Маргарет Этвуд, Колм Тойби, Лейла Слиман, Райчел Кушнер, Дэвид Митчелл и другие. Новый Декамерон. 29 новелл времен пандемии. Сборник. М., «Эксмо», 2022, 320 стр., 4000 экз.
Замысел этой книги, родившийся в редакции старейшего журнала США «The New York Times Magazine», выглядел поначалу вполне ожидаемым, очевидным: составить номер журнала (который потом перерастет вот в эту книгу) из рассказов, написанных во время пандемии. Эпидемия коронавируса, заставившая миллионы людей внезапно сменить образ жизни, запершись в своих квартирах, не могла не породить литературу новой эпохи. Название для этого собрания рассказов тоже было как бы очевидным — «мы решили составить собственный „Декамерон” из новых, написанных во время карантина вымышленных историй». Но не уверен, что редакторы до конца понимали, за что взялись. Слово «декамерон» в названии книги употребляется составителями сборника как обозначение жанра. Однако появление «Нового Декамерона» не может не провоцировать его на сравнение с «Декамероном» изначальным и, соответственно, на сравнение ментальности человека XIV века с ментальностью нашего современника. Чем на самом деле занимаются у Боккаччо его герои, десять молодых людей, укрывшихся от флорентийской чумы на загородной вилле? Рассказыванием друг другу разных занимательных историй. Но в процессе они, по сути, проводят своеобразную инвентаризацию того, что человек их времени мог противопоставить ужасу смерти. «Декамерон» — это 100 новелл, написанных «вкусом к жизни», попытка изобразить жизнь во всей ее полноте с немыслимым для литературы того века сочетанием духовности и телесности. В похожей ситуации оказались рассказчики «Нового Декамерона» — 29 писателей из США, Италии, Великобритании, Мексики, Франции, Бразилии, Мозамбика, Израиля и Канады.
Есть ли разница в тональности новелл старого и нового «Декамерона»? Да, есть, и — разительная. Если в новеллах Боккаччо изображается полнота, почти яростность проявлений живой жизни, то у авторов нового «Декамерона» речь больше идет о выживании. Если рассказчики старого Декамерона взяли за правило не упоминать чуму, то у нынешних авторов ковид присутствует почти во всех рассказах. Большинство персонажей «Нового Декамерона», как бы очнувшись от усыпляющего комфорта привычной жизни, оказались вдруг перед необходимостью ответить себе, а чем они на самом деле крепятся к жизни. Для многих ковид стал обрушением всего. Вот, например, состояние героини новеллы «Снаружи» Этгара Керета, когда она наконец смогла выйти на улицу после 120 дней карантинного заточения: «Ты стоишь на тротуаре напротив собственного дома…», «А куда двигаться, ты не знаешь. <…> По улице вокруг тебя снуют люди, некоторые с совершенно потерянным видом. Они тоже не помнят, куда им нужно идти, а то помнят, но уже не знают, как туда добраться и что по дороге следует делать». Сразу в трех рассказах сборника возникает мотив остановившегося времени. Например, в рассказе Карен Рассел «19-й маршрут: Вудсток-Глисан» речь идет об автобусе, застрявшем на мосту и во времени: пассажиры в панике и водитель автобуса понуждает людей выйти наружу, чтобы всем вместе сдвинуть замерший автобус, сопровождая мускульные усилия хоровым пением «животной песни без слов», для того чтобы сдвинуть время в самих себе, — и «колеса заскрипели», «туман раздвинулся», секундная стрелка на часах возобновила свой бег, «по небу пролетел ястреб». Но самый частый сюжет — это воссоединение героя, оказавшегося в «ковидном пузыре», со своими близкими, которых он узнает заново. Привычная, ставшая дежурной близость осознается как одна из главных жизненных ценностей. Впрочем, в новеллах «Нового Декамерона» есть и противоположное, непредсказуемое развитие ковидных сюжетов. Скажем, для безработного и впавшего в депрессию героя рассказа Джона Рея «Барселона — открытый город» удача возвращается как раз с наступлением карантина. Он начинает сдавать «в прокат» двух своих собак для прогулок тем, у которых нет другого способа выйти из квартиры, и жизнь его становится наполненной общением с претендентами на гуляние, в том числе и с женщиной, отношения с которой быстро перерастают в роман. Правда, когда карантин отменили, роман их «испарился, как дым», но герой надеется, «что осенью, возможно, будет вторая волна». Ну а на краю предложенного авторами «Нового Декамерона» спектра подходов к теме — новелла Риверса Соломона «Разумные девы» про чернокожую девушку, работающую прислугой и ставшую владелицей видеозаписи, на которой хозяин, работающий тюремным надзирателем, убивает свою жену. А у девушки мать, сидящая в тюрьме, лишенная, как она считает, какой-либо защиты от ковида. Девушка шантажирует надзирателя, требуя устроить своей матери побег. Надзиратель особо не колеблется: «Когда аноним присылает вам видео, где вы убиваете свою жену, разве можно не пойти навстречу его требованиям?», но решает проследить за беглой, чтобы обнаружить шантажиста и убить обоих. Побег удался, встреча героини с матерью состоялась в условленном месте: «— Он следил за тобой? — Как ты и говорила. Вон там. Смотри, фары не горят, — прошептала мать, кивнув на дорогу…»; вытащив заготовленный пистолет, девушка прокралась в темноте к машине «и выстрелила. У нее был собственный Армагеддон, и ей это нравилось». Ковид словно дарит героине право на высший суд, и она вершит его с ощущением своей правоты, не оглядываясь на закон и мораль. Это, пожалуй, единственный рассказ, который можно было бы добавить в «Декамерон» Боккаччо.
У Боккаччо люди, слушая и рассказывая, производят, выражаясь нынешним языком, перезагрузку своей жизненной системы — через две недели, проведенные на вилле, они вернутся во Флоренцию уже готовыми ко всему. Перезагрузка же «системы» героев «Нового Декамерона», как правило, вынужденная, сопряженная со стрессом, далеко не всем удается перенести ее без потерь, обрести силы противостоять страху. Яростного жизнелюбия персонажей Боккаччо здесь мы почти не встречаем. Похоже, время Боккаччо окончательно ушло в прошлое. Во всяком случае, уже в XIX веке, скажем, у Пушкина в «Пире во время чумы» эмоциональный напор рождается не любовью к жизнью, а силой отчаяния, сознанием, что ты «у бездны мрачной на краю». У Пушкина скорее не пир, а похороны героями самих себя. Тем не менее герои «Нового Декамерона» смогли пережить ковид, смогли установить свои жизненные стратегии, сохранить свою жизнь и свой мир. В целом содержание сборника можно было бы назвать, как теперь говорят, позитивным.
«Новый Декамерон», повторюсь, это сборник малой прозы — иногда в полторы-две страницы. Каждый автор представлен одним текстом. У каждого свой голос. У каждого своя художественная манера. Большинство новеллистов ориентируются, точнее, оглядываются на вполне традиционную «реалистическую» стилистику, но при этом каждый работает с традицией по-своему. Новеллы, построенные на изложении некой «жизненной истории», соседствуют с новеллами, описывающими эволюцию душевного состояния героя. У многих бытописательство органично сочетается с изощренностью «подтекстового» психологического рисунка. Ну а кто-то творит откровенную фантасмагорию, но так, что она выглядит абсолютным «реализмом». И наконец, главное: почти каждый участник сборника стремится представить нам свою историю еще и некой метафорой нынешней жизни. Мне кажется, чтение этой книги может оказаться не только питательным для широкого читателя, но и любопытным для профессионалов, это ведь своеобразная антология стилистик в сегодняшней зарубежной новелле.
Павел Басинский. Подлинная история Анны Карениной. М., «АСТ. Редакция Елены Шубиной», 2022, 379 стр., 7000 экз.
Чтение «Анны Карениной» вместе с Павлом Басинским — «Эта книга писалась сама собой. Я выступаю в ней не столько как писатель, сколько как преданный читатель романа „Анна Каренина”. На протяжении многих лет я перечитывал его раз десять. И каждый раз возникало странное ощущение, что я читаю другой роман».
Разумеется, Басинский в новой книге выступает прежде всего как литературовед, разворачивая и обосновывая свое толкование сюжетных ходов и системы образов в романе. И далеко не всегда предложенный им вариант прочтения того или иного персонажа совпадает с общепринятыми литературоведческими трактовками. Скажем, образ матери Вронского — ее присутствие большинством читателей воспринимается почти закадровым, но, как показывает Басинский, роль ее в событиях романа одна из главных. То есть и у читателей Басинского может возникнуть ощущение, что они читают немного про другой роман, нежели тот, что они «помнят» (не говоря уже о многочисленных экранизациях).
Начинает Басинский, как и полагается, с истории замысла романа и его трансформаций, прослеженных по оставшимся черновикам Толстого, в частности, с уже описанного биографами эпизода, когда Толстой, перечитывая подвернувшуюся под руку прозу Пушкина, был поражен наброском «Гости съезжались на дачу». Впечатление это стало для Толстого первым толчком к написанию «Анны Карениной».
Много внимания уделяется прототипам персонажей «Анны Карениной», а это всегда интересно, но у Басинского рассказ о «реальных» лицах продолжается анализом того, как Толстой постепенно уходил от жизненной конкретики к созданию самодостаточного художественного образа. Сюжеты с прототипами становятся способом прописать процесс постепенного расширения и углубления замысла романа, перерастают в разговор уже об основах поэтики Толстого в целом. Та же функция в книге у анализа основных художественных мотивов, скажем, железной дороги и метели, определивших звучание ключевых сцен «Анны Карениной».
Попутно Басинский проделывает еще одну важную работу — переводит текст романа с языка Толстого на тот русский язык, которым пользуется сегодняшний читатель. Мы не всегда понимаем до конца, что именно имел в виду писатель XIX века, адресовавший свое произведение современникам. Например, зачем Толстому нужно было так подробно перечислять блюда из меню обеда, которым Облонский угощает Левина: фленсбургские устрицы, тюрбо под соусом Бомарше, ростбиф, каплуны, маседуан де фрюи и т. д. В принципе, да, понятно, это перечень любимых блюд Стивы, его привычек, свидетельствующих о жизненном статусе. Да, Облонский привык жить на широкую ногу. Но вот насколько? И здесь очень существенны уточнения, которые делает Басинский, ну, скажем, по поводу затесавшегося в список деликатесных блюд обеда «супа с кореньями» (прентаньера): «В этом заказе вроде бы нет ничего особенного. Просто суп на говяжьем бульоне с овощами. Но события начала романа происходят в феврале, а в состав этого супа обязательно входят зелень петрушки, сельдерей, зеленые бобы и спаржа — все свежее. Понятно, что в феврале они не росли так просто на московских огородах». Но этот комментарий, так сказать, попутный, уточняющий. А вот историческая справка, которая может заставить читателя по-новому прочитать одну из центральных сцен, сцену бала. Кити ждет предложения от Вронского, а Вронский танцует главный, как бы предназначенный для подобного разговора танец не с Кити, а с Анной. Здесь, чтобы понять происходящее, надо знать, что именно и в какой последовательности танцевали на балах, кого было принято, а кого нет приглашать на танец и что значило то или иное приглашение или неприглашение. Без этого понять драматургию судьбоносного для героев бала невозможно.
В первом приближении книга выглядит как пересказ сюжетных линий и анализ психологии героев с выявлением опорных, по мнению Басинского, точек. Плюс его комментарий как литературоведа-историка, специалиста по Толстому. Однако каждая из глав, представляющая отдельную литературоведческую новеллу, посвященную персонажу или сюжетному ходу, постепенно встраивается в исследование целостной структуры романа, в попытку сформулировать стержневые мысли Толстого о природе тех жизненных сил, которые ведут героев. При этом Басинскому удается избежать тяжеловесности. Читателю здесь отведена не роль слушателя литературоведческой лекции, пусть и увлекательной, но — роль собеседника, участника доверительного разговора. Можно сказать, что у Басинского мы постоянно ощущаем присутствие автора с его собственными критериями, личными интуициями, литературоведческим и просто человеческим опытом. И его новую работу мы вполне можем отнести и к утвердившемуся у нас в последние десятилетия жанру «филологической прозы».