Полищук
Дмитрий Вадимович живет в Москве. Автор
четырех поэтических книг и многих
публикаций в периодике.
Дмитрий
Полищук
*
ГОРОДСКИЕ
КОМИКСЫ
Рваные
стансы на сон грядущий
Не смотрю
телевизор, не жду новостей,
предпочитаю
уют,
кучку моих
костей
положу на
диван — пусть отдохнут.
Поразмышляю,
засыпая, к примеру, о парадоксе банально
тернистом,
историю-сталинистку
(как сказал бы Кожев) кляня,
вот почти
что полвека нашу страну массово вырезали
террористы,
но без сей
азиатской человекорубки, как оно ни
дико, не было б и меня.
Деда Кузьму,
рабочего-партийца, расстреляли в 37-м по
общей Украинской разнарядке,
трое детей
осталось, папе и года не было, и вот
бабушка
Милица с её гимназией и пятью языками,
и фортепьяно едва
пристроилась на внештатке
мыть полы в
детсаду — чем чудом и выжили, — древний
шляхетский род.
А прадед Иван
Рыжиков, по материнской, был из
крестьянского класса,
понимал, что
в русской жизни к чему.
— Верькя,
большаки хотят при коммунизме кажный
день жрать мясо.
Голод будет.
Яжжяй в Москву.
Москва ж —
горнило встреч... Прикинь, Москву не год
полки держали наши!..
Чрез триста
с гаком лет я и родился здесь
счастливым
москвичом, сошлись во мне не зря же
речь русская,
фамилия украинская и даже польска
спесь...
И хоть я из
семьи технарей, но всю жизнь промолился
на слово —
ничего ж
кроме слова в сём мире и нет, —
чтоб на
старости лет полюбить Гумилёва.
Вот поди ж
ты... Гумилёва на старости лет.
Николай
Степанович, пресветлый витязь,
я прожил
дольше Вашего, не надеюсь, что скоро
умру,
Николай
Степанович, там помолитесь
за некрещёного
соратника по перу.
2000
— 2016
МОСКОВСКИЕ
КОМИКСЫ
1.
Без
Каждый день
по городу ходит бес
с чем-то
колким наперевес,
в тихом парке
иль в вечно спешащей толпе
человека
хорошего высматривая себе.
Ты его не
заметишь и в белый день,
только вдруг
замелькает по стенам тень,
на мгновенье
неба поблёкнет эмаль,
сердце точно
уколет сталь.
Ну вот, к
примеру, как знакомый мой стиховед,
было ему
всего-то пятьдесят лет,
ехал на вечер
поэтический вступительное сказать,
ждал троллейбуса
и на лавочку присел, так сказать...
Или, как
кто-то в Питере мне рассказал,
один старик
отправился на Царскосельский вокзал,
но до дома
добраться так и не смог,
на ступеньки
как будто прилёг...
Бишь о чём
я?.. Ах да, когда, наконец вызванная кем-то
из вас,
приезжает
скорая через который час,
закатив глаза
под ракушки век,
там холодный
уже лежит человек.
Так что,
дорогие мои, встречая зарядкой зарю,
попомните,
что я вам говорю,
день за днём
по городу крутится бес
с чем-то
колким наперевес.
Перекусит
на крыше хлебом и красным вином
и так далее
запрыгает с дома на дом.
2.
Мужик
Ну и я расскажу.
Со мною вот
случился на
днях такой эпизод.
Шёл ночью с
работы. К метро впритык.
Смотрю, на
остановке стоит мужик.
Нормально
одет. В кепке. Не гопотня.
Но будто
поглядывает на меня.
Я мимо. Бог
весть, что там думает он.
И тут за
спиною грохот и звон.
Смотрю. Где
рекламная фотка была —
дыра у красотки
в районе лба.
А этот мужик,
будто и ни при чём,
уходит,
помахивая молотком.
Что делать?
Он болен? И будет беда?
А кругом
никого. Ни людей. Ни мента.
Ну, чуток
поискал. Потоптался в тоске.
И к дому. И
рад, что не мне по башке.
Стар я стал
для такого. Как говорится, б/у.
Как вспомню,
зудеть начинает во лбу.
3.
Голова
Нынче днём
у кафе на углу Тверской
видел женщину,
мотавшую головой.
Точно маятник,
билась её голова.
Так продолжалось
час или два.
Шли троллейбусы
мимо, машины, толпа
огибала её,
к чужому слепа.
Я сидел в
кафе, пил кофе, курил,
и приятель
что-то мне говорил.
Но не мог
оторвать я взгляда, увы,
от её
болтающейся головы.
Всё курил,
смотрел и думал о том,
как мы в этом
крутящемся мире живём.
А потом я
встал и пошёл домой,
как болванчик,
покачивая головой.
Шалишь,
или
Инвектива Парижу
Безликий
город буржуа,
что строили,
жуя.
Ходи часами
— удивит
один и тот
же вид.
Дворцы,
театры, кабаре
и площадей
каре —
глаз натирает,
как наждак,
их серый
известняк.
Кафе, пассажи
и бистро,
и лабиринт
метро,
где Минотавр
гоняет дур,
спасенье
коим Лувр.
Ногами машет
Мулен Руж —
таращит очи
муж,
и тусклый
мозг его размяк,
серей, чем
известняк.
И неба серого
куски.
Здесь в
приступе тоски
Бодлер, от
сифилиса сиз,
пригрезил
символизм.
В обиде здесь
и в нищете —
в щемящей
простоте
истаял здесь
— за другом друг —
Парижской
ноты звук...
Эйфеля лишь
стальной жираф,
ввысь голову
задрав,
взлететь
мечтает, а пока
он щиплет
облака.
Лишь чресла
дряхлой Нотр-Дам
сей сторожат
бедлам,
над Сеной
свой воздев скелет,
как оберег
от бед.
Химера смотрит
на Париж
и шелестит:
— Шалишь,
ужо тебе,
сосуд трухи,
воздастся
за грехи...
ТРИАДА
ЗИМЫ
1.
Торжествуя
Эта вот
искристая ложь
без греха —
наказание нам.
Дважды в день
ты покорно идёшь
на пытку к
белым чертям.
Зима —
неотступный ад,
прям за кожей
— жжение зла.
И в метро
забежав, ты рад
хоть какой
передышке тепла.
Вот ещё один
день изжит,
ещё на день
твой век прирос.
В снастях
вагона что-то визжит,
как палкой
избитый пёс.
2.
На спине
Соседу
по палате Жене М.
— Кто там?
Мама? Чей шорох?
Кто плечо
тряс во сне? —
как в оковах,
как в шорах,
он лежит
на спине.
Всё пластмасса:
сок, пицца,
огурец, манка,
чай...
— Мама, пить!
Мама, писать! —
он зовёт, что
ни час.
Где-то кашель
набатом
бьёт. И приступ
тоски.
В эту ночь
по палатам
дрыхнут все,
как сурки.
Но какие тут
шутки,
уж, скорей,
страшный суд,
ведь четвёртые
сутки
кровь ему не
везут.
С меланомой
нередкой,
что разъела
скелет,
о швейцарской
таблетке
смерти грезит
сосед.
И не чувствуют
боле
боли острой
и жирной
двое стынущих
в холле
на каталках
за ширмой.
27.02.17.
Ночь. ГКБ № 40, к. 6, п. 192
3.
Вопрос
Много ль в
этом смысла,
ты меня
послушай,
что с утра
зависла
идеальной
грушей —
малость
грязновата,
с гарью
карамельной —
сахарная
вата
над трубой
котельной?
Атлант
(врилибр)
На меня упало
небо —
и оказалось,
что я Атлант.
Ноги иксом,
спина буквой зю.
В голове
темно… стучит… круги…
Ещё держу.