Звательный падеж

Сентиментальное

 

Сегодня — ты не в силах, завтра — я.

Я — здесь, ты — там, над бездной голубою.

Когда же по душам, душа моя,

без суеты поговорим с тобою?

 

О чём-нибудь. О том, как я устал,

о том, что гаснут фонари и нимбы.

Скажи, где тот магический кристалл,

что вне пространства нас соединил бы?

 

Но только смерть без суеты живёт,

не думает о сроках, о кредитах,

на светские условности плюёт

и не предупреждает о визитах.

 

Свободой дышит только смерть — она

берёт, что хочет, делает, что мило.

Воркует: наткала бы полотна,

весь мир крещёный саваном накрыла!

 

И ведь накроёт, погрузит во мрак,

всю землю превратит в каменоломню.

А я с тобой, душа моя, никак

не встречусь. Как ты выглядишь, не вспомню.

 

А мне бы посмотреть в последний раз

в глаза твои поглядкой близорукой

и, всё забыв, что разделяло нас,

проститься перед вечною разлукой.

 

 

 

*  *  *

 

Та страна, что была мне когда-то судьбой подарена

вместе с сияющими над нею чистыми небесами —

Первомаем клянусь, улыбкой клянусь Гагарина,

милосердного Штирлица задумчивыми глазами, —

 

та большая страна, не знавшая поражения

ни в молотьбе войны, ни в мирной весёлой пахоте,

существует поныне — где-то вне протяжения,

за гранью воображения,

по ту сторону памяти.

 

Там живёт один мальчик маленький, ходит в чистеньком,

любит манную кашу, бабушку в грош не ставит,

тычет в книжку пальчик, хоронит жука под листиком,

стать мечтает лётчиком, и ведь непременно станет.

 

Он глядит на меня с улыбкой сквозь толщу межзвёздной сырости,

видя меня на Марсе копающего картошку.

Я за него спокоен — он никогда не вырастет

и никогда не умрёт, ну разве что понарошку.

 

 

*  *  *

 

Не тужи, краевед, не печалься, поэт,

что ни Греческой церкви в наличии нет,

ни Литовского замка, ни прочих

силуэтов, растаявших здесь или там.

Не вздыхай, проходя по печальным местам,

где бетонный поставили прочерк.

 

Чёрно-белою тенью альбомною став,

навсегда потеряв свой кирпичный состав,

так похожи на нас эти зданья.

Только время не в счёт и пространство не в счёт.

И река Таракановка вечно течёт,

в Ахеронт полноводный впадая.

 

 

*  *  *

 

Там, где пейзаж печален,

но в темноте незрим,

некто, дрожа плечами,

пьёт сигаретный дым.

 

Бледной гримасы выверт,

чёрного горя лик

красная точка вырвет

из темноты на миг

 

и погрузится снова,

словно в глухую падь,

в хаоса городского

стылую непроглядь

 

некто, обычный некто.

Ищет кого он там,

где посреди проспекта

дыбится ржавый хлам,

 

там, где вчера воронка

рваный раскрыла рот?

Брата? Жену? Ребёнка?

Бог его разберёт.

 

Или до поворота

тень проводил и вот,

похоронив кого-то,

просто домой идёт.

 

 

*  *  *

 

Будто бы в электричке ночной из вагона в вагон,

мой приятель, забравшись в нору, как какой-нибудь хоббит,

в промежутках коротких свекольный варя самогон,

в глухомани лесной из запоя в запой переходит.

 

Я ему говорю (благо есть у него телефон),

я ему говорю напрямик, безо всякого такта,

что нельзя столько пить, что живёт-де неправильно он,

что поплатится... Но говорю неуверенно как-то.

 

Потому ли, что, только имея уверенный вид,

пустит жизнь под откос человек и свой век искорёжит?

А когда не известно, куда электричка летит,

по вагонам шататься — единственный выход, быть может.

 

 

Звательный падеж

 

1

 

Архаики промеж,

растаявшей, как дым,

мной звательный падеж

особенно любим.

 

Хоть в нашем языке

его как будто нет,

как часто, налегке

крутя велосипед

 

житейской кутерьмы,

без видимых причин

О Боже! — шепчем мы,

О Господи! — кричим.

 

2

 

Мой звательный падеж,

как скромен твой улов!

Я жизнь зову, да где ж

запомнить столько слов!

 

Иду за шагом шаг

и выхожу на луг.

Ну вот, к примеру, как

зовётся этот жук?

 

О, как же я не прав,

что будучи влюблён

в сей мир, я стольких трав

не ведаю имён!

 

Пока траве под стать

не довелось мне лечь,

успеть бы всё назвать,

успеть бы всех позвать

в рифмованную речь.

 

 

*  *  *

 

Сойти с назначенных орбит

никто не заслужил.

Ты будешь проклят и убит,

я — буду жить как жил.

 

Кто нас с тобой встречал вдвоём,

не мог не замечать,

что ранней смерти на твоём

лице лежит печать.

 

За этот обветшалый слог

прости меня, мой друг,

но на моём прочесть он мог

лишь скуку да испуг.

 

Ты был другим… Ты был честней.

Исчезнувший в огне,

гляди из вечности своей

и не завидуй мне.