ГЕРОЙ ВТОРОГО ПЛАНА
Памяти Андрея
Михайловича Туркова (1924 — 2016)
У Андрея Василевского
есть фотография, сделанная на открытии
памятника Александру Твардовскому 22
июня 2013 года в Москве на Страстном
бульваре.
Памятника на снимке нет. Стоят люди, их
сравнительно немного. Одни ближе к
памятнику, другие — дальше. Среди тех,
кто ближе, — Наталья Дмитриевна
Солженицына. Видно только ее седую
короткую стрижку. На снимке почти нет
лиц. Все сняты либо сзади, либо вполоборота,
либо — на дальнем плане. И отдельно от
всех стоит высокий седой старик. Но
только стариком его как раз не назовешь.
Прямая спина, острый подбородок, большие
очки. Он молча смотрит вперед. Это —
Андрей Турков. На снимке ему 89 лет.
Андрей Михайлович
Турков — критик, литературовед, постоянный
автор «Нового мира» на протяжении почти
70 лет. Первая его публикация в «Новом
мире» состоялась в 1950 году. Последняя
прижизненная публикация — в мае 2016
года. Всего их — более пятидесяти.
Его не стало 13
сентября 2016 года.
В 2017 году Владимир
Турков собрал и выпустил книгу об отце:
«А дни — как тополиный пух…»
Книга включает два выступления Андрея
Туркова; интервью, которые он дал в
последние годы; воспоминания и мемуарные
заметки, рецензии на его последнюю
книгу. Заключает книгу раздел, содержащий
справочную информацию: даты жизни и
полная библиография: 27 авторских книг;
181 книга, в издании и подготовке которых
Андрей Турков принимал активное участие;
публикации в периодике — их 1301. Это
уплотненная до названий и выходных
данных огромная жизнь, отданная русской
литературе.
В этой книге многое
сказано и самим Турковым, и о Туркове —
его сыном, друзьями, коллегами. Сказано
об Андрее Михайловиче и о времени, а это
почти столетие. Страшное столетие.
Вот как Турков
рассказывает в интервью Наталье Игруновой
о начале войны, которую он встретил еще
школьником: «Я накануне был в театре.
В дороге страшно промок, возвращаясь.
И спал без задних ног. Утром зашла
домработница моих родичей, у которых я
тогда жил, в мою комнату и сказала:
„Андрюша, война”. Оказалось, что дяде
Николаю Александровичу Краевскому,
крупному патологоанатому, позвонил его
учитель, профессор Давидовский: „Коля,
включай радио”. У них был приемник, и
он поймал Гитлера. Так они узнали о войне
еще до выступления Молотова».
В этой истории меня
поразило, что в Москве 1941 года можно
было на домашний приемник вот так просто
«поймать Гитлера» и, если ты владел
немецким, вполне нормально послушать,
что он говорит. И, наверно, не только
Гитлера.
В 1943-м Турков ушел
на фронт. Был ранен. Полгода провел в
госпиталях. Едва не потерял ногу. И
только после войны вернулся в Литинститут.
Его однокурсник
Владимир Корнилов вспоминал: «Мы
познакомились в 45-м году... Тогда его
хромота напоминала прерванный полет,
как у подбитой птицы. Библиотека в
Литинституте была на втором этаже, и я
до сих пор вижу его взмывающего по
лестнице. Но когда он трудно спускался
со стопками книг, я ощущал, что нас
отделяло. Он был старше на четыре года,
но уже повидал такое, что мне и присниться
не могло… О своем ранении, о своих
орденах и фронтовых романах Турков
молчал, чем резко выделялся среди наших
говорливых сокурсников. Тогда еще не
были написаны известные строки Слуцкого:
Там
ордена сдают вахтеру,
зато
проносят в мыльный зал
рубцы
и раны, те, которым
я
б лично больше доверял.
Так вот, хромота
Туркова мне говорила больше, чем шумная
похвальба других фронтовиков».
Когда уже в XXI веке
мы познакомились с Андреем Михайловичем,
его хромота была почти незаметной. И он
«взмывал» по высоким новомирским
лестницам, как когда-то в 45-м по
литинститутским. А ему уже было далеко
за восемьдесят.
Турков иронически
сравнивал работу критика с работой
своего дяди — патологоанатома. В этом
есть много правды, особенно если вспомнить
слова Гегеля, что результат — это мертвое
тело, оставившее за собой живую тенденцию.
Критик, как и патологоанатом, анализирует
результат и ставит диагноз. Книге,
которую он разбирает, это стать лучше
не поможет, но, может быть, поможет другим
книгам, которые еще не написаны. Андрей
Турков — в первую очередь критик, и этой
литературной профессии он оставался
верен всю свою жизнь.
Литературная критика
в 50-е — начало 80-х была на особом положении.
Если Камю или Кафку могли и напечатать,
то критическую статью, в которой спокойно
анализировались их произведения,
опубликовать было почти невозможно.
Единственным исключением были статьи,
заваленные цитатами из Ленина и решений
последнего съезда, в которых как бы
невольно критик проговаривался: да, это
автору удалось, хотя он, конечно, ничего
в собственной удаче не понял, поскольку
не был вооружен единственной верной
теорией. Такие статьи писать было
довольно легко, потому что все реперные
точки были проставлены и все выводы
сформулированы заранее. И все знали как
надо. Критика была под особенно
пристальным надзором и цензуры, и
партийных органов. Писателю или поэту
позволялись некоторые вольности (тоже
не всегда и не всем), но не критику,
поскольку критика формировала нормативное
высказывание, а здесь отклонения от
линии партии не приветствовались и не
поощрялись. И разговор о литературе как
о творчестве и мастерстве вести было
трудно, и сохранить собственный голос
в таких условиях критику было совсем
непросто. Андрей Турков всю жизнь вел
разговор о литературе.
В «Новом мире» Турков
публиковал почти исключительно рецензии
на книги, а рецензия — это и самый
важный, и самый трудный критический
жанр. Здесь критик скован текстом, как
переводчик оригиналом, он должен сказать
главное о книге, а не о себе. Это далеко
не всем удается. Туркову — удавалось.
Критик — всегда
герой второго плана. Но он обеспечивает
одну из важнейших функций литературы,
как живой и плодотворной среды, —
разговор литературы о себе самой, ее
рефлексию.
Владимир Турков
вспоминает, как отец читал стихи: «...без
надрыва и нажима, восхищаясь не собой
— читающим, а самим стихом, его мыслью,
звуком, словом...» Вот так Андрей Михайлович
и говорил о поэзии. И прежде всего о
Твардовском.
В 2006 году в интервью
Роману Сенчину Турков сказал: «„Рекламист”
становится очень плохим словом, когда
рекламируется плохой товар. Я считаю,
что весь прошлый год я был рекламистом
изданий Твардовского, и мне кажется,
что это нужно». Турков прочитал «Теркина»
на фронте и на всю жизнь стихи Твардовского
полюбил.
Турков говорит в
интервью Наталье Игруновой: «В 1954-м, в
начале „оттепели” Александр Трифонович
очень надеялся, что сумеет напечатать
„Тёркина на том свете”. Устроил встречу
с теми, кто назывался скучным словом
„актив” журнала. Все были в полном
восторге. Один Асеев высказал опасения,
что у поэмы будет трудная судьба.
Впоследствии или Лакшин, или Кондратович,
не помню, написал, что когда Асеев слушал
поэму, бросил две реплики — сначала он
пробормотал: интересно, оторвут ему за
это голову или нет, а когда пошло
обсуждение, сказал, что насчет того
света все совершенно справедливо — я
на нем уже давно живу».
Я был редактором
публикаций Андрея Михайловича в «Новом
мире» в течение почти десяти лет. Он в
последние годы совсем редко появлялся
в редакции, и мы в основном общались
через его сына по электронной почте. Я
читал Туркова и думал о нем — о его
работах, об уникальной жизни и судьбе.
Он был в современной литературе тем,
что инженеры называют «ребром жесткости»,
тем, что позволяет сохранить целостность
конструкции. Такие «ребра» не очень-то
видны снаружи, но сами инженеры их очень
хорошо знают.
Турков вспоминал:
«Замечательная запись у Симонова в
воспоминаниях о поре понижения оценок:
когда преувеличенно хвалишь то, что
похвалы недостойно, — и вдруг ловишь
краем глаза укоризненный, угрюмый,
печальный взгляд Твардовского». Вот
этот «укоризненный взгляд» был у Туркова.
И до сих пор можно попытаться посмотреть
на критический отзыв его глазами, чтобы
понять: а все ли ладно?
Воспоминания
Владимира Туркова об отце заканчиваются
перечнем его последних работ — все эти
работы 2016 года. Одна их них: «16 августа
2016 г. Завязка судьбы. (В. М. Акаткин. На
переправах века. Статьи об А. Т. Твардовском.
Воронеж. Издательство „Наука-Юнипресс”,
2015). Не опубликовано». Эта рецензия
написана для «Нового мира» и полностью
подготовлена к печати самим Андреем
Михайловичем. Теперь эту запись можно
поправить и вместо «Не опубликовано»
поставить: «Новый мир», 2017, № 12.
У Владимира Корнилова
есть такое стихотворение:
Здесь
больше ума, чем страсти,
И
трезвости, чем мечты,
И,
как недовольный мастер,
Срывает
ветер листы.
А
это — в конечном смысле —
Единственно
верный путь:
Слетают
пустые листья
И
остается — суть.
И мне кажется, это
точная характеристика работы Андрея
Михайловича Туркова. Вот таким я его и
вижу, как на снимке Андрея Василевского,
как старое дерево, одинокое, но сильное
и живое.
Он стоит немного
сзади, на втором плане, чтобы не затенять
тех, о ком думал и писал.
Владимир
Губайловский, редактор отдела критики
и публицистики «Нового мира»