Из светских и духовных сонетов

О незаурядном современнике Шекспира, сэре Генри Констебле (Henry Constable), известно не слишком много. Его портреты не сохранились; исчезли два богословских трактата, написанные им. И даже о том, принадлежали ли ему некоторые стихи, вышедшие под его именем, можно лишь гадать.

Генри Констебль родился в 1562 году в Ньюарке-он-Тренте, графство Ноттингемшир; он был единственным ребенком сэра Роберта Констебля, рыцаря и члена парламента. В 1580-м Генри получил степень бакалавра в колледже св. Иоанна в Кембридже. В 1583 — 1585 годах служит в английском посольстве в Париже, исполняя в том числе поручения разведывательного характера. Затем пару лет путешествует по Европе; публикует памфлет в защиту королевы Елизаветы, казнившей организатора католического заговора Френсиса Трокмортона. Вернувшись в Англию, служит при дворе Елизаветы, и, вероятно, недолго был ее фаворитом.

В 1591 году Констебль снова во Франции. Здесь он заявляет о своем переходе из англиканства в католицизм. Отныне он будет всячески содействовать возрождению английской католической церкви, пострадавшей от Реформации. «Некто Констебль, тонкий поэтический ум, проживающий в Париже, — сообщал английский агент 21 октября 1597 года, — вынашивает планы сделать королеву католичкой». Констебль живет на пенсию, которую выплачивает ему французский король Генрих Четвертый. Но с Англией он не порывает, у него остаются там высокие покровители, он продолжает выполнять какие-то дипломатические поручения; посещает Антверпен, Брюссель, Рим…

В 1599 году он побывал в Шотландии, где был принят Яковом, тогда еще шотландским королем; вместе с ним Констебль охотится и беседует о поэзии и богословии. Через год он публикует в Париже анонимно памфлет, доказывавший права Якова на английскую корону. После восхождения в 1603 году Якова на английский престол Констебль возвращается в Лондон. Вскоре, однако, его арестовывают. Причиной стали перехваченные письма Констебля папскому посланнику в Париже, в которых он писал, что у короля нет никакой религии, а только голый политический расчет. Не исключено, что об этой истории слышал Шекспир. В «Короле Лире», над которым он работал как раз в то время, графа Глостера ослепляют как раз за перехваченное письмо…

Около трех месяцев Констебль провел в Тауэре, затем был помещен под домашний арест; снова отправлен в тюрьму; лишь в 1610 году ему было разрешено покинуть Англию. Он снова поселяется в Париже. Через три года, 9 октября 1613 года он умирает в Льеже, выполняя одну из дипломатических миссий, которыми была так богата его жизнь.

И все же в историю Генри Констебль вошел не как дипломат, не как религиозный деятель и публицист, но прежде всего как поэт.

«Сладкозвучный соловей Англии» (England sweete nightingale), «сладкозвучный Констебль (sweete Constable)», так отзывались о нем современники. С амброзией сравнивал его стихи Бен Джонсон, а Эдмунд Болтон писал (уже после смерти поэта): «Благородный Генри Констебль был великим мастером в английском языке, и никто из дворян нашей нации не имел более чистого, быстрого или высокого умения рождать изысканные метафоры (conceits)».

В 1592 году, когда Констебль находился во Франции, в Лондоне вышел сборник его сонетов «Диана, восхваление его Возлюбленной в сладкозвучных Сонетах» («Diana, the praises of his Mistres in certaine sweete Sonnets»). Имя автора, обозначенное инициалами «H.C.», вряд ли было секретом; стихи еще до публикации ходили в списках. Сборник включал двадцать три сонета, посвященных некой Диане, возлюбленной поэта. Как и Смуглая Леди шекспировских сонетов, изображена она была предельно обобщенно. Не исключено, что прототипом ее могла быть и сама королева: Диана в римской мифологии была богиней-девственницей; эпитет «королевы-девственницы» носила Елизавета.

«Диана» имела успех. Через два года ее издатель, Ричард Смит, осуществляет ее расширенное переиздание под заглавием «Диана, или Превосходные изысканные сонеты Г. К., дополненные различными сонетами благородных и ученых особ» («Diana, or, The Excellent conceitful Sonnets of H. C. augmented with divers Quatorzains of honourable and learned personages»). Этот сборник включал уже семьдесят шесть сонетов. Кроме двадцати восьми, принадлежавших Констеблю (двадцать три из первого издания и пять других), в него вошли восемь сонетов Филипа Сидни; «благородные и ученые особы», сочинившие остальные сонеты, названы не были. Обычное для елизаветинской эпохи явление, когда значительная часть стихов ходила в рукописях и публиковалась анонимно.

Писал Констебль и стихотворные посвящения, и пасторали: четыре его стихотворения были включены в «Английский Геликон» («Englands Helicon», 1600), антологию пасторальной поэзии Елизаветинской эпохи.

Судя по всему, все эти публикации уже не слишком интересовали Констебля. К концу 1580-х он завершил корпус своих «светских» стихов. «Когда я написал последний сонет… — писал он в 1589-м, — то решил, что настало время похоронить свое безрассудство и употребить остаток своей изобретательности на более спокойные мысли: менее сладкие и менее горькие».

Переход в католичество задал направление этого движения. В 1594 году Констебль пишет цикл «Духовные сонеты в честь Бога и его святых» («Spiritual sonnets, to the honour of God and his saints»). Он посвятил по одному сонету каждому из Лиц Троицы, а также, по одному или несколько, особо почитаемым в католичестве святым. При его жизни «Духовные сонеты» существовали только в рукописном виде. Их откровенно католический характер делал их публикацию в протестантской Англии сложной и опасной. Впервые они были изданы лишь в 1815 году.

Констебль был не единственным поэтом-елизаветинцем, писавшим духовные сонеты. В 1593 году вышли «Разнообразные христианские переживания, содержащиеся в двухстах сонетах» («Sundry Christian Passions Contained in Two Hundred Sonnets») Генри Лока, в 1595-м — «Божественная сотня духовных сонетов» («Divine Centurie of Spiritual Sonnets») Барнаба Барнса. Сонеты Констебля на фоне этой несколько тяжеловесной богословско-поэтической продукции выделяются своим изяществом и чувственностью. Они напоминают полотна художников позднего Возрождения и раннего барокко: циклы с изображением святых у Тинторетто, Эль Греко, Караваджо.

Отдельный вопрос — отношения Констебля и Шекспира. Они были ровесниками; Констебль был всего на пару лет старше. Но независимо от того, какую дату начала появления шекспировских сонетов мы примем — раннюю, более вероятную (1592 — 1594), или же позднюю (1597)^[1], — Констебль начинал на сонетном поприще раньше. Однако у Шекспира, как автора сонетов, было то, чем не обладал Констебль: опыт драматурга, мастерство описания характера в развитии, отточенное в пьесах. В своих сонетах Шекспир нередко использует отдельные метафоры Констебля, а порой и целые его сонеты (примеры будут приведены ниже в комментариях). И, используя, с блеском преобразует.

Как и в случае других поэтов-елизаветинцев, слава Констебля в последующие века померкла в лучах славы Шекспира. Даже Джоан Гранди (Joan Grundy), издавшая наиболее полный на сегодняшний день сборник поэта^[2], называет его талант «более чем умеренным».

На русский Констебль почти не переводился. Пять сонетов Констебля перевел Сергей Александровский^[3]; по одному — Григорий Кружков^[4] и Геннадий Русаков^[5]. Правда, последние два сонета из второго издания «Дианы» Констеблю, как принято считать, не принадлежали.

Поэтому предлагаемые ниже переводы четырех «светских» и четырех «религиозных» сонетов Констебля можно считать первым развернутым представлением русскому читателю этого незаурядного поэта. И последнее.  В переводе сознательно допущены перебои ритма. Хотелось несколько отойти от силлаботонической гладкописи, присущей русским переводам елизаветинских сонетов, и точнее передать их более свободный ритмический рисунок^[6].

 

 

Из книги

«Диана, восхваление его Возлюбленной в сладкозвучных Сонетах»

 

 

II.

 

Извинение, принесенное его Госпоже,

за решение любить столь достойное создание, как она

 

Что сердце ввысь рвётся, вины в том нет

Моей — лишь ты одна тому виной:

Так солнцем поднятый туман земной

Ночью становится огнём комет.

 

Так сердце падшее возносит свет

Очей любезных к высоте иной;

Так выше подними, чтобы ночной

Кометой стал я, пламенем одет.

 

Вини, твержу, не одного меня,

Причастны жару оба одному;

В тебе он — свет, во мне — поток огня:

Вверх устремляться свойственно ему.

Твой взор — огонь; любовь им возжена,

Возносит меня в пламени она.

 

 

IV.

 

О ее превосходстве как в пении,

так и в игре на музыкальных инструментах

 

Пускай белы, как снег, персты твои,

Розан — уста, грудь — лилия весны,

И для лобзаний все сотворены,

Ценны не тем они в глазах любви, —

 

Но тем, что ими совершаешь ты

Такие чудеса, что мы должны

Лишь замирать, желанием полны

Лобзать смиренно грудь, уста, персты.

 

Так струны бессловесные задев,

Ты речь перстами сообщаешь им,

А из груди твоей и уст напев

Способен сердцу мёртвому внушить

Надежду высшую: что и немым 

Возможно петь и умершим — ожить.

 

 

V.

 

О заговоре глаз его Госпожи и его собственных,

с целью зародить любовь

 

Твой глаз — зерцало, зрю себя я в нём;

Мой глаз — окно, ты зришь через него

Сердце моё, где ты, как божество,

Изобразилась в алом и златом.

 

Твой глаз — что стрелы, полные огнём;

Мой глаз — мишень для глаза твоего,

Жечь сердце мне, являя мастерство;

И глаз мой — твоему сообщник в том.

 

Твой глаз — огонь: то свет, то сухой жар,

Мой глаз — рекою сделался от слёз.

О, если б глаз мой мог залить пожар,

Который в сердце мне твой глаз принёс!

Иль взор твой осушить, пылая, мог

Все слёзы, от которых мой намок.

 

 

IX.

 

О его Возлюбленной, по случаю ее прогулки в саду

 

При ней — краснее розы, ведь узрев

Уста Любимой, рдеют от стыда;

Белее лилии, к её перстам

От зависти бессильной побледнев.

 

Пышнее расцветает львиный зев,

Как солнцем, ею освещён когда;

А кровь, что от любви мной пролита,

Фиалку красит, пурпуром одев.

 

Все от нее цветы берут свои

Достоинства, им дарит жизнь она;

И взор её, согрев холод земли,

Прозябнуть побуждает семена.

А в дождь, что влагою поит цветок,

Она вплетает слёз моих поток.

 

 

Из цикла «Духовных сонетов в честь Бога и его святых»

 

 

Святому Архангелу Михаилу

 

Когда в злой гордости Сатанаил

Повел духов мятежных за собой,

Бог Михаила выставил на бой

И воинство небесное вручил.

 

Когда ж лишась от его славы сил,

Ниспали демоны с небес толпой,

Надменный ангел адской стал Змеёй,

И в подземелье скорби скован был.

 

Оттуда Церковь Божью он теснит,

Но меч Архангела Её хранит.

Как сего Рыцаря упомяну?

Небесный маршал, ад пред кем дрожал:

Не Деву только — Божью спас Жену;

Не просто змея — дьявола связал.

 

 

Святой Марии Магдалине

 

*

 

Блудница чистая: познавшая сама

Сколь грех от святости стоит вдали,

Прибавь к моим потокам слёз — твои,

Ведь я их, как и ты, лью без числа.

 

Да убежит душа моя огня

Страстей, паливших прежде твои дни,

Да уязвит копьё твоей любви

Небесной покаянием меня.

 

Дабы душе не девой быть с пустым

Светильником, но, как и ты, нести

В груди кувшин елея в тишине;

И ревность к подвигам твоим святым

Зажжёт мой дух, и свет мне даст в пути,

И место даст в чертоге брачном мне.

 

*

 

За несколько ночей на ложе зла,

Где адский пламень воспалял твой блуд —

Ты, обнажась, и зной терпя, и студ,

Все тридцать лет в рыданьях провела.

 

Но за сей горький, но конечный труд

Взята на небо навсегда была;

За всякую слезу, что здесь текла,

Тебе морем блаженства воздают.

 

Когда мне грудь язвит желаний рой,

Пусть явит мне твой покаянный путь,

Как плата за короткий блуд тяжка;

Когда ж бегу я тяготы благой —

Восторг твой вечный мне напомнит пусть,

Как мзда за временный труд высока.

 

 

*

 

Кто удалился от людей, как ты,

В раскаянье ища небесный край,

Тому явится и в пустыне рай

И в диких зверях ангелы видны.

 

Я ж зрю в уединении души

Своей печаль, и тугу, и раздрай:

Страстей одних ей шумный слышен грай,

Как демонов крик, павших с высоты.

 

Но коль дарует Бог мне благодать,

Которой Он исполнил твою грудь,

Я в сердце обрету покой высот:

Предмет любви пременится, и страсть

Крылата, Купидоном что зовут,

Суть изменив, как Ангел воспоёт.

 

 

Комментарии

 

II. «Так солнцем поднятый туман земной / Ночью огнем становится комет» («For earthly vapors drawn up by the sun / Comets become and night-suns in the sky»). Согласно Аристотелю, чьи астрономические взгляды сохраняли влияние и во времена Констебля, кометы — это газы, поднятые с Земли и зажегшиеся в небе от приближения к «сфере огня».

IV. «Так струны бессловесные задев, / Ты речь перстами сообщаешь им…»  («A lute of senseless wood by nature dumb / Touched by thy hand doth speak divinely well»). Перекличку с этими строками можно найти в 128 сонете Шекспира, хотя его адресат музицирует, скорее всего, на вёрджинеле, а не на лютне, как у Констебля:

 

Порой, о музыка, когда играешь ты

На этом дереве благословенно-дивном,

Которое звучать заставили персты,

Чаруя слух своим аккордом переливным.

(Перевод А. М. Фёдорова)

 

«…Надежду высшую: что и немым / Возможно петь и умершим — ожить»  («…Of greater wonders heard we never tell / Than for the dumb to speak, the dead to live»). Сонет заканчивается очевидной аллюзией на чудеса, совершенные Христом. Ср. в англиканской Библии (Bishop’s Bible): «And were beyond measure astonyed, saying: He hath done all things well, he hath made both the deaf to hear, and the dumb to speak» (курсив мой. — С.А.). В Синодальном переводе: «И чрезвычайно дивились, и говорили: всё хорошо делает, — и глухих делает слышащими, и немых — говорящими» (Мар. 7, 37).

V. «Твой глаз — зерцало, зрю себя я в нем…» («Thine eye the glass where I behold my heart…»). Ср. шекспировский сонет 24: «Мой глаз-художник вывел твой портрет / На сердце у меня, как на холсте» (перевод Б. Архипцева).

IX. Вариацией на этот сонет, как считается, стал 99-й сонет Шекспира (перевод мой):

 

Я упрекал фиалку: как могла

Из уст любезных выкрасть аромат?

И кровью, что в тебе, Любовь, текла,

Красить дерзнула в пурпур свой наряд?

 

Твоих перстов — у лилий белизна,

И пахнет майоран как локон твой.

Красней, тебя стыдясь, из роз одна,

Белей от зависти — бутон другой.

 

А третья — все похитила цвета,

Твоим дыханьем увенчав грабёж.

Но хоть пышна воровки красота,

Червь мстительный её снедает всё ж.

 

Все зрел цветы я — нет ни одного,

Что от тебя не взял бы ничего.

 

Святому Архангелу Михаилу. Сонет содержит отсылку к известному повествованию из Откровения Иоанна Богослова о битве архангела Михаила с Драконом, преследовавшим Жену, облеченную в солнце: «И произошла на небе война: Михаил и Ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них, но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе. И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним» (Откр. 12, 7-9). Жена, облеченную в солнце, защитить которую был послан архангел, истолковывается в католицизме (как и в православии) и как Дева Мария («Не Деву только — Божью спас Жену»), и как Церковь («Оттуда Церковь Божью он теснит, / Но меч Архангела Ее хранит»). Это второе истолкование получило значительное развитие в период Контрреформации, когда Михаил воспринимался как защитник католической церкви от «теснения» протестантами. Это, по-видимому, и обусловило появление этого сонета в «Духовных сонетах», проникнутых духом тридентского богословия.

Святой Марии Магдалине. В католической традиции Мария Магдалина отождествляется с безымянной женщиной, совершившей помазание головы Иисуса (Мф. 26, 6-7, Мк. 14, 3-9), и безымянной блудницей, омывшей ноги Иисуса миром  (Лук. 7, 37-38). После вознесения Христа, согласно ее католическому житию, Магдалина удалилась в пустыню, где тридцать лет предавалась строжайшей аскезе, оплакивая свои грехи. Ее одежда истлела, а ее наготу прикрывали длинные волосы. Образ Марии Магдалины пользовался особой популярностью в период Контрреформации, поскольку в протестантизме идея об искупительной жертве за грехи не только отсутствовала, но и энергично отвергалась. Образ Марии Магдалины присутствует и в стихах Джона Донна («Мощи», «К леди Магдален Герберт, о святой Марии Магдалине»).

 «Дабы душе не девой быть с пустым / Светильником…» («So shall my soul no foolish virgin be / With empty lamp…») — отсылка к известной евангельской притче о десяти девах, вышедших со светильниками навстречу жениху (Мф. 21, 1-13).

«Восторг твой вечный мне напомнит пусть, / Как мзда за временный труд высока» («Let thy eternal joys unto me show / What high Reward by little pain is won») — отсылка к словам апостола Павла: «Ибо кратковременное легкое страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу» (2 Кор. 4, 17).

 

 

 

 

 

 

 

Сухбат Афлатуни (Евгений Абдуллаев) родился в 1971 году в Ташкенте. Окончил философский факультет Ташкентского государственного университета. Поэт, прозаик, критик. Автор двух сборников стихов и нескольких книг прозы. Дважды лауреат «Русской премии» (2005, 2011), лауреат молодежной премии «Триумф» (2006). Переводы современной узбекской, татарской и белорусской поэзии публиковались в литературных журналах («Звезда», «Новая Юность», «Звезда Востока») и антологиях («Анот — Гранат», «Антология новой татарской поэзии»). В настоящей рубрике публиковались его переводы японского поэта Йосиро Исихары («Новый мир», 2016, № 6), стихов из английского сборника 1599 года «Влюбленный пилигрим. Сочинение У. Шекспира» («Новый мир», 2017, № 6), белорусского поэта Юлия Таубина («Новый мир», 2018, № 8) и византийских эпиграмм VIII — XI веков («Новый мир», 2021, № 6). Живет в Ташкенте.