ФАНТАСТИКА/ФУТУРОЛОГИЯ

МАРИЯ ГАЛИНА: ФАНТАСТИКА/ФУТУРОЛОГИЯ

_{А ВОТ И МЫ}

Фантасты о перспективах контакта

Мнения ученых о том, одиноки ли мы во вселенной, не раз радикально менялись. Самый хрестоматийный пример — казус известного астрофизика Иосифа Самуиловича Шкловского. В 1962 году он публикует на пике интереса ко всему космическому научно-популярную книгу «Вселенная, жизнь, разум», где утверждается, что формирование планетных систем вокруг звезд солнечного типа является скорее правилом, нежели исключением, а значит, возможность возникновения жизни — в том числе и разумной жизни — весьма высока.

Книга эта пользуется огромной популярностью, однако почти пятнадцать лет спустя, в 1976 году, тот же Шкловский публикует в «Вопросах философии» (№ 9) статью под названием «О возможной уникальности разумной жизни во Вселенной». В ней он доказательно утверждает, что связь с внеземными цивилизациями бесперспективна по причине физических ограничений, а то и вовсе невозможна — просто потому, что самих внеземных цивилизаций, скорее всего, не существует: иначе бы их давно обнаружили по косвенным проявлениям их деятельности. Чуть позже — в 1977-м — на страницах суперпопулярного в советское время журнала «Знание — сила» (№ 6, 7) со Шкловским полемизирует писатель-фантаст, врач и философ Станислав Лем: разница между естественным и искусственным зависит исключительно от степени информированности наблюдателя.

Перемена была столь разительна, что некоторые конспирологически настроенные граждане полагали, что почтенного астронома попросту припугнули стоящие на грани разоблачения инопланетные резиденты. Совсем уж конспирологически настроенные граждане могут утверждать, что косвенным доказательством этой версии служит то, что и Лем под конец своей жизни радикально изменил свое мнение и заявил, что, мол, да, одиноки.

О причинах такого личного концептуального переворота мы можем строить самые разные предположения, одно из них — что каждый мыслящий человек строит свою индивидуальную вселенную, в оценке которой постепенно накапливается градус скепсиса и разочарования. В сущности, такие локальные вселенные выстраивает и социум: в 50 — 60-е градус энтузиазма был очень высок, и мы вот-вот ожидали если не прибытия инопланетян, то удаленного контакта с ними (средства, которые затрачивались на масштабные проекты по поиску и установлению связи с внеземными цивилизациями, служат тому подтверждением). Где-то к середине 70-х с нарастанием социальной усталости (а заодно и нагнетанием панического страха ядерной войны) интерес общества к контактам с иным разумом сошел на нет, оставив эту сферу на откуп чудакам и любителям, «тарелочникам».

Сейчас, однако, этот интерес, кажется, просыпается вновь, о чем можно судить по планируемым новым масштабным проектам^[1], к тому же некоторые ученые снова авторитетно заявляют, что жизнь не столь уж редкий феномен, как это принято полагать, и что встреча с внеземным разумом в принципе возможна.

Но встреча — еще не контакт.

Распознать разум, а распознав, не приписывать ему свои собственные мотивации чрезвычайно трудно, я уже об этом писала^[2]. Однако предположим, что разум нами встречен и распознан. Что дальше?

Тут за дело и взялись фантасты.

Их хроника контакта человечества с внеземным разумом уже составила солидную библиотеку и претерпевала те же циклы спадов-подъемов, те же перепады пессимизма-оптимизма, что и массовое сознание (собственно, именно его фантастическая литература о контакте и отражала).

Именно этим она для нас сейчас и интересна.

Понятно, что в силу популярности этой темы среди фантастов, произведений, посвященных контакту, полным-полно, так что мы остановимся только на определяющих. Этапных. И это совсем не обязательно будут романы.

В старейшем российском журнале фантастики «Если» в июне этого года появилась статья фантастиковеда Вл. Гакова «Первый контакт», посвященная американцу Мюррею Лейнстеру, автору одноименного рассказа. Лейнстер родился 115 лет назад, что вряд ли может считаться хоть каким-то юбилеем, а вот на рассказе остановимся подробней.

Во время полета к Крабовидной туманности земной корабль встречается с кораблем чужаков. Чужаки, хотя и общаются не акустически, а на коротких радиоволнах, а зрение их сдвинуто в красную часть спектра, тем не менее дышат кислородом и не так уж сильно отличаются от людей. И хотя существа они, в общем, симпатичные, контакт происходит при явном взаимном недоверии. Земляне боятся, что чужаки проследят их корабль на пути назад и завоюют Землю, чужаки боятся того же самого, но уже применительно к землянам. Переговоры идут при взаимно нацеленном оружии, а внутренности кораблей поспешно начиняются смертоносными бомбами — на случай, если вражеская — уже вражеская! — группа все же решится захватить чужой корабль. Все навигационные записи торопливо уничтожаются. При этом ни земляне, ни лысые, дышащие жабрами, суховато-ироничные чужаки не хотят упускать шанса решить дело миром. Вот только не знают — как.

Наконец землянам и чужакам одновременно приходит в голову мысль поменяться кораблями — предварительно уничтожив в памяти корабля все данные, касающиеся расположения родной планеты. Это даст хотя бы какую-то гарантию того, что одна сторона не проследит, куда направляется другая. Это и принимается к действию — и пока корабли готовятся к отлету, сидящие на смертных кнопках, готовые в любой момент взорвать свой корабль вместе с экипажем в случае чего, землянин и чужак переговариваются по радио, травя анекдоты про баб. Юмор и мужское братство оказываются сильнее недоверия. В перспективе чужаки с землянами поладят — они договорились о встрече здесь же, в этой точке через энное количество лет, а чужой корабль, приведенный домой каждой из сторон, поможет лучше узнать друг о друге и продвинуть технологию.

Рассказ этот, сам по себе известный, среди наших любителей фантастики знаменит еще и потому, что послужил первотолчком для написания впервые опубликованной в 1959 году повести Ивана Ефремова «Сердце Змеи». В ней земляне, летящие к звезде Сердце Змеи, тоже встречают в глубоком космосе чужаков, однако никакого подозрения о том, что чужаки могут быть враждебны, даже не возникает. Контакт происходит быстро, понимание устанавливается мгновенно, прекрасные человекоподобные чужаки (Ефремов в своих взглядах на космическую разумную жизнь придерживался антропоцентризма) и земляне тут же обмениваются знаниями и культурными достижениями. Чуть было не написала — и женщинами, но они просто показывают своих женщин друг другу на экране, голышом, потому что красивого тела нечего стесняться. При этом земляне удивляются, как это, мол, может быть иначе, ведь разум разуму глаз не выклюет, и мельком упоминают наличествующий в судовой библиотеке рассказ «буржуазного писателя», в котором — подумать только! — чужаки и земляне еле-еле избежали смертоносного столкновения. Рассказ, упоминаемый продвинутыми землянами Ефремова, назывался «Первый контакт».

Замечу вот что. Ефремовские чужаки вообще-то были с планеты, где вместо кислорода в атмосфере наличествовал фтор, для землян — активный яд, и никоим образом опасности как захватчики для землян представлять не могли, даже теоретически. Чужаки Лейнстера могли дышать земным воздухом, а это уже, согласитесь, дело иное. Но главное даже не в этом.

Лейнстер писал свой рассказ в 1945 году: учитывая только что закончившуюся Вторую мировую и начинающуюся холодную, этот рассказ можно на самом деле воспринять как гимн ксенофилии и взаимному доверию. Что бы ни случилось, кем бы мы ни были, всегда можно найти мирный путь разрешения конфликта, пишет Лейнстер. Чужаки в его рассказе, в сущности, — метафора. Они здесь выступают заменителем любой другой расы и нации — ну, скажем, японцев.

Ефремов — философ и ученый-палеонтолог — действительно разрабатывает модель контакта, и чужаки у него действительно чужаки. Однако некоторым образом (возможно, не желая того) он попадает в русло фантастического мейнстрима тех времен, нашпигованного идеологией. Советскую фантастику негласно, но ощутимо формировал следующий посыл: раз уж цивилизация сумела освоить космические полеты и выйти в глубокий космос, то она неизбежно должна стоять на правильных идеологических позициях и построить правильное коммунистическое будущее. Без коммунизма не будет и звездных кораблей. А все коммунисты, как известно, — братья друг другу.

Поэтому все прилетавшие на Землю в 50 — 70-х инопланетяне советской фантастики были хорошие и приходили с миром (а вот мерзкие капиталисты на их жизнь неоднократно покушались, как, например, в романе Георгия Мартынова «Каллисто» или в фильме Будимира Метальникова «Молчание доктора Ивенса»). Исключением стала лишь замечательная подростковая повесть Александра Мирера «Главный полдень» (1969), где инопланетяне, напавшие на небольшой среднерусский городок, действительно враги и захватчики.

Ожидание «хороших» инопланетян к середине 70-х достигло апогея, однако социальная усталость и разочарование общества накапливались, и уже в 76-м появляется вышеупомянутая статья Шкловского: никого нет, мы одиноки, давайте заниматься своими делами и прекратим бесплодные поиски.

Журнал «Вопросы философии», где эта статья была напечатана, находился под плотной опекой цензуры, и, вероятно, статья эта и прошла только потому, что совпала с некими установками «сверху»: в истовых поисках инопланетян было слишком много от религии, а часть самиздата составляли распечатки сводок всяческих «тарелочников».

«Отмена» инопланетян в СССР совпала с другим значимым общественным событием.

Конрад Лоренц, лауреат Нобелевской премии, любимый в свое время советскими интеллигентами за милейшую книжку о поведении животных («Кольцо царя Соломона»), в 1963 году выпускает книгу «Агрессия. Так называемое „зло”», в которой довольно скептически отозвался о самой природе человека. Человек, писал он, агрессивен в силу самой своей природы, своего биологического бэкграунда, и проявления этой агрессии носят самый разнообразный характер — в частности, писал он, войны, как бы они ни мотивировались «внешне», на деле являются просто выходом накопившейся агрессии, чем-то вроде спуска пара в паровом котле. Официальная идеология СССР, полагавшая причиной войн интересы классов-эксплуататоров, с этим согласиться не могла. Она полагала, что человека можно воспитать, а человеческую природу — перекроить. В сущности, эта идеология была не столько материалистической, какой хотела казаться, сколько сугубо идеалистической (травля генетиков, утверждавших материальную природу наследственности, с одновременным повсеместным насаждением идеалистического ламаркизма — лишь один из примеров).

Тем не менее эти тезисы Лоренца стали известны и в СССР — хотя бы как предмет критики с марксистско-ленинских позиций, на Западе же они стали широко известны сразу.

Таким образом, «Сердце Змеи» стало пиком советской модели контакта. А почти одновременно с этой повестью пишутся и один за другим выходят произведения Станислава Лема — «Эдем» (1958), «Солярис» (1961) и «Непобедимый» (1964), где последовательно рассматриваются самые разные версии взаимодействия человека с формами неземной жизни (даже если это, как в «Непобедимом», эволюционировавшие механизмы). Ответ каждый раз негативен — взаимопонимание невозможно. В «Солярисе» землянами всерьез рассматривается возможность ядерного удара по объекту контакта — мыслящему коллоидному океану Солярис — только по той причине, что контакт пошел «не так» и вызвал у подготовленных контактеров-ученых серьезную психотравму. В «Эдеме» пытаются уничтожить космический корабль землян уже сами представители чужой цивилизации. В «Непобедимом» земляне просто устраняются: сама по себе планета не столь уж нужна людям, а разумна ли «туча» — неорганический сверхорганизм, — в сущности, не так уж важно, коль скоро она представляет опасность для человека.

Даже самый оптимистический в этом смысле роман Лема — «Глас Божий»^[3] (1968) отвергает саму возможность контакта между человечеством и древней сверхцилизацией. Причем, что важно, сверхцивилизацией, настроенной по отношению к человечеству и вообще любым формам жизни более чем доброжелательно. Взаимопонимание между стоящими на столь разных ступенях развития формами разумной жизни невозможно. Да, разумеется, нам нечего сказать миллионолетнему разуму. Но и ему нечего сказать нам: все, что он мог бы сказать, мы попросту не поймем, остается лишь предусмотреть, чтобы даже случайные обрывки полученных знаний человечество не могло использовать для саморазрушения.

Наконец, в странном, кажется до конца не понятом романе «Фиаско» (1986) контакт землян с чужой цивилизацией попросту уничтожает эту цивилизацию. Здесь имеет место вполне распространенная, легализованная в науке модель познания, при которой изучение объекта является одновременно и его разрушением (скажем, анатомическая операция по изучению работы мозга, заключающаяся во вскрытии черепной коробки и последовательном отсечении проводящих путей, а потом и иссечении серого вещества). Земляне, по Лему, не то чтобы этого хотели сознательно — но любое их действие так или иначе продвигало их по этому пути.

Роман «Фиаско» до какой-то степени закрыл тему. Это не значит, что после него не появлялось рассказов и романов, посвященных контакту в тех или иных его формах, напротив, таких произведений было довольно много, но все они не имели принципиального значения.

Потребовалось ровно двадцать лет, чтобы появился еще один этапный роман о контакте. «Ложная слепота» канадца Питера Уоттса^[4] (гидробиолог, он, подобно Ефремову и Лему, в силу первой своей профессии знаком с жизнью в самых разнообразных ее проявлениях), в сущности, и говорит о принципиальной невозможности понимания иных; разум, как мы его понимаем, вовсе не обязательное условие существования успешной цивилизации, а эмпатия по Уоттсу вообще оказывается скорее эволюционной ошибкой, мешающей процветанию вида. Роман Уоттса, весьма скептический в отношении контактерской миссии в частности и роли человека во вселенной вообще, сразу вызвал множество споров, особенно среди российских читателей. Награды, которые этот роман получил, впрочем, кажется, ограничиваются премиями только российского фэндома. Однако последующий рассказ (или короткая повесть) Питера Уоттса «Остров» (2009), только что вышедший в русском переводе в том же журнале «Если» (2011, № 2), получил «Хьюго» — одну из крупнейших жанровых премий. А заодно окончательно подвел итоги нашим надеждам на контакт с иными цивилизациями. Но не потому, что такой контакт невозможен.

Итак, есть некий, миллионы лет странствующий по глубокому космосу земной космический корабль, давным-давно потерявший всякую связь с Землей, в свое время снарядившей его открывать порталы-червоточины. Поколения землян, благодаря действиям экипажа этого корабля получивших возможность мгновенно перемещаться в пространстве, о первооткрывателях давно уже не вспоминают, да и тем, проводящим всю свою жизнь в гибернационном сне с краткими перерывами на вахты, Земля давно уже непонятна и чужда. Ничего другого, однако, команда корабля делать не умеет, и иного смысла, позволяющего наполнить свою жизнь, у нее нет. За режимом вахт/гибернаций следит корабельный компьютер, он же прокладывает маршрут и находит подходящие точки, в которых можно установить очередной «колодец». Установка таких «колодцев» связана с огромным выбросом энергии, иначе говоря — со взрывом. В один прекрасный день героиня рассказа обнаруживает себя на одной вахте со своим взрослым и совершенно незнакомым сыном (он вырос, пока она была в гибернации) и компьютером, которому она параноидально не доверяет (точь-в-точь как Рипли из «Чужого»). Компьютер выводит корабль к звезде, окруженной единым живым организмом, и вот-вот скинет оборудование для установки портала. Живой организм — «остров», окружающий звезду и питающийся ее энергией, — оказывается разумным. Ему удается вступить в контакт с героиней, перед которой стоит сложный выбор: либо следовать долгу и призванию и установить портал, уничтожив разумное и беспомощное существо, либо плюнуть на неблагодарную Землю, пренебречь долгом и пощадить сверхорганизм. Тем более героиня уверена — «остров» не только разумен, но и добр. Ему не приходилось оттачивать свой разум в условиях конкуренции — он не знает агрессии, ненависти к чужакам, необходимости защищать себя при помощи хитрости и коварства. Люди оказались неблагодарны и жестоки (с собственным сыном у героини тоже нелады), суперкомпьютер настаивает на выполнении задания, но героине шантажом и многоходовыми интригами удается переиграть ситуацию и убедить компьютер в последний момент вывести корабль к еще одной, «запасной» подходящей звезде, координаты которой ей услужливо предложил «остров».

Понятно, что дальше будет, да? У той, второй звезды оказался точно такой же «остров», а у героини уже нет ни сил, ни возможностей отменить операцию.

Тот, первый «остров» просто разделался с соплеменником чужими руками.

Разум, говорит Уоттс, по своей природе агрессивен. Не надо строить иллюзий: любая благонамеренность — всего лишь притворство, и чем симпатичней кажется носитель разума, тем большей пакости следует от него ожидать. Лучше держаться своих — по крайней мере, понятно, на что они способны (у героини рассказа вроде бы наладились отношения с сыном, но ведь ценой какого концептуального переворота!).

Умозрительные модели, которые строят фантасты, вряд ли имеют отношение к реальным столкновениям с инопланетным разумом (скорее всего, если мы с ним и встретимся, это будет не там, не так и не тогда), однако выявляют отношение массового сознания к чужаку. Сдержанная симпатия, приправленная подозрительностью — восторженное безоговорочное приятие — безнадежное непонимание — полное отторжение. Если учесть, что образ чужака является до некоторой степени нашим собственным зеркальным отображением (мы можем исследовать чужого только через себя, поскольку иных критериев у нас просто нет), то получится, что мы последовательно готовы с собой примириться, превозносить себя, идеализировать, разочаровываться, допуская абсолютную непознаваемость собственных мотивов и абсурдность их реализации, и наконец признать свою изначальную порочность, свой первородный грех.

Разочарование в человеке (и до какой-то степени разочарование в постижимости окружающего мира) — плохой стимул для научной фантастики. Возможно, это и есть одна из причин, по которой фантастика как инструментарий познания, как действующий конвейер моделей мира и социума сейчас в загоне. Торжествует фэнтези во всех ее проявлениях (мир, конструируемый ею, непознаваем в принципе) или фантастика как метафора (условно говоря, «Метель» Владимира Сорокина, «Остромов» Дмитрия Быкова или «Легкая голова» Ольги Славниковой). Тем не менее любые социальные разочарования и надежды имеют свойство разворачиваться по синусоиде, и интернет-байки о том, что к нам, мол, приближаются от орбиты Юпитера четыре страшных, огромных и явно чужих объекта, я считаю скорее хорошим признаком. Потребность в инопланетянах, возникающая в нижней точке цикла, свидетельствует о том, что настало время новой ревизии человека и человеческого, а здесь напряженные ожидания социума часто предвещают новые удивительные открытия и концептуальные перевороты.