СТИХИ
Дмитрий Полищук. «Всемирная косморама»
Стихи-притчи февральской подборки Дмитрия Полищука искрятся иронией и карнавальностью. И ещё – своей, особой, внутренней «системой зеркал», – конечно же, смысловых. Поэт виртуозно и в то же время легко и естественно играет словами, поэтическими формами и жанрами, а также предстает перед читателем мастером тонкой стилизации.
…Следующая гравюра – аллегорическая фигура:
из-под груды трупов выполз раненый воин,
вашего внимания он достоин.
Аллегория это словоплета-пиита,
воскресающего, даже когда всяка надежда убита.
И вот он сам перед вами с пером поэт –
что за дикий портрет! – понаделал он в жизни бед!
Знает каждый невротик,
стихи – это злейший наркотик.
Начинает юнец стихи принимать и в три дни, как по нотам,
на всю жизнь становится Элиотом
идиотом…
Наталья Редозубова. «Очевидцы последних времен»
Первая публикация автора в «Новом мире». Стихи Натальи Редозубовой – это печальный разговор с Богом, но чаще – с человеком – о Боге и о сакральном посреди привычного, о человеческой душе и ее истинном назначении в жизни. В духовное наполнение ее стихов вплетается ностальгия об ушедшей юности и скорбь по «высохшей земле» сердца, но это не безнадежный трагизм, а еще одна ступенька на пути к торжеству жизни и света.
…Я из бессменной роты,
я из беззвездной ночи,
я между всем прочим,
я не ведаю сна.
Мне задача ясна -
звездное небо над нами
и что-то там внутри нас,
что звучит именами,
гасит адское пламя.
Мы исполняем приказ –
узнать в непроглядной темени
героя нашего времени,
пройти не одну войну,
везде, где были и не были,
записывать были-небыли,
раз надо, идти ко дну.
Дойти до дна.
Еще весна не одна
взойдет великими всходами,
не зная о малых нас, –
то не было безысходностью,
с ума мир сходил не раз,
но с той стороны планеты,
где слепли от гари глаза,
мы шли от заката к рассвету,
вперед, не назад –
к свету.
Илья Оганджанов. «Человек идет по небу»
Эти стихи балансируют между почти детской верой в чудо и осознанием совершенно реальной, осязаемой смерти – в окружающем всё и вся мире и рядом с каждым человеком. Так и вспоминается хармсовский странный человек, вопрошающий «Как пройти на небо?» – но у Оганджанова путь на небо трагичнее, неотвратимее и естественнее: «У кромки моря чьи-то дети // Возводят замок из песка. // Он рухнет, как и все на свете. // Им это невдомек пока». И вместе с тем стоящая рядом с каждым смерть – еще один повод верить в ежедневные чудеса этого мира.
Человек идет по крыше,
Снег счищает, колет лед.
Он идет все выше, выше,
Ветер шарф его колышет.
Он меня совсем не слышит.
Шаг еще – и упадет.
Человек идет по небу,
Расчищает облака.
Прояснилось небо – небыль
эка. Кончилась строка.
Вот тебе моя рука.
Никаких самообманов –
Это кончился карниз,
Мы летим с тобою вниз.
Что же ты, товарищ, скис?
Ни сугробов, ни барханов,
Ни морей, ни океанов,
Ни бакланов-капитанов,
Ни гурманов-графоманов,
Ни вагонов-ресторанов –
Это тот иль этот свет?
Просыпайтесь, Оганджанов,
Предъявите свой билет.
Анна Трушкина. «Fairytale»
Поэзия Анны Трушкиной мелодична, наполнена по-женски тонкой и искренней тоской по любви, покою, юности, внутренней чистоте. Стихи ее точно устали от жизни – суетности и разрушенных идеалов «на ущербной, колотой Земле». Что остается? Просить у Неба показывать кино в «чудесных снах // из рифм и верлибров // из опавшей листвы и сорвавшихся звезд» и, быть может, придумывать себе новые сказки и проживать их. Даже не сказки, но fairytales – так нежнее, красивее, изысканнее. После чтения этих стихов словно бы питерпэновская пыльца остается на пальцах, – несмотря на мерцающую боль под прозрачной ломкою ключицей.
Острый месяц словно перец чили.
Не забудь, чему тебя учили
На ущербной, колотой Земле,
На такой голубенькой планете,
Шоколадной тающей конфете,
Мокнущем газетном корабле.
В этой краткой, первой, настоящей,
Что искал ты, это и обрящешь.
Ну а не успел, сыграешь в ящик
Вместе с красотою мировой.
Никому ты ничего не должен,
Не тягай свой ржавый меч из ножен.
Отдых и покой нам всем положен,
Радужный мираж над головой.
Александр Вергелис. «Звательный падеж»
Человечные и честные стихи о вечном – об отношениях с Создателем и собственной душой, о времени и «внутреннем человеке», об ушедшем прошлом (оставшемся только в воспоминаниях) и настоящем. О смерти, об искусстве. Поэзия Вергелиса – попытка ответить на вопросы, которыми задается всякий думающий человек, найти надежду и опору в мире, где так просто все потерять в любой день.
Та страна, что была мне когда-то судьбой подарена
вместе с сияющими над ней чистыми небесами –
Первомаем клянусь, улыбкой клянусь Гагарина,
милосердного Штирлица задумчивыми глазами, –
та большая страна, не знавшая поражения
ни в молотьбе войны, ни в мирной веселой пахоте,
существует поныне – где-то вне протяжения,
за гранью воображения,
по ту сторону памяти.
Там живет один мальчик маленький, ходит в чистеньком,
любит манную кашу, бабушку в грош не ставит,
тычет в книжку пальчик, хоронит жука под листиком,
стать мечтает летчиком, и ведь непременно станет.
Он глядит на меня с улыбкой сквозь толщу межзвездной сырости,
видя меня на Марсе копающего картошку.
Я за него спокоен – он никогда не вырастет
и никогда не умрет, ну разве что понарошку.
ПРОЗА
Ольга Покровская. «Игра с кумом»
Повесть
Каждая несчастливая семья несчастлива по-своему – или как минимум озабочена собственными невзгодами. А когда на пути незадачливого зятя, но, в общем-то, примерного семьянина Дениса случайно (или же нет) появляется «ведьма с цыганскими глазами» с очень говорящим именем Марго, начинается настоящий театр абсурда, финал которого для каждого завершается трагедией.
–- Вы странный, – проговорил он. – Кто вы?
Старик надменно фыркнул и выдвинул челюсть.
– Я представитель. – Он бесстрастно пояснил. – Вы называете его сатаной, лукавым, князем тьмы, а в деревнях зовут по-домашнему, кумом, куманьком. Я из преисподней, дурья голова.
Старик был так органичен в своем безумии, что Денис испугался за свой разум и прикинул, как бы незаметно вызвать психиатрическую скорую.
– Ясно, – кивнул он, стараясь не раздражать собеседника. – Вы покупаете души?
– Кому они нужны, – отрезал старик. – Я подбираю игроков и устраняю помехи… а победитель получает все.
Он переменил тему и пустился в рассуждения о шрифтах и делопроизводстве, а Денис заподозрил в нем спекулянта, промышляющего антиквариатом и спятившего на почве конспирации. Это объясняло многое, в том числе прокурорский интерес. Заодно Денис узнал, что старика зовут Гордеем Фомичом и что он занимает пост с титулатурой, которая темному Денису ни о чем не говорила. Потом старик еще пошевелил ноздрями и загадочно сказал:
– Запах, архив, и рядом ведьма… тобой стоит заняться.
Галина Зеленина. «Будущее за Николюкиным»
Рассказ
Куда сбегает русский городской человек от тоски и неустроенности? Чаще всего в деревню, поближе к природе, неиспорченности. Кажется – вот где все просто и безыскусно. А если деревня – раз! – и фактически отрезает человека от остальных пространств, замыкая в своем собственном мире со странными людьми («у нас тут все то Нины, то Антонины») и историями, в которых уже не отличишь фантазию от реальности, и не менее странными местами, каждое из которых живет своей собственной жизнью. Жуткие Ходоки – местное чистилище, не меньше, куда отправляют «провинившихся» и откуда они возвращаются для исправления своей жизни. Село Огрызково, ранее – Грязнопальцево. И «сельцо одно есть со смешным названием Николюкино. Можете сходить туда погулять. За ним еще одно, но вы туда не попадете». За Николюкиным-Никудыкиным, мрачным и болотистым, – село Будущее, бывшее Святое Поле: «местные в Будущее верят, но с посторонними об этом не говорят» – Земля Обетованная. Целая «божественная комедия» в миниатюре – с адом, чистилищем и раем – только очень «человеческая» и слегка мистическая.
По размытой проселочной дороге кое-как дошли до Николюкина, деревеньки в одну слободу на берегу заливчика. Продолжительные лужи с отражением разномастных облаков, качели на старом дубе, россыпи пижмовых монеток в высокой траве, сладкий запах лип из заросшей аллеи. Кроме аллеи от небольшой деревянной усадьбы ничего не осталось, да и от деревни скоро ничего не останется: часть изб сгорела, часть – пустует. На краю Николюкина высится кирпичная стена – обломок не то церковно-приходской школы, не то спиртового заводика, построенного рачительным барином из немцев. У стены мужик с лицом, будто вырезанным в дереве; курит, рядом пасутся козы. Здравствуйте, говорю, как пройти в деревню Будущее? – Кто заслужил, тот пройдет. – Плохая дорога, что ли? – Как сказать. Болота. На тракторе можно, так нет. – А жители Будущего как справляются? – Жители? Обходятся как-то. – Хорошо, а та дорога куда ведет? – Никуда не ведет. – Как так? – Да так, не ведет. Деревня у нас такая – Николюкино, Никудыкино – никуда отсюда не пройдешь.
Глеб Гаранин. «Гадание на осциллографе»
Повесть
«Сейчас я услышу стук в дверь, и придется пойти обратно, в будущее, которое очень напоминает прошлое». Главный герой так и мечется из одного дня в другой, похожий на предыдущий, отчаянно пытаясь нащупать «сонную кнопку», которая прервет постоянное ощущение «дня сурка». Из бесконечного дежавю его выталкивает немногое, но очень важное для него: Девушка с Домами – его попытка полюбить – которую он сначала пытается вспомнить, а потом разгадать; мысли о смерти – своей и чужой, а главное – о музыке, звучащей в наушниках, динамиках, всюду – и зарождающейся внутри вместе с чувством, похожим на любовь.
Последняя мысль, плавающая перед сном у меня в голове, как трухлявое бревно в озере, была о том, что боль – это, похоже, единственный способ ненадолго прикоснуться к реальности, почувствовать жизнь. Я вспомнил, как шел по коридору музыкальной школы, когда мне в глаз попала соринка. Я пытался промыть глаза в туалете, но не получилось. Перед занятием я долго сидел на скамейке и старался проморгаться, и в конце концов острое неожиданно исчезло из моего глаза. Дальше случилось что-то вроде детского варианта откровения: я вдруг начал смотреть на все предметы вокруг себя с особым вниманием – но не собственным, а внешним, словно сами вещи стали существовать интенсивнее. Я смотрел на пальцы, на ковер, на паркет, на скамейку, на стены и картины так, словно впервые в жизни научился их видеть. Об этом я вспомнил, лежа под одеялом. Вытащить соринку из глаза, избавиться от головной боли, проблеваться, пережить ДТП. И как будто только так, взрывом, можно было расцепить те три запятые с черного экрана осциллографа. Но вместе с тем, подумал я, жить так – это будто то же самое, когда тебя все время режут и съедают.
Дмитрий Лагутин. «Горячо, холодно»
Рассказ
Первая публикация автора в «Новом мире». Вспышки из детства и взрослой жизни Жени Дымова, который, даже будучи мужчиной, остается тем самым мальчиком, что когда-то закопал игрушечное «сокровище» под большим деревом. Во взрослой жизни «сокровища» и «секретики» уже другие, взрослые – и все же неизменными остаются вера в чудо, в одушевленность всего живого, а еще поиск собственного пути и своей истины в мире.
Дождь все усиливался – хотя, казалось бы, куда сильнее? Шум перешел в грохот, и грохот становился громче и громче, накрывал собой поле. Поля-то уже никакого не было, а вместо него клубилось вокруг дерева, бурлило, гремело и сияло серебром нечто, не имеющее ни названия, ни формы. Небо перемешивалось с землей, а земля точно кипела и шипела пеной, выплескиваясь из-под смятой травы. То и дело грохотал где-то – то над Жениной головой, то в отдалении, в одной стороне, другой – гром, но молний видно не было, потому что и молнии, наверное, не могли противостоять потокам воды, бьющим яростно сверху вниз – а может, уже и снизу вверх.
<…> «А будет что пацанам рассказать, – думал он следом и уже ни о чем не жалел, а был рад, что попал в такую передрягу, которую потом можно будет вспоминать. – Все по домам сидят, а я тут вот… посреди…»
И ему становилось сладко-волнительно от мысли о том, что он сейчас один-одинешенек в поле, что на километры вокруг него только ливень-ливень-ливень. Насытившись этой мыслью, он все же думал, что нет, хорошо бы сюда еще кого-нибудь – и начинал прикидывать, кого именно, с кем бы еще можно было разделить такое приключение.
Ведь приключение же.
Адольф Земан. «Сестра милосердия»
Рассказ
Рассказ чешского писателя и журналиста Адольфа Земана в переводе Сергея Солоуха с послесловием переводчика. Перед читателем – события 1918 года – Гражданская война в Сибири, а точнее – происшествие на станции Мариинск. Центральный образ рассказа – казалось бы, эпизодический – мелькнувшая в окне поезда сестра милосердия, отстраненная, невозмутимая, подвергшаяся насмешкам солдат за свою «чистую» профессию («наверное, запрыгала бы, коли ей под ноги гранату бросили», «она им только для парадов»). И она же – в самом пылу сражения, за пулеметом – отчаяннее любого мужчины.
Похожий образ – только юноши-санитара – встречается в повести Вацлава Хаба «Мариинск», опубликованной в декабрьском выпуске «Нового мира» за 2022 год. О двух взглядах на одну и ту же ситуацию – Хаба и Земана – Сергей Солоух размышляет в послесловии к рассказу.
Несколько наших братьев собралось у пассажирского вагона второго класса и вглядываются в окна. Наш «чешский казак» брат П., главный красавец нашей батареи, резко выделяясь среди всех своей статью, смотрел с дерзкой улыбкой на белокурую красавицу за окном, рассеянно глядевшую поверх голов… Красный крест был отчетливо виден на покрывавшем ее голову платке и сразу выдававшем ее род занятий – сестра милосердия…
– Ах, ах, – зубоскалил брат-приятель П. – Сестричка.
– Стоит как изваяние, – сказал один из наших, оказавшийся рядом.
– Наверное запрыгала бы, коли ей под ноги гранату бросили, – решил пошутить еще кто-то третий.
– Ну нет, она им только для парадов, – ответил ему тот, кто стоял рядом.
– Да уж, понятно, что не за идею ей бороться, – мрачно отрезал П., которого начало раздражать очевидное безразличие к нему сестры милосердия.
Красавица продолжала смотреть куда-то вдаль и, кажется, вообще не замечала повышенного внимания наших кавалеров. Лишь время от времени что-то вроде саркастической усмешки мелькало на ее лице…
НОВЫЕ ПЕРЕВОДЫ
Генри Констебль. «Из светских и духовных сонетов»
Поэтическая подборка сонетов Генри Констебля в переводе Сухбата Афлатуни – из книги «Диана, восхваление его Возлюбленной в сладкозвучных Сонетах» и цикла «Духовные сонеты в честь Бога и его святых». Публикация сопровождается комментариями переводчика и подробным предисловием, в котором рассказано о жизненном и творческом пути Констебля.
Твой глаз – зерцало, зрю себя я в нем;
Мой глаз – окно, ты зришь через него
Сердце мое, где ты, как божество,
Изобразилась в алом и златом.
Твой глаз – что стрелы, полные огнем;
Мой глаз – мишень для глаза твоего,
Жечь сердце мне, являя мастерство;
И глаз мой – твоему сообщник в том.
Твой глаз – огонь: то свет, то сухой жар,
Мой глаз – рекою сделался от слез.
О, если б глаз мой мог залить пожар,
Который в сердце мне твой глаз принес!
Иль взор твой осушить, пылая, мог
Все слезы, от которых мой намок.
МИР ИСКУССТВА
Евгений Обухов, Сергей Горбушин. «Июльский дождь» Марлена Хуциева
Могут ли разительно отличаться между собой фильмы, снятые одним и тем же режиссером с минимальным разрывом во времени? На примере кинокартин «Застава Ильича» (1964) и «Июльский дождь» (1966) Марлена Хуциева авторы показывают, что – да. В первом фильме одновременно с поиском смысла жизни – а точнее, ответа на вопрос «как жить?» – на первый план выходят политические и социальные проблемы.
«Июльский дождь», в свою очередь, рисует почти утопическую картину Москвы – «города-мечты» – в котором, кажется, возможно абсолютно все, и только глазами главной героини зритель периодически погружается в общественные проблемы. Основной конфликт картины представлен через взаимоотношения Лены и троих ее знакомых мужчин: именно через разговоры и взаимодействия с ними зритель узнает, что именно волнует девушку, и, как следствие, ставятся иные вопросы – уже экзистенциального и даже духовного плана – совсем на другом уровне по сравнению с предыдущей кинолентой.
ОПЫТЫ
Константин Фрумкин. «Вопреки своей воле»: критика бессознательного в «Войне и мире»
Каждый по-своему отвечает на вопрос, о чем в большей степени роман-эпопея Льва Толстого «Война и мир». Автор данного материала знакомит читателя со своим вариантом: «Война и мир» во многом, если не прежде всего, повествует о том, как человеческие воля и сознание оказываются порабощенными различными внешними обстоятельствами, средой и манипуляторами, так что человек действует не вполне по своей воле». Конфликт внутри человеческого сознания и даже подсознания рассмотрен на примере нескольких социальных и психологических явлений – внушаемости, коллективизма, власти, собственно войны, истории, бегства от свободы, манипуляций и разочарования – с разбором поведения конкретных персонажей в романе для каждого из этих случаев. И все же в «порабощенности сознания» героев «Войны и мира», по мнению Константина Фрумкина, есть неоспоримый плюс: обычно, вызванное внешними факторами, оно действует недолго – и как итог персонажи «возвращаются» к себе благодаря разуму и совести.
Леонид Карасев. «Михаил Булгаков. Сюжет возврата»
Для большинства сочинений каждого автора чаще всего бывает характерна одна и та же сюжетная схема, на что влияют и особенности личности писателя, и его образ мышления. В данной статье Леонид Карасев рассматривает так называемый «сюжет возврата», свойственный большей части произведений Михаила Булгакова: в ходе развития событий в финале повествования так или иначе восстанавливаются исходные условия, в которых происходит действие. Схожее сюжетное построение литературовед анализирует на примере повестей «Похождения Чичикова», «Роковые яйца», «Собачье сердце», «Записки юного врача», романа «Белая гвардия». Сложнее всего обстоит дело с романом «Мастер и Маргарита», но Леонид Карасев расскажет и об этом.
ПУБЛИКАЦИИ И СООБЩЕНИЯ
Андрей Ранчин. «О толстовском подтексте в рассказе Бунина “Темные аллеи”»
По сюжету рассказ Ивана Бунина «Темные аллеи» очень схож с романом Льва Толстого «Воскресение»: молодой барин навещает некогда соблазненную им простую девушку. При этом главное отличие бунинского взгляда на ситуацию, по мнению исследователя Ольги Сливицкой, «положить в основу новеллы откровенно толстовскую ситуацию, известную миллионам читателей, – и лишить ее самого важного для Толстого – характера социальной драмы». Андрей Ранчин в деталях анализирует роли обоих персонажей в рассказе Бунина, их мотивы и поведение в сравнении с образами Нехлюдова и Катюши из толстовского «Воскресения», а также соотнесенность «Темных аллей» с другими новеллами знаменитого бунинского цикла.
ПОЛЕМИКА
Анна Аликевич. «Полифонический Толстой, хороший Каренин, симпатичный Левин и праведная Долли»
Поводом для полемического отклика Анны Аликевич стала книга Павла Басинского «Подлинная история Константина Левина». От редакции: В последние годы мы крайне редко использовали новомирскую рубрику «Полемика», и текст Анны Аликевич — в жанровом отношении не рецензионный и не литературоведческий — своевременный повод рубрику оживить. На предыдущую книгу нашего постоянного автора Павла Басинского «Подлинная история Анны Карениной» (М,, 2022) позитивно откликнулся на страницах «Нового мира» Сергей Костырко (2022, № 11). Анна Аликевич предлагает нам иной взгляд, можно сказать — в другой «системе координат».
РЕЦЕНЗИИ. ОБЗОРЫ
Дмитрий Бавильский. «Никнейм твоей страны: Кутенков, модель для пересборки»
Рецензия на книгу Бориса Кутенкова «память so true»
«Одна из важнейших задач поэта – проложить внутри книги максимальное множество тропок разнообразного понимания, расходящихся в разные стороны». Этой фразой Дмитрия Бавильского можно определить суть поэтического сборника Бориса Кутенкова, который уже в игре билингва-заголовком как будто бы позволяет читателю прочитывать его стихи так, как лично он их ощущает и понимает. Рецензия Дмитрия Бавильского посвящена анализу эстетики и поэтических приемов, с которыми работает Борис Кутенков, а также объяснению, как устроено его художественное пространство, его поэтический мир, наполненный многочисленными отсылками к современникам и классическим поэтам, ибо «нынешняя поэзия существует чаще всего пазлом и обобщением того, что было сделано до и параллельно».
СЕРИАЛЫ С ИРИНОЙ СВЕТЛОВОЙ
Pax Galactica
Фантастика – один из самых популярных для экранизации жанров, особенно с учетом развития компьютерной графики, позволяющей достигать в кино невероятных, поистине футуристических эффектов. Не так давно произошло «осериаливание» трилогии Айзека Азимова «Основание», события которой происходят в очень отдаленном будущем, когда человечество, освоившее львиную долю космического пространства, уже забыло о своих «корнях».
При всех достоинствах сериала его создатели по уже распространенной в американской киноиндустрии тенденции поменяли главным героям цвет кожи, а некоторым даже пол, и несколько иначе расставили смысловые акценты. Ирина Светлова подробно рассказывает о том, как воплощал свои идеи сам фантаст и чем примечательна сериальная экранизация «Оснований».
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ ЛИСТКИ
КНИГИ
Составитель отмечает одно, но примечательное издание – вышли первые два тома четырехтомного собрания сочинений Генриха Сапгира, выпущенного издательством «Новое литературное обозрение».
Сразу бросается в глаза, что первые два тома заявленного четырехтомника устроены не хронологически, а жанрово-тематически. «Разумеется, такое распределение носит условный характер, однако благодаря ему можно зримо представить не только неисчерпаемое многообразие творчества автора, но и проследить сложные связи между его стихами и прозой, творчеством для взрослых и для детей, переводами и оригинальным творчеством, новационными и традиционными трендами, иногда причудливо переплетающимися в пределах единого цикла и даже одного текста», – пишет Ю. Б. Орлицкий во Введении к первому тому.
ПЕРИОДИКА
Составитель отмечает интересные публикации в онлайн- и печатных СМИ. В февральском номере вниманию читателей предлагаются материалы из изданий «Дружба народов», «Вопросы литературы», «Московский Комсомолец», «Москва», «Томский Обзор», «Prosōdia», «Литературный факт», «Палимпсест», «Учительская газета», «Формаслов», «Пашня», «Знамя», «Сибирские огни», «Звезда», «Коммерсантъ Weekend», «Коммерсантъ», «Горький», «Литературная газета».
Например:
«История сегодня интересует людей гораздо больше, чем литература». Писатель Андрей Аствацатуров о гуманитарном знании и текстах Набокова. Текст: Мария Симонова. – «ТО» («Томский обзор»), 2023, 4 декабря.
Говорит Андрей Аствацатуров: «Я преподаю с 1992 года. Я заметил, что раньше было больше интереса к русской и европейской литературе XVIII–XIX века. А сейчас эта эпоха совсем не привлекает студентов. Они либо не читают эти произведения, либо заставляют себя их читать. Единицы действительно интересуются. XIX век – это для них было давно, то знание устарело, не связано с сегодняшнем временем. Эмоции, ощущения, которые описывались в XIX веке, сегодня неинтересны. Студентам ближе ХХ век, особенно вторая половина, которая для нас еще не была классикой, а для них уже ею стала. <...> Когда я задавал написать эссе, то были темы по классическим авторам XIX века и темы, где произведения тех времен рассматривались в сравнении, где был выход на современность, на ХХ век. И 80% студентов выбрали те, где классика неразрывно связана с ХХ веком».