав, которые ведут к разрухе, и диктатуры, которая не отвечает формальным требованиям устроения общества, но при которой хотя бы мостовые будут в порядке. Да, это книга и о современном политическом моменте тоже (чем напоминает «Красный свет» Кантора), потому что прекрасно понятно, аллюзией на кого является Платонов. Но Кантор дает ответы, а Фигль-Мигль просто спрашивает, потому что ответов не знает, и этим — на мой взгляд — оказывается глубже. Интересно, что именно диктатор в конце оказывается убитым.

На самом деле говорить об этой книге надо совсем не в формате «Книжной полки». Мне почему-то кажется, что ее упустят. По-моему, победу романа на «Нацбесте» восприняли как некоторое недоразумение, мол, и не такое бывает, и никакого обсуждения его (в отличие от того же Кантора) я не видел.

Александр Терехов. Немцы. М., «АСТ», 2013, 576 стр.

Книга получила премию «Национальный бестселлер» 2012 года, побывала в финале «Большой Книги». Книга монументально-эпохальная. Монументальная — просто потому, что большая. Эпохальная — потому что описывает эпоху, а именно последние годы Лужковской Москвы 2007 — 2008 гг. В стране проходит операция «Преемник», все чиновничество уверено, что после выборов Лужкова снимут, а новый мэр обязательно зачистит и московское правительство и префектуры. Так что все чиновничество старается хапнуть побольше, пока есть такая возможность.

В книге — два больших пласта (даже не сюжетные линии — именно пласты). Первый связан как раз с описанием жизни чиновничества префектуры московского округа «Востоко-Юг». Главный герой Эбергард — занимает должность начальника пресс-центра префектуры. Все начинается с приходом нового префекта, Монстра. Собственно, уже на этом основании можно предположить, что книга — жесткая сатира на нашу действительность.

Вот только ничего сатирического в книге нет, несмотря на совершенно фееричную фигуру Монстра, фееричную даже на фоне повседневной жизни чиновничества. Роман написан так, что система выглядит не гротескной, а нормальной. Отмечается где-то краем сознания ненормальность, но и то только потому, что главный герой еще может как-то это отмечать. А вот для других персонажей романа все эти выкрутасы нового префекта — только нервы, истерики, слезы и — в конце — увольнение, равносильное биологической смерти. Вне чиновничества жизни нет. И для главного героя, который ничем от остальных не отличается, тоже вне своей должности жизни нет. Не в метро же, в самом деле, спускаться? Представьте себе описание ада в котором живут черти? Для чертей же это будет не адом, а естественной средой обитания.

Другая причина, по которой книга совершенно не воспринимается сатирической, — это ее второй пласт. Главный герой Эбергард очень любит свою дочь Эрну. Дочери одиннадцать лет, но с ее мамой Эбергард в разводе, мама снова вышла замуж. Именно дочь — главное для Эбергарда — все остальное отходит на второй план, в том числе и вся вышеприведенная чиновничья жизнь.

Есть такая притча — о жадной бабе. Попала жадная баба в ад, а ангелу-хранителю все равно горько, и он говорит, вот единственный добрый поступок в жизни у бабы был, она луковичку нищему подала. Можно я эту луковичку бабе протяну, она за нее уцепится, глядишь и вылезет. Бог согласился, ангел луковичку протянул, баба схватилась за луковичку. А другие грешники стали хвататься за бабу, тоже пытаясь вылезти. Стала их баба отталкивать, моя луковичка, что вы лезете, оборвется же. Луковичка от этих отталкиваний и оборвалась. В каком-то смысле Эрна — эта луковичка, брошенная Эбергарду, чтобы остаток человеческого, цепляясь за нее, смог выбраться из ада.

Эбергард очень похож на эту самую жадную бабу. Тоже начинает тянуть Эрну-«луковичку» на себя. Надо обеспечить доброе мнение опеки, подкупить судей, благо, что административные возможности есть, хотя и не самые большие. Он даже совершенно не замечает новую свою жену, которая беременна его второй дочерью. И — как та жадная баба — начинает тонуть. Его подставляют, увольняют из префектуры. Приходится продавать квартиру, но требования бандитов растут, а все старые связи после увольнения — рушатся.

В самый критический момент главный герой обращается к Богу (хотя ничего религиозного до этого в тексте и нет). И получает Прощение. Непонятно как, действительно не за что-то, а по доброте, потому что не за что же совсем. Именно Прощением объясняется его поведение в последний день, вполне уже человеческое, а не адское, и финал с бегущей к нему Эрной.

Не считаю финал открытым. Эбергарда убили, просто он сам этого еще не заметил. И Эрна внезапно побежала к нему именно из-за этого, да и получилось-то все как он просил, не сияющее и бесконечное, а еще одна встреча, но встреча-то «после жизни»…

Дмитрий Жуков. Стой, кто ведет? Биология поведения человека и других зверей. В 2-х томах. М., «Альпина нон-фикшн», 2014, 802 стр. («Другие биологические науки»).

Двухтомник в 2013 году стал лауреатом премии «Просветитель» в разделе естественных и точных наук. Автор — доктор биологических наук, старший научный сотрудник лаборатории сравнительной генетики поведения Института физиологии им. И. П. Павлова РАН (Санкт-Петербург). Книга посвящена, как и следует из подзаголовка, поведению людей и других животных, точнее — влиянию на поведение физиологии организма, в первую очередь — влиянию эндокринной системы, то есть гормонов. Что такое стресс? Как организм реагирует на стресс? Как влияет тестостерон на агрессию? Очень много знакомых слов, проникших в нашу повседневную жизнь, оказываются научными терминами. И далеко не всегда обыденное представление бывает верным с точки зрения современной науки.

Еще до официального выхода книги отдельные главы ее выкладывались в Интернете и порой вызывали яростные споры. Дело в том, что книга эта скорее популярна, чем научна, и уж во всяком случае стиль изложения далек от академического, принятого в нашей научно-популярной литературе. В самом деле — иллюстраций в книге много, примеров тоже много, но таким примером может служить ссылка на художественную литературу, на кино, на личное наблюдение или пословицу. Нет, чтобы ссылаться на строгие научные работы, монографии и статьи в реферируемых научных журналах! В иллюстрациях может оказаться не строгий график, а картина художника или кадр из кино. То есть иллюстрация оказывается именно иллюстрацией, а не очередным доказательством того или иного тезиса (впрочем, графики и таблицы тоже есть, и их приличное количество).

Кроме того, автор пишет в достаточно провокационной манере. А если учесть, что темы вполне по нашему времени животрепещущие (в частности самая большая глава посвящена различиям в поведении мужчин и женщин, физиологически обусловленным различиям; еще одна глава — гомосексуальности и так далее), то неудивительно, что заявления вроде того, что подавляющее большинство женщин лишено чувства юмора, будут восприняты… неоднозначно, скажем так. Честно говоря, мне кажется, что автор вполне сознательно идет на мелкие провокации, подначивание и даже «троллинг», как сказали бы в сети. (А что еще можно ожидать от человека, который назвал своих кошек Аффилиация и МЧБК, да-да, именно аббревиатурой, что расшифровывается как Маленькая Черно-Белая Кошка.) Дело в том, что на ряд вопросов общество выработало «стандартные» ответы, которые даются автоматически. Так что идея разозлить читателя, заставить его задуматься, не выглядит столь уж неправильной.

Надо понимать, что любая научно-популярная книга — не истина в последней инстанции. Цель такой книги — заинтересовать читателя предметом, заставить его искать другие книги по теме, да уже — в идеальном случае — не популярные, а чисто научные. И с этой задачей двухтомник вполне справляется!

Ольга Погодина-Кузьмина. Власть мертвых. СПб., «Лимбус-Пресс», 2013, 400 стр.

«Власть мертвых» — продолжение прошлогоднего «Адамова яблока», истории из жизни петербургских геев. Как и «Адамово яблоко», книга участвовала в премии «Национальный бестселлер», причем успешнее: в отличие от первой книги вышла в короткий список.

«Власть мертвых» — типичнейший сиквел. Во-первых, не читавшим первую книгу вторая будет непонятна. Во-вторых, вторая книга несколько упрощена, в ней гораздо четче выявляются элементы жанра — мелодрамы. От сюжетных линий, представленных в первой книге, скажем, линий Максима и Марьяны (сына и жены Георгия, одного из главных героев), осталось совсем по чуть-чуть, друзья Игоря и соратники Георгия исчезли вовсе, даже Коваль — главный злодей первой части — очень быстро погиб. Впрочем, он оказывается и не таким уж злодеем. (Наверное, это еще одно правило сериалов — знакомые герои должны вызывать симпатию хотя бы в чем-то. Просто потому, что все несимпатичные истребляются.) В общем, ничто не мешает следить за «любовью двух сердец» (это из какой-то рецензии на «Адамово яблоко»).

Общая картина политической жизни страны представлена скорее как «обязательная программа»:

«Воспитанная в уважении к созидательному труду, Марьяна быстро узнала цену людям у власти. Невежественные, самодовольные, хитрые, смекалистые, но не умные, они придумали такую схему круговой поруки, которая работала только на извлечение их личной прибыли. Как обычные уголовники, связанные соучастием в убийстве, они все были замешаны в систему безостановочной перекачки государственных денег на свои заграничные счета». Или вот еще — это говорит уже один из главных героев, Георгий: «Мы живем в эпоху антропологического конфликта между теми, у кого есть хоть какие-то представления о порядочности, и теми, кто от них избавлен. Пещерный человек истребил неандертальца, не исключено, что люди рационального склада вскоре полностью вытеснят идеалистов.»

Само название книги тоже связано с попыткой определить наше сегодняшнее время:

«Вспоминая голову Майкла на своем животе, стылые глаза Бориса, Азария Марковича и Меликяна, Игорь готов был поверить, что всем заправляют ходячие мертвецы, и встретить человека с живой душой, „такого же урода, как ты сам”, равноценно выигрышу в лотерею».

В этом есть какое-то противоречие, потому что однозначно «мертвых» людей в книге нет. Как уже написал — почти всем автор находит какие-то черты, которым можно симпатизировать. Или, во всяком случае, за которые героя можно пожалеть.

Главная удача книги — образ Игоря. Он взрослеет, при этом, во-первых, логично взрослеет, его характер не меняется внезапно; а во-вторых — он мудреет. Не смиряется, но начинает воспринимать и свою судьбу, и себя, и окружающих такими, какие они есть. Он живет человеком и в человеческом окружении. Пожалуй, он начинает стремительно перерастать всех остальных героев. Что к этому привело — любовь, испытания или эльфы (да, в книге есть эльфы, очень жалко, что встреча мимолетна, хотя, пожалуй, один из ключевых моментов) — не знаю. Но вот такой факт.

ЗЫ. А все-таки жаль, что вряд ли кто рискнет снять сериал. Могло бы оказаться очень «в кассу». Мышление у нас в обществе ездит исключительно по наезженным колеям. А тут все-таки «разрыв шаблона», фактически в прямом смысле слова, не в переносном.